Как обосновывается солипсизм? Беркли впервые и очень ярко и красочно показал достаточно простую вещь. Фактически он настаивал на том, что солипсическую идею даже не нужно обосновывать, она лежит на поверхности, представляя собой некоторую аксиому. И показывал он такую простую вещь, что даже из самих тривиальных определений субъекта и объекта мы можем вывести идею того, что все, что существует, так или иначе существенным образом связано с восприятием и сознаванием того или иного наблюдателя.
Вдумаемся, как мы определяем субъекта. Его мы можем определить как того, кто активно что-то воспринимает, сознает, наблюдает — здесь могут быть разные термины, но суть, я думаю, ясна. Как мы определяем объект? Объект мы определяем как-то, что сознается, воспринимается, наблюдается. Из этих самых общих, формальных определений субъекта и объекта Беркли посчитал возможным уже из самого определения вывести простую идею, а именно идею того, что объект в той мере, в которой он есть, воспринимается. Его формулировка, вошедшая в историю философской мысли и наделавшая столько шуму и волнений (esse est percipi, в переводе означающая «быть ― значит быть воспринимаемым»), в своем первом и буквальном прочтении означает простое логическое считывание тех значений, которые вшиты в само определение субъекта и объекта.
Объект есть то, что воспринимается. Если это так, тогда попытки определить объект как-то, что не воспринимается, представляют собой логическое нарушение. Формулу esse est percipi можно попробовать феноменологически обосновать ― не только логическими средствами, а попытаться на своем собственном опыте промыслить, о чем же здесь действительно говорится. Поскольку эти вещи контринтуитивные, мы можем в какой-то момент логически понять, что нам говорится. Но отказаться от своего убеждения в то, что реальность есть то, что лежит за пределами воспринимающего сознания, например моего сознания, или вашего, или чьего бы то ни было другого сознания, достаточно сложно.
Беркли на эти трудности принятия его идей тоже даст ответ, то есть прокомментирует их. Феноменологически как можно было бы убедиться в правоте этой идеи? Очень просто ― достаточно попытаться, обратив свое внимание на любой объект, на стол, который передо мной находится, или на стену либо поглядев в небо, попытаться сказать себе, что этот объект есть тот объект, который не связан с моим собственным восприятием. То есть сказать себе такую вещь: есть стол, я на него смотрю, но этот стол в действительности находится не в связи с моим сознанием, которое воспринимает этот объект, не в связи с тем актуальным наблюдением, которое я здесь и сейчас произвожу, а сам по себе.
Когда мы это делаем, мы, конечно, можем произносить эти слова, но если мы всерьез вдумываемся, что сейчас происходит, то происходит буквальное называние белого черным. То есть когда мы говорим, что некий объект, который я вижу, актуально воспринимаю, если мы хотим сказать, что этот объект существует за пределами моего восприятия, мы просто фактически говорим, что можно реализовать такую ситуацию, когда я мог бы понаблюдать за тем, что я наблюдать не могу. То есть вынести некий объект за пределы своего наблюдения и продолжать наблюдать за этим объектом, который уже теперь вынесен за пределы наблюдения.
Беркли считал это аксиомой по той простой причине, что, как бы мы ни силились обратить наше внимание от каких-то объектов, которые в непосредственном нашем наблюдении находятся, ― допустим, я приводила в пример стол, на который могу сейчас смотреть. Беркли говорит: хорошо, как мы мыслим реальность в целом, как мы мыслим мир, находящийся за пределами моего сознания вообще? Мы пытаемся мыслить его как максимально удаленный от нас, отстраненный, отчужденный. И если мы теперь попытаемся эту феноменологическую процедуру провести и сказать, что где-то в мире есть удаленная планета, на которую я ни в коей мере сейчас не могу посмотреть, или, допустим, когда я выйду сейчас из этой комнаты или мы все выйдем, наверное, здесь останутся какие-то предметы мебели. Во всех подобных случаях, когда мы пытаемся всячески себя оторвать от опыта и сказать, что где-то есть что-то другое, непосредственно с нашим актуальным восприятием не связанное, мы выступаем жертвой некоторой логической невнимательности. Мы просто не замечаем, что мы все равно подставляем себя в качестве некоторого наблюдателя той планеты, о которой я сейчас говорю, которая где-то существует и на которую я не могу посмотреть, или тех столов и стульев, которые здесь предположительно останутся. Вывод, который Беркли делает, заключается в том, что любое восприятие, любая констатация всего, о чем мы можем предметно и содержательно поговорить, принципиально и существенно сращена с любым наблюдением.
Тогда сюжет этот не является какой-то новостью, в том числе в современной культуре, и многократно был обыгран в кинематографе. Если обратиться к таким культовым фильмам, как «Матрица», «Шоу Трумана» или «Начало», идея Беркли была показана еще и такими кинематографическими средствами. Идея того, что если мы ставим перед собою простейшую задачу доказать логическими средствами, что-то, что мы считаем реальностью, постоянно пользуемся концептом реального, если мы перестаем им пользоваться, мы просто перестаем мыслить и пребывать в том естественном состоянии сознавания, в котором мы пребываем большую часть времени. Если мы попытаемся логическими средствами доказать реальность реального, мы не сможем этого сделать.
Поэтому выводы, которые не только Беркли, но и другие философы делают из этого немного эпатажного рассуждения, будут заключаться в том, что наши фундаментальные когнитивные установки, связанные с концептом реальности, с понятием реальности, фундированы верой, а не строго демонстративными логическими средствами. И в этом смысле любые процедуры доказательства реальности реального, предполагающие возможность сказать, что мы знаем, что реальность реальна, несостоятельны. Поэтому корректнее было бы говорить, что мы, в силу того, что логическая процедура доказательства не может быть реализована, верим в то, что реальность реальна. Вера эта является наифундаментальнейшей, сильнейшей верой. Повторюсь, что отказаться от нее ― значит серьезно трансформировать свою способность к мышлению, и, по-видимому, это сделать мы не можем.
Есть любопытные примеры даже из области психологии, в частности возрастной психологии, которые могут пролить свет на эту удивительную способность человека верить в существование реальности даже вопреки каким-то рациональным установкам. Описаны некоторые интересные эксперименты. У Жана Пиаже и других психологов есть описание того, что уже у трехмесячного младенца, который фактически только научается распознавать объекты и фокусировать свое внимание на внешних объектах, наблюдается такая интересная способность, как продленное внимание. Согласно проводимым экспериментам, когда трехмесячному ребенку показывают предмет — погремушку — и он ею заинтересовывается, в ходе эксперимента в момент, когда ребенок тянет руку к этому предмету, вдруг выключается свет, вся комната, ребенок и погремушка погружаются во тьму, но ребенок продолжает тянуть руку к этому объекту. Он какое-то время не утрачивает интереса к этому предмету, который он увидел. И часто этот эксперимент интерпретируется таким образом, что наше направленное внимание даже в своих простейших формах имеет интересы за пределами актуального восприятия. То есть мы каким-то образом продолжаем думать, что за пределами моего непосредственного восприятия что-то продолжает сохраняться.
Этот эпистемологический вывод, важный для философов, заключался вовсе не в том, как часто интерпретируют и в этом смысле посмеиваются над солипсизмом, что солипсизм пытается убедить нас в том, что все есть сновидение, мы должны всерьез отнестись к тому, что, возможно, все мы являемся игроками в какой-нибудь изощренно продуманной компьютерной игре. Мы думаем, что находимся в самой последней, окончательной реальности, а где-то в соседней комнате талантливые программисты посмеиваются, глядя на нас, понимая, что мы являемся не чем иным, как игроками изощренной компьютерной игры. Эти вещи философы, конечно же, имеют в виду, но самое главное, на что они хотят обратить наше внимание, ― это то, что-то представление о реальности, которое считается настолько фундаментальным, что мы считаем, что его можно положить в основание любых других процедур доказательности, а значит, подразумеваем, что наше представление о реальности само по себе является доказанным и может ложиться в основание прочих доказательств, ― это представление является наивным, поскольку оно является порождением веры ― мощной, практически не расшатываемой, но те когнитивные установки, которые в основании этих представлений лежат, возможно, являются продуктом веры.
Современное представление о солипсизме, вопреки тому, что говорил Шопенгауэр, который посмеивался над солипсизмом, утверждая, что его логически опровергнуть нельзя, но сугубо прагматически следовать ему также было бы крайне нецелесообразно, и шутил, что истинное место солипсиста, возможно, в сумасшедшем доме и солипсист нуждается в лечении, нежели в аргументах, но при этом подчеркивал, что логического опровержения быть не может. Если спросить, в каком состоянии эта идея находится в современной эпистемологии, даже не только в философии, то говорить, что от нее совершенно отказались, ни в коем случае нельзя. Существует огромное количество контекстов различного рода.
Можно разные названия приводить, можно использовать собирательный термин «корреляционизм». Есть такой термин, который настаивает на том, что фигура наблюдателя является существенной, ее никоим образом нельзя сбрасывать со счетов. Есть такое направление, как конструктивизм, в том числе радикальный конструктивизм, который также указывает на то, что рассуждение, любого рода теоретическая доктрина, пусть даже не доведенная в пределе до каких-то солипсических выводов, должна принимать во внимание, что наблюдатель считается.
Философская противоположность солипсизму, такое направление, как реализм, которое полагает, что мы можем начинать с самих вещей и пренебрегать фигурой наблюдателя и системой наблюдения, считать, что они вполне себе нейтральны, прозрачны. Реализм во многих контекстах считается достаточно наивной позицией, поэтому многие современные установки знания, в частности тот же упомянутый конструктивизм, корреляционизм, радикальный конструктивизм, хотя они встречают и свою критику, показывают, что можно держаться более мягкой формы ― не солипсизма, а субъективизма.
Мягкой формой можно было бы назвать трансцендентализм, то есть представление о том, что за пределами тех или иных систем наблюдения что-то есть, но прорваться и иметь дело с тем материалом, какой существует сам по себе, а не уже трансформированный и сконфигурированный под конкретную систему наблюдения, невозможно. Такие мягкие формы, которые не настаивают на том, что кроме той или иной системы наблюдения больше ничего нет. По той простой причине не настаивают, потому что, как нетрудно догадаться, ни доказать, ни опровергнуть это утверждение тоже нельзя. Даже мягкие формы, существующие на сегодняшний день, подчеркивают то, что отказываться от констатации того, что наблюдателя необходимо учитывать и необходимо оговаривать, что он присутствует в качестве элемента всякого теоретического знания. По-разному потом можно с этим справляться, но оговаривать то, что наблюдатель считается и его тоже теория замечает, ― с этим положением соглашаются многие современные подходы в рамках современной эпистемологии.
