Социология доверия

Чтобы уточнить то, что мы имеем в виду под доверием, расскажу байку о строительстве нового Эдинбургского моста. Мосты, особенно современные, предполагающие серьезные технологические усилия, исторически не самые пользующиеся доверием технологии. Когда в Эдинбурге был построен мост, люди не хотели им пользоваться. Во-первых, архитектор — француз. Во-вторых, понятно, что это бесовское изобретение. В-третьих, просто страшно: он может под вами обвалиться. Городские власти, которые вложили достаточно средств в строительство нового моста, убедили одного из самых уважаемых граждан вместе со всей своей семьей первым проехать по мосту, чтобы подать пример. Так получилось, что этот гражданин в ночь перед экспериментом, к сожалению, умер от инфаркта. Горожане окончательно убедились в том, что пользоваться мостом нельзя и, скорее всего, он проклят. Местному священнику это надоело, и он обратился к пастве со словами, что это не мост, а крыльцо — крыльцо церкви. Тот, кто вместо того, чтобы прийти на службу за несколько минут, предпочитает тратить час, чтобы пойти в обход, в действительности не ревностный христианин. Выбора не осталось, и люди начали пользоваться мостом. Здесь можно увидеть, с одной стороны, доверие разным типам политических институтов, включая институт церкви, межличностное доверие, доверие конкретному горожанину — священнику. И что особенно важно в современном мире, доверие технике.

О доверии в социологии писали как классики, особенно Георг Зиммель, так и современные авторы, например Никлас Луман. Сохраняется важная интуиция, общая для всей социологии: доверие — крайне неестественное явление. Если психологи вроде Карен Хорни или Эрика Эриксона верят в то, что ребенок изначально рождается доверчивым, устанавливает доверительные отношения с матерью в первые дни жизни и лишь затем, получив по голове от жестокого мира, начинает разочаровываться и недоверие оказывается вторичным феноменом по отношению к базовому, онтологическому доверию миру, то для социологов все наоборот. Несколько лет назад в городе Йена прошел конгресс «Антропология недоверия», где социологи и антропологи всего мира обсуждали проблему недоверия. Хотя доверительные отношения являются фундаментом любых социальных отношений, они всегда вторичны к базовому подозрению насчет другого человека, в отношении политического института и техники.

На уровне эмпирических исследований мы можем различить несколько типов доверительных отношений. С одной стороны, есть доверие знакомым людям — межличностное доверие. Каждый из нас может прикинуть, сколько у него сильных связей, людей, которые могут позвонить ему ночью и попросить об одолжении и которым вы сами можете оставить ключи от своей квартиры. Это ваш Hinterland — круг тесных, плотных связей. Есть слабые связи — это те, кому можно периодически раз в год позвонить, попросить об одолжении или, наоборот, помочь.

Есть доверие обобщенное — доверие людям в целом. Оно больше интересует экономистов, чем социологов. Обобщенное доверие — это доверие обобщенному другому, представление о том, насколько с людьми можно иметь дело, насколько они не являются этими злокозненными персонажами, которыми выглядят на первый взгляд.

Третий тип доверия — его любят наши коллеги-политологи — доверие институтам. Доверяете ли вы президенту? Это не межличностное доверие: вряд ли кто-то из нас лично может доверять или не доверять президенту. Доверяете ли вы правительству, доверяете ли вы национальной валюте, уверены ли вы в том, что завтра рубль не грохнется? Доверяете ли вы системе здравоохранения, готовы ли вы пойти лечиться или предпочтете умереть в процессе самолечения, как примерно 52% населения Российской Федерации сегодня? Насколько вы доверяете школам, насколько вы доверяете детским садам и так далее. Эти три типа доверительных отношений находятся друг с другом в неочевидных связях. Например, в Китае мы видим прямую корреляцию между межличностным доверием и доверием институциональным. Чем больше у людей доверительных контактов, тем больше доверия они испытывают к политическим институтам. Как правило, это связано с большими семьями и сохранившимися клановыми отношениями.

В России ситуация довольно любопытная. Шесть лет назад мы обнаружили феномен, когда проводили исследование «Евробарометр», и этот феномен подтверждается при каждом следующем замере два раза в год: чем больше у человека доверительных связей, чем больше у него и слабых, и сильных доверительных контактов, тем меньше он доверяет всем политическим институтам, национальной валюте, банковским кредитным системам. И, что интересно, тем меньше он доверяет людям в целом. У нас обобщенное и институциональное доверие тесно связаны друг с другом, как и во многих других странах «Евробарометра». Но в России два этих типа доверия обратно связаны с межличностным доверием. Чем больше у вас друзей и знакомых, тем меньше вы доверяете людям в целом и тем меньше вы доверяете городским властям, банкам, школам и особенно больницам. Один из самых не пользующихся доверием институтов — институт здравоохранения.

Как это работает? На протяжении шести лет мы видим, как растет число межличностных доверительных контактов. В среднем в полтора раза вырастает число сильных доверительных связей и почти в два раза вырастает число слабых доверительных связей. Параллельно падает доверие всем возможным институциям, начиная с судов. Суд пользуется доверием в наименьшей степени, даже полиции и прокуратуре доверяют больше, чем судам. Получается, что чем больше у вас друзей и знакомых, чем чаще вы с ними коммуницируете, чем охотнее вы даете в долг и не чувствуете скованности взять в долг, тем в большей степени вы уверены, что суды никогда не выносят справедливых приговоров и что даже если бы они подбрасывали монетку, то они выносили бы их чаще.

Мы долго пытались понять, как бьются между собой показатели межличностного доверия с повседневными практиками. Выяснилось, что чем более плотны доверительные связи между знакомыми друг с другом людьми, тем больше доверие технике. Российские технооптимисты — это люди с большим количеством доверительных социальных контактов и абсолютным безверием и настороженностью по отношению ко всему, что касается политических и социальных институтов. Доверие институтам компенсируется доверием собственному смартфону. За последние два года на 8% упало доверие судам и на 8% выросло количество респондентов, которые предпочли бы, чтобы их дело рассматривал робот-судья. Уровень доверия к роботу-судье в России, где это пока остается техноюридической утопией, гораздо выше, чем в странах, где уже используются судебные алгоритмы. Доверие беспилотному автомобилю в России, где это не является повседневной практикой, заметно выше, чем в странах, где беспилотный автомобиль уже стал повседневностью. Но связано это не с верой в технику, а с недоверием к людям. Когда вы выезжаете в Москве на Третье кольцо и смотрите на людей, которые, как и вы, заперты в железных коробках, вы мечтаете о том, чтобы все автомобили в городе стали беспилотными — по возможности не ваш, но вот все остальные точно.

Как ни странно, прогрессирующая технологизация повседневности сама по себе — это просто неумолимая поступь технического прогресса, но у нее есть очень сильный социальный брат-близнец — недоверие людям, которое прогрессирует год от года. Это недоверие именно незнакомым людям, знакомым мы доверяем. При этом само развитие последовательных технологических изменений меняет структуру наших доверительных отношений. Мы больше не можем провести с уверенностью границу между межличностным доверием конкретным знакомым людям и обобщенным доверием. Мы оказываемся в ситуации общения в социальных сетях, где есть точно знакомые, точно незнакомые и 70% полузнакомых. Это, в свою очередь, уже является вызовом для законодательства. Как, например, наказывать мошенничество на доверии? Недавний прецедент: женщина решила отдать вещи в фонд помощи что-то вроде «детям Луганска», написала об этом в Facebook, кто-то из френдов дал ссылку. Приезжает представитель этого фонда, благодарит, забирает эти вещи, и уже через две недели она обнаруживает их на Avito. Она снова их покупает, приезжает тот же самый представитель фонда, продает ей эти вещи. Это классическая мошенническая схема.

Если мы посмотрим, как кодируются такого рода действия еще сто лет назад, — конечно, сам виноват. Есть исходное допущение, что доверяй, но проверяй. Если ты доверился, то потерял деньги, и надо быть умнее в следующий раз. Персонажи Марка Твена и О. Генри довольно обаятельные мошенники. Они наказывают глупость и легковерие людей, тем самым способствуя прогрессу мира. Но сегодня базовое допущение прямо противоположно. Отчасти это связано с влиянием экономической теории на экономическую политику. В странах, где обобщенное доверие, доверие незнакомых людей друг другу выше, государству не надо тратить столько денег на контроль и поддержание сделок. Поэтому государство заявляет, что доверие — это государственный актив и в тот момент, когда вы обманываете незнакомого или полузнакомого человека, вы наносите ущерб государству. Получается, что ваше доверие вам больше не принадлежит, доверие оказывается государственным активом, и государство вправе его защищать, более строго наказывая за мошенничество на доверии, подчеркивая, что, обманывая незнакомого, вы наносите ущерб государству, а не только ему. Здесь появляется масса сюжетов для экономистов, которые исходят из приоритета обобщенного доверия, что доверие незнакомых людей друг другу принципиально важно. Но в социологии мы видим (пока и в рамках наших эмпирических исследований), что именно межличностное доверие определяет очень многое в том, что касается экономического, кредитного поведения. Обобщенное доверие — это почти фикция. Мы по-прежнему доверяем только тем, кого знаем.