Именно эта подводка была на руку династии Стюартов. Труд Китинга — казалось бы, историческая, академическая работа — используется в качестве политической основы и доктринального обоснования претензий Стюартов на трон и объяснения якобитских войн примерно до начала Семилетней войны. Ссылаться на Китинга как на доктринальное политическое обоснование законной власти Стюартов над Ирландией и Шотландией перестали только в 1788 году, когда последний представитель династии умер. Святой престол также использовал труд Китинга, священника-иезуита и не последнего теолога своего времени, в качестве обоснования, почему Святой престол поддерживает претензии Стюартов — в том числе потому, что есть древняя традиция, которая рассказывает, что должно быть так и никак иначе, иначе уже нехорошо.
В XVII–XVIII веках в рядах якобитов и подполья господствовала апелляция к традиции контактов с иным миром, которая рассматривала Туата Де Дананн именно как людей и уделяла большое внимание генеалогическим преданиям и дружественным контактам ирландской аристократии и иного мира. Подобного рода тексты встречались и в XVII веке. Например, есть замечательная история, где мы посещаем Килларни — это Керри, Мунстер в Южной Ирландии, а также озеро Лох-Лейн, где с Лох-Лейном уже связываются не Эоганахты и даже не О’Донахью Мор. С ним связано уже семейство О’Ши из совсем удаленной местности, которая к Лох-Лейну, в общем-то, отношения не имела.
Это замечательная история о молодом человеке, который удирал от нескольких солдат противника и был ранен. Дальше он сказал: «Я вам не дамся, а лучше сам» — и направил своего коня в озеро Лох-Лейн. В озере он не утонул, а обнаружил себя на твердой сухой земле под солнышком с кислородом — попал в сид. Там его встретила прекрасная барышня и сказала, что они не особо горят восторгом по отношению к сыновьям Миля, но смотреть на то, как симпатичный и отважный молодой человек бесславно гибнет, было выше ее сил, поэтому они его вылечат. В сиде у него произошел небольшой роман. Король Лох-Лейна, который, естественно, был отцом барышни, принял это без восторга, и нашего героя выкинули обратно в Ирландию. Он благополучно добрался до родителей, а через девять месяцев после попадания в сид обнаружил у себя на пороге младенца в пеленках без монограмм. Он сразу понял, что это за младенец, поэтому все потомки О’Ши, начиная с того времени, считаются потомками того самого младенца, внука короля Лох-Лейна.
Как мы видим здесь, есть классическая установка на достоверность. Причем она до сих пор есть в позднейших версиях. Также классическая мифологическая генеалогия очень четко связывается с политическим моментом: прячут его и спасают не просто потому, что его жаль, а потому, что он удирает от протестантов, от английских солдат. Он свой, ирландец и католик, ему можно и нужно помочь. Что касается О’Донахью Мора, он эмигрирует в Лох-Лейн в наиболее ранних версиях этой истории по той причине, что десятилетняя война кончится плохо: Ирландия проиграет, все будут говорить по-английски, будет Кромвель и геноцид.
В XVIII веке это тоже продолжает транслироваться. Например, один из мунстерских поэтов поддерживал своего патрона якобита, а потом, когда дело кончилось плохо, попытался найти общий язык с его родственниками, которые не были якобитами и выбрали прагматически правильную сторону, но это уже не сработало. Поэтому он стал писать грустные стихи. В одном из них была строчка: «Вместо того чтобы смотреть на гонения, пойду-ка лучше в гости к сидам, они меня всегда поймут, и у них всегда есть вино и бренди в избытке». То есть нормальное поведение ирландского поэта с якобитскими симпатиями в XVIII веке — это пойти и выпить с горя с Туата Де Дананн, потому что они-то поймут. Если мы посмотрим на биографии ирландских раппари, ирландских партизан, то в массе своей это будут как раз члены тех семей и тех родов, которые свою генеалогию возводят к Туата Де Дананн.
В Шотландии, например, история уже более грустная. Если вспоминать рассказы того времени, то там люди в основном страдают от сидов, потому что традиция расходится. К примеру, есть грустная история про волынщика, которого позвали поиграть в сид, а вышел он оттуда, когда волынки и национальную одежду запретили. И его расстреляли, потому что слушать, что он пропустил весь 1746 и весь 1747 год, никто не стал. Подобного рода отголоски остаются в парафольклоре и затем в устной традиции до XIX века. К примеру, в записях Крофтона Крокера, который путешествует по Ирландии уже в 1820-е годы. Он посещает Килларни, тот самый замок Росс, который стоит на берегу озера Лох-Лейн, и начинает расспрашивать, а правда ли, что в озере эльфы. И тут он видит на стене замка в одной из комнат два неприятных пятна, которые спешно оттирают. Ему говорят, что это правда, а вот тут были два английских солдата, которые сомневались, и мы теперь после них отчищаем: кто-то их головой в стену воткнул, когда они на спор решили здесь переночевать. И местные его предупреждают, что он тоже протестант и англичанин, так что не стоит ему тут ночевать. Крофтон Крокер, будучи неглупым человеком, покидает Килларни.
Что иллюстрируют все эти тексты? То, что католическая простюартовская идентичность, войны за независимость Ирландии и гэльское аристократическое подполье связывались в народной традиции с иным миром. Получается, что Туата Де Дананн больше сочувствуют католической Ирландии. С ними якобиты и добрые католики всегда могут найти общий язык, особенно если происхождение хорошее. Возможно, ирландским крестьянам Туата Де Дананн действовали на нервы точно так же, как фейри потом в XIX веке. Скорее всего, так и было, потому что даже Китинг транслирует свой текст и традицию, с которой он работает, именно как аристократическую. У него даже есть пассаж, что неизвестно вообще, что хуже: англичане и английская власть или неграмотные ирландские крестьяне, которые плохо разбираются в теологии, плохо разбираются в мифологии, по-ирландски говорят с грамматическими ошибками, опаздывают на мессу, распускают небылицы. То есть некоторый сословный снобизм здесь, безусловно, есть.
Этот факт заодно объясняет, почему, когда носители аристократической традиции закончились физически, сама традиция отходит на задний план и сохраняется или в локальных семейных преданиях, как в случае с семейством О’Ши, или в диаспоре, причем в диаспорах в Канаде, Северной Америке, именно в католических комьюнити. Католический fairy lore даже в диаспоре более лоялен, потому что традиция, рассказывающая о дружественных или хотя бы нейтральных контактах с иным миром, в массе своей вышла из церковного предания, из аристократического предания. Поэтому фольклорная генеалогия этих историй отчасти все еще прослеживается.
