Политическая традиция либерализма, либерализм как идеология, как политическая философия исходит из очень простой базовой идеи — человек принадлежит самому себе. Вот та аксиома, с которой мы работаем.
Что значит «человек принадлежит самому себе»? Это значит, что никто другой, никакие внешние инстанции, внешние силы не могут распоряжаться человеком по своему произволу и своему усмотрению. Ни семья, ни церковь, ни государство, ни профсоюз, ни ремесленный цех, ни какие-то идеологические или религиозные силы в широком смысле слова над нами никакой реальной власти иметь не должны — я сам себе хозяин. Если подумать, то в современном мире, несмотря на очень расплывчатый смысл понятия либерализма и на его многочисленных критиков, мы все просто как обычные люди, когда мы себя ведем в быту, мы все хотим быть либералами, и мы все считаем, что быть либералами — это совершенно нормально. Потому что, скажем, если мы идем в супермаркет, то мы, конечно, не хотим, чтобы была какая-то внешняя давящая на нас сила, которая заставляет нас покупать те или иные продукты или ту или иную одежду и так далее, вообще как-то распоряжаться нашими ресурсами. В экономическом смысле слова мы все хотим быть самостоятельными индивидами, принадлежащими самим себе.
Все, что делает либеральная традиция, — это предлагает быть последовательными и распространить этот принцип не только на экономику, но и на политику. И здесь можно привести несколько очень жестких и ярких примеров того, как это работает. Например, стандартное отношение либералов к смертной казни резко отрицательное. Почему? Потому что жизнь человека не принадлежит государству: не государство произвело человека на свет, не государство владеет человеком, и казнить человека государство тоже не может. То есть одно дело — лишить свободы какого-то жестокого преступника, потому что он общественно опасен, и совершенно другое — заявлять, что кто-то, какие-то судьи, палачи, даже суд присяжных, кто угодно может распоряжаться человеком по своему усмотрению и отнимать у него его естественное право, в данном случае право на жизнь. С другой стороны, и для многих это выглядит на первый взгляд парадоксом, либералы выступают за право женщин на совершение аборта. Почему? Потому что на первом месте здесь речь идет о женском теле, о том, что женщина принадлежит сама себе и может распоряжаться собой так, как она считает нужным. То есть не только по медицинским показаниям, но и до какого-то определенного момента она может сделать аборт, если считает, что это ей необходимо по каким-то социальным или иным причинам.
И еще один очень показательный пример — это проблема эвтаназии. Добровольный уход пациента из жизни либералами в целом приветствуется с некоторыми оговорками. По той же причине, что если я хочу, если я сформулировал свое последовательное желание уйти из жизни безболезненно и прекратить свои страдания, то никто не в праве мне отказывать в подобном желании. Вот это либеральная повестка — человек принадлежит самому себе, и она сформулирована в виде трех классических этических проблем относительно смертной казни, относительно абортов и относительно эвтаназии.
Я думаю, что либерализм вообще исторически появляется как решение очень жесткой военной и политической проблемы. В какой-то момент Европа оказалась разделенной между двумя противоборствующими лагерями, в XVI и XVII веках в Европе шли религиозные войны. И в какой-то момент времени оказалось, что католики и протестанты могли жить в одном городе, на одной улице, в соседних домах, и если они всерьез относились к своей христианской вере, если они считали, что папа римский или Лютер — это носители истины, то в принципе им ничего не оставалось делать, кроме как предлагать друг друга последовательно уничтожать, навязывая друг другу, либо, соответственно, приглашая стать, обратиться в новую веру своего соседа, либо как-то его отстранить, выселить, уничтожить и так далее.
Либерализм возникает как идея о том, что мы должны найти некие ценности, которые позволят нам жить вместе, несмотря на различия в наших взглядах.
И это для XVII–XVIII веков очень революционная идея. Это идея о том, что на самом деле мы в первую очередь люди, у всех нас есть право на свободную жизнь, на свободу совести, свободу вероисповедания, а во вторую очередь мы уже католики, или протестанты, или атеисты, носители других конфессий. Дальше либеральная теория оформляется уже в виде теории именно как серьезного философского продукта у Джона Локка, особенно в его «Двух трактатах о правлении», и в XVIII веке начинает воплощаться в жизнь на больших политических проектах, таких как проект Французской революции, где много всего было спорного, и проект Американской революции.
И здесь нужно сказать несколько слов об Адаме Смите, который часто недооценивается именно как идеолог либерализма и как политический философ, а, на мой взгляд, он вносит сюда важнейший вклад. У Смита есть одно из его наиболее известных изречений о том, что возможностью купить свежий хлеб утром мы обязаны не альтруизму и человеколюбию булочника, а тому, что он хочет заработать. И это такой последовательный взгляд либералов на человеческую антропологию. Либералы говорят: «Да, человек несовершенен, да, он себялюбив, он эгоист, давайте строить такие социальные институты, которые позволят этот эгоизм использовать ради общественного блага». То есть я хозяин сам себе, я хочу жить хорошо и быть всем довольным, давайте выстроим такие социальные институты, которые позволят нам жить всем вместе, будучи хозяевами сами себе, и конкурировать. И, собственно говоря, этот институт отсюда неизбежно появляется — это институт частной собственности. То есть если вы каким-то образом ограничиваете, деформируете, закрываете, не позволяете людям владеть собственностью, то вся эта либеральная система, вся эта свобода рушится.
У того же Смита, у его последователей есть замечательный пример. Скажем, мы на улице видим какого-то очень богатого человека, в современном мире мы сказали бы, что он едет на представительском автомобиле, и рядом с ним сидит нищий, бездомный. Конечно, нам, как нормальным людям, неприятно смотреть на такое социальное расслоение. Но либералы что нам говорят, что мы можем с этим сделать на таком фундаментальном уровне? Единственное, мы можем создать некую внешнюю силу, которая будет перераспределять богатство от богатых к бедным, и эта сила будет государством, у нее будут огромные властные полномочия, и в конечном итоге она начнет использовать эти полномочия для собственного обогащения — именно потому, что человек несовершенен. То есть мы, сражаясь за социальную справедливость в таком ключе, тем самым отдаем свою свободу. И неприятная возможность видеть на улицах нищего — это на самом деле плата за то, что люди остаются свободными и что никто им не навязывает тот или иной определенный образ жизни от лица этого всевидящего государственного ока.
Здесь в XIX веке есть один принципиальный автор, Джон Стюарт Милль, который в своем трактате «О свободе», во-первых, дал классическую интерпретацию этого понятия, заявив, что свобода в первую очередь должна пониматься нами негативно, как отсутствие вмешательства в нашу жизнь. То есть если никто в нашу жизнь не вмешивается, то мы в этой ситуации свободны и можем распоряжаться собой так, как мы хотим. Именно в этом смысле мы, например, сегодня говорим о свободном рынке. Свободный рынок — это некое пространство торговли и контрактов между людьми, в которое не вмешивается государство. Милль добавил это еще в знаменитой концепции государства как ночного сторожа. Он заявил, что, безусловно, государство необходимо, но у государства должна быть очень конкретная, четкая цель — защищать деятельность, контракты свободных честных граждан, наказывать мошенников, преступников и так далее и никогда не выходить за эти полномочия.
Это тот тезис, вокруг которого базируется классический либерализм — негативная свобода плюс государство как ночной сторож.
И последний пример, последний автор — это уже современный американский философ Ричард Рорти, который в книге «Случайность, ирония и солидарность» заявил очень любопытный тезис. Он сказал: «Давайте признаем, что наши убеждения случайны и убеждения других людей случайны в том смысле, что мы родились в определенной стране, в определенной семье, в определенное время, всего мы этого не выбирали, мы нахватались какой-то информации из книг и от наших учителей, от людей, с которыми мы общаемся, и мы должны относиться к самим себе и к своим убеждениям с некоторой самоиронией. Мы должны отличаться от тех, кто считает, что у них есть истина, потому что они родились в исламской семье, или в православной, или в атеистической — все равно. Мы ироники, мы либеральные ироники».
Рорти говорит, что нам противостоят люди, которые всерьез верят, что они олицетворяют собой истину и являются ее носителями. Он называет их метафизиками. И здесь, как ни странно, из этой либеральной логики у Рорти вдруг возникает идея солидарности, потому что если я понимаю, что мои убеждения случайны и ваши убеждения случайны, то очевидно, что я готов испытывать к вам некую эмпатию, потому что я понимаю, что мы, люди, — это в целом те, кто чего-то недопонял, это такие существа, которые пытаются как-то разобраться в мире, но у них не очень хорошо получается, и у меня не очень хорошо получается, и у вас не очень хорошо получается, и нам вместе лучше дружить, а вовсе не выяснять при помощи каких-то кровавых войн, как это было в XVI веке в Европе, кто из нас по-настоящему прав.
Ясно, что в современном мире либерализм сталкивается с несколькими серьезными вызовами. Первый из этих вызовов — это само существование современного государства, которое даже под видом использования безопасности постоянно расширяет свои полномочия и постоянно не совпадает с этим либеральным утопическим представлением о том, как это должно выглядеть. Здесь в либерализме есть интересные современные книги в этой традиции. Скажем, индусский автор Чандран Кукатас написал замечательную книгу «Либеральный архипелаг», которая предполагает, что вообще наша центрация на проблеме национальных государств и национальных сообществ избыточна. Он предполагает, что на самом деле, как мы можем свободно входить и выходить из прочих ассоциаций, точно так же мы можем себе выбирать, к какому национальному сообществу нам следует принадлежать, и если национальное сообщество нас не удовлетворяет, то мы можем воссоздать его заново на тех условиях, которые мы сами считаем нужными. То есть речь идет не о бесконечном спасении какого-то сообщества, которое существует исторически, а о том, что мы можем, как либералы, свободно распоряжаться и пересобирать эти сообщества заново.
И еще один момент, который нужно отметить, — это то, что, конечно, особенно в современной Америке либералы постоянно, во-первых, отождествляются с либерал-социалистами, с социал-демократами, с гораздо более левыми, чем изначально классические либералы, и для них главная проблема — здесь можно упомянуть книгу Ролза «Теория справедливости» — это проблема социальной справедливости и роли государства в обеспечении этой социальной справедливости. На стыке этих двух понятий — свобода, ничем не ограниченная, человеческая, как хозяина самого себя, и социальная справедливость — ведутся сегодня основные теоретические споры вокруг либерализма.
