В Средние века в рамках единого схоластического дискурса о власти, развивавшегося в русле университетской науки, существовали две дискурсивные модели: богословская и юридическая. Они были едины с точки зрения метода: и там и там работали схоласты, — но они различались с точки зрения наполнения и содержания. Прежде всего различие проходило по грани комментируемых текстов. Для богословов это было прежде всего Священное Писание и труды Святых Отцов, а для юристов комплекс комментируемых текстов состоял из трех частей, и они сами, ко всему прочему, создавали четвертую.
Три части — это Свод цивильного права императора Юстиниана, то есть свод римского права, прошедшего через болонскую школу; это Свод канонического права, состоявший изначально из Декрета Грациана и декреталий Григория IX, затем к ним добавлялись декреталии Бонифация VIII, экстраваганты папы Иоанна XXII, клементины Климента V и так далее; и это так называемый Libri Feudorum — «Книги феодов» (небольшой свод, комплекс норм феодального права) — обычно они вставлялись средневековыми юристами в состав Новелл Юстиниана — четвертой части свода.
Была и четвертая компонента, которая также влияла на развитие юридической мысли и, в частности, представляла особенный интерес в дискурсе о власти. Я говорю об ординарной глоссе, то есть о комментариях, которыми юристы окружали текст свода римского права. Эти комментарии были изначально единичные, разобщенные, но со временем становились все гуще и наполненней и в середине XIII века были объединены юристом по имени Аккурсий, или Франческо д’Аккурсио, в единую ординарную глоссу, с тех пор печатавшуюся всегда вместе с текстом — переписывавшуюся, а потом печатавшуюся после изобретения книгопечатания.
Соответственно, вторая предварительная посылка в разговоре о юридическом дискурсе состоит вот в чем: необходимо помнить, что университетская наука в Средние века — это очень политизированная вещь. Университеты всегда находились в русле политических дискуссий, и, собственно, создавались они либо папой, либо императором. Юристы, которые там были, служили либо папе, оправдывая интересы церкви в ее борьбе за инвеституру, либо императорам — соответственно, против папы. Таким образом, весь политический дискурс юристов — дискурс о власти — совершенно четко раскладывался на две части: либо пропапскую, либо проимператорскую.
Строился дискурс о власти на двух классических леммах, то есть фрагментах текстов из Свода цивильного права. Сразу оговорюсь, что этих лемм было больше, но в рамках небольшого монолога я ограничусь двумя. Итак, эти две леммы — это фрагменты произведения Домиция Ульпиана, вошедшие в первую книгу Дигест. Одна вошла в третий титул первой книги, вторая — в четвертый титул первой книги Дигест. Их все знают, обычно вырывая из контекста. Первая лемма звучит как princeps legibus solutus est — «император свободен от действия законов». Вторая — quod principi placuit legis habet vigorem — «все, что было угодно императору, получает силу закона».
Оба фрагмента вырваны из контекста. Изначально первый фрагмент повествовал о различии правового статуса императора и императрицы. Но средневековым юристам было не столь важно рассуждать о правовом статусе императрицы, им было важно разработать принцип и понять, обязан ли император — или король, светский монарх, законодатель — подчиняться собственным законам. Вторая лемма тоже вполне понятно к чему тяготеет: всякое ли высказывание властей предержащих следует воспринимать как закон, кто имеет право издавать закон и, собственно, что такое закон.
Первая из двух лемм — «император свободен от действия законов» — раскрывалась юристами на протяжении как минимум трех веков: XII, XIII и XIV. А вообще-то, еще и XV, так что четырех — примерно одинаково, но с некоторыми оговорками. Традиционно считалось — и этот ответ был традиционен для всех юристов независимо от того, были ли они гвельфами или гибеллинами, принадлежали ли они к партии папы или императора, без разницы, — император свободен от действия законов. Это первый ответ, если бы им ограничивалось, то здесь можно было бы поставить точку. На самом деле там всегда шла запятая. И дальше дискурс юристов начинал раздваиваться. Юристы, занимавшие пропапскую позицию, антиимператорскую, вспоминали, что власть, согласно тому же римскому праву, передана императору народом на основе lege regia, «царского закона».
И раз народ передал ему власть, то, следовательно, народ является высшим источником власти, а вовсе не император.
И император, издавая закон, формально не обязан подчиняться, но фактически, поскольку закон издается для народа и ради народа, обязан подчиниться ему. Поскольку он возвращает власть народу, происходит круговорот властных полномочий.
Другая версия, которая разрабатывалась такими юристами из поздних средневековых, уже из XIV века, как Чино да Пистойя и его учеником, знаменитейшим комментатором Бартоло де Сассоферрато: император свободен от действия законов, но закон, который издает император, справедлив. Ведь император — воплощение справедливости и фактически наместник Христа на земле. Следовательно, закон, который он издает, справедлив. Закон адресован всем людям одновременно, но император тоже человек, и если закон справедлив, то он как человек добровольно должен подчиниться справедливому закону, чтобы восторжествовала справедливость (простите за тавтологию).
Альтернативный аргумент в пользу того, что император или король все-таки должен подчиняться своим же законам. «Если император (в скобках „король“), — пишет Бартоло, и ему вторят современные ему кастильские и французские юристы, — честный человек и желает поступать не только по праву, но и по чести, не только юридически, но и морально — сказали бы мы сейчас, — то он из соображений морали и нравственности должен сам добровольно подчиниться своему закону». Больше того, подавая пример своим подданным, которые будут подчиняться вслед за императором. Иначе сложится банальная и очень неприятная ситуация, когда подданные вроде бы должны подчиняться, а император подчиняться не будет. Возникает вопрос: а зачем тогда починяться подданным? Если первый и лучший из людей — монарх — не подчиняется, то, может, и нам не надо? Поэтому император — император, король, монарх — все-таки должен подчинять себя законам добровольно.
Здесь возникает второй вопрос: что же такое есть закон? Можно ответить просто: закон — это воля монарха. И здесь уже юристы расходились сильнее. Все ли, что угодно принцепсу, имеет силу закона? Аккурсий, уже упоминавшийся составитель ординарной глоссы, один из самых ярких бунтарей среди юристов, саркастически отметил в своем комментарии к этому закону: «Нет, не все. Но только лишь то, что направлено к всеобщему благу. Ведь если императору было угодно покушать, то это же не станет от этого всеобщим законом». Тем не менее он, несмотря на весь свой сарказм, отметил здесь важнейший пункт: закон — это то повеление императора, та воля короля, монарха, которая направлена к всеобщему благу.
И здесь, в этом моменте, юридический дискурс очень тесно соприкасается с современным ему теологическим, апеллируя к одному и тому же источнику — источнику, который был общим и для юристов, и для богословов — к аристотелевской этике и к аристотелевской политике. Закон должен быть направлен к всеобщему благу и вести народ к Богу. Если это так, то это становится законом. Если воля императора направлена не на общее благо, не на res publica, а на res privata, на увеличение своего благосостояния, на набивание своего кошелька, на ущемление прав подданных безосновательно, то это не закон. Это произвол. И здесь уже закладывается в мысли Аккурсия и следовавших за ним юристов — а таких было много — основы того, что Квентин Скиннер, известный британский философ, говоря о политической мысли раннего Нового времени, назвал неоримской теорией, неореспубликанской теорией. Здесь мы уже видим один из ростков политической теории Нового времени, заверение того, что закон является законом только тогда, когда соответствует всеобщему благу. В противном случае это тирания, и ей можно не подчиняться.
