У культуры, почти как и у живых организмов, есть генная память, речь, конечно идет о культурных генах. Есть набор наследственных признаков, которые передаются. Каждая культура обладает сильными и слабыми местами, как в рамках одной семьи, рода существуют наследственные дары, способности и наследственные пороки или болезни. В значительной степени эта метафора развивающегося организма со своей наследственностью, ДНК, генами, памятью и воспроизводимым набором признаков приложима и к культуре.
Очень удобно эту механику изучать на материале литератур и культур, срок жизни которых небольшой. Довольно трудно эту сложную динамику прослеживать на материале старых европейских литератур. А вот на материале американской литературы очень удобно, потому что эта традиция начинает складываться в XVII веке и достигает самостоятельности в XVIII, а расцвет ее начинается с XIX века и достигает пика в XX веке. В историческом плане это небольшой отрезок времени, на нем хорошо можно проследить зарождение культуры, ее становление и дальнейшее развитие.
Мы видим, что всякая культура существует на основе сформировавшихся у ее истоков общих тем, сюжетов, персонажей, мотивов, которые составляют генный банк этой культуры. Назовем эти общие места топосами, они постоянно воспроизводятся в культуре, очень медленно меняются, развиваются, трансформируются, и время от времени появляются новые образы, темы и мотивы.
Набор топосов, общих мест, которые составляют базис культуры, мы видим и в афроамериканской литературе. Эти механизмы достаточно прозрачны и их сравнительно легко проследить. Афроамериканская культура возникла в уже в Новом свете, куда насильно привозились африканцы из разных племен, часто не понимавшие друг друга, говорившие на разных наречиях. Африканские реликты и элементы, связанные с африканским наследием, хоть и попали на землю Нового света и в новую культуру, но они достаточно незначительны. А главным контекстом стала европейско-американская культура, в основном англоязычная, в которую окунулись африканцы, а теперь уже афроамериканцы, попавшие в Новый свет.
Формирование афроамериканской культуры и ее литературы, словесности определялось во многом тем образом чернокожего человека, который создавался в Новом свете. Все это началось в рамках белой европейско-американской культуры. Образ чернокожего человека, негра возник в американской литературе довольно рано. На самом деле это была еще британско-американская литература колониального периода, когда Америка была зависима от Британии. Образ чернокожего человека складывался в литературе белых авторов, в первую очередь британских, а потом и американских аболиционистов, которые ратовали за отмену работорговли и рабства.
Наиболее ярко образ, который мы можем назвать культурной моделью черной расы, выкристаллизовался в сочинениях великого американского политика, мыслителя, философа Томаса Джефферсона в конце XVIII века. В его трактате «Записки о штате Вирджиния» 1785 года одна большая глава посвящена проблеме черной расы. Джефферсон говорит, чем чернокожий человек отличается от человека белого, расписывает культурную модель, которая до сих пор остается на вооружении американской культуры. Чернокожий человек, говорит Джефферсон, уступает белому по части интеллекта, абстрактного мышления, воли и даже фантазии, потому что фантазия его достаточно приземленна и реалистично-конкретна. Но зато черная раса обгоняет белую и дает ей сто очков вперед в том, что касается эмоций, способности запоминать и подражать, у них лучше развита восприимчивость, чувствительность, физическая выносливость, пластичность, гибкость.
Так возникает образ черного американца, эмоционального, восприимчивого, обладающего хорошей памятью, способностью запоминать и воспроизводить что-то, привязчивого, добросердечного, открытого. Но при этом не слишком склонного к умствованиям, к интеллектуальной деятельности, обладающего более слабой волей, которую белый может легко подчинить себе. Раса, которая в первую очередь выражает себя не в абстрактных искусствах, таких как философия или литература, а наоборот в искусствах, где требуется эмоциональность и пластичность: в музыке, в танце, в изобразительном искусстве. Эта модель складывается к исходу XVIII века, и дальше она начинает усваиваться, трансформироваться и развиваться.
Довольно быстро эту модель усваивают сами афроамериканцы. Первые чернокожие писатели, поэты, мыслители создают свою литературу, опираясь на европейскую традицию образованности, письменности, литературы. Из этой традиции они усваивают тот собственный свой образ, который им эта традиция преподносит. И они с этим образом отчасти соглашаются, отчасти спорят, пытаются что-то опровергнуть. Например, тезис о недостаточной интеллектуальности чернокожих или об их слабой воле, они оспаривают, рассказывая истории о том, какую волю проявляют чернокожие рабы, стремясь к свободе, претерпевая любые трудности и невзгоды и все-таки добиваясь личного освобождения. Своими собственными сочинениями чернокожие авторы доказывают способность к интеллектуальной работе и усвоению образованности и культуры. Например, чернокожий математик Бенджамин Баннекер переписывался с Томасом Джефферсоном и убедил его, что тот неправ, рассуждая о недостаточном интеллекте чернокожих. Доказывая свою культурную полноценность, в то же время они соглашаются с идеями, что по части эмоциональности, восприимчивости чернокожие превосходят белую расу.
Дальше эта культурная мифология начинает развиваться и достигает своего апогея в XIX веке в сочинениях аболиционистов, в первую очередь в знаменитой книге Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Бичер-Стоу как христианский писатель исходит из представления о том, что черная раса имеет особую духовную миссию в Америке. Несмотря на зло каким, безусловно, является рабовладение и рабство, в факте попадания африканцев в Новый свет и большое благо, а именно их приобщение к истиной вере — христианству.
Бичер-Стоу, как и многие христиане-аболиционисты, полагает, что христианская вера чернокожих рабов более глубокая, истинная, правильная, чем вера их белых хозяев, от которых они эту религию и усвоили. Черная раса в Америке обречена на страдания, а страдания — это путь Христа. И черная раса идет за Христом в большей степени, чем белая. Зная страдания, зная жестокость, несправедливость, черная раса глубже воспринимает христианство и является в этом смысле любимым чадом Христа, более любимым, чем раса белая, которая слишком высокомерна и привыкла повелевать. Белая раса страдает чрезмерным интеллектуализмом, но для христианской веры это не важно, главное страдание и умение прощать. И черные рабы, усвоившие христианство, научились любить и прощать, в том числе и жестокости их белых хозяев.
Дядя Том, черный герой, мученик и святой, который претерпевает муки, но не выдает беглянок Касси и Эммелину, одерживает моральную победу над своим мучителем, ни на шаг не отступив от своей веры. Черная раса, ставшая расой христианской, спасет Америку, очистит ее от ее грехов через искупление, через любовь, жертвенное страдание и прощение. Так возникает мессианский комплекс дядюшки Тома, способный искупить и очистить грехи американской нации, в первую очередь, грех торговли людьми, грех рабовладения, грех жестокости и алчности.
Удивительно, как топос, мифологема мессианства черной расы потом широко распространяется в литературе, как в черной, так и в белой. Это становится основанием для рассуждений об особой миссии черной расы в Америке. Множество сочинений использует мифологему, которая затем претерпевает изменения. Есть исследование одного из афроамериканских литературоведов, посвященное мифу о дядюшке Томе и комплексу дядюшки Тома. Эта мифологема абсолютно переворачивается в 1960-е годы во время черной революции и войны за расовое равенство, которая разыгрывается в США.
Черные революционеры усматривают в дядюшке Томе комплекс сервилизма, рабского сознания, смирения, покорности и угодливости. Сепаратисты проклинают этого героя, объявляя его расовым предателем, лизоблюдом, максимальным воплощением тех отрицательных качеств, которые связаны с рабским сознанием. И дядюшка Том из героя, мученика и святого превращается в символ рабства, расового предательства. Появилось презрительное выражение uncle tomism, комплекс дядюшки Тома.
Еще один афроамериканский историк и теоретик литературы Генри Луис Гейтс выпустил большое комментированное издание «Хижины дяди Тома». Целью Гейтса было вернуть к «Хижину дяди Тома» в американскую и в афроамериканскую культуру. Гейтс восстановил дядюшку Тома в правах, сделав ряд передач и устроив литературные чтения. У американцев эта книга как неполиткорректная была изъята из школьной программы после революции 1960-х. И в эфир радиопрограмм, в которых читали «Хижину», звонили потрясенные люди, которые под Гейтса прочитали этот роман впервые или перечитали уже во взрослом возрасте. Люди говорили: «Удивительная книга! Дядя Том прекрасный человек. Он настоящий герой, который проявил такую стойкость и спас беглянок Касси и Эммелину. Он настолько нравственно и духовно выше своего мучителя Саймона Легри. Это волевой человек. Он ни пяди не уступил своих убеждений. Дядя Том должен быть нашим национальным идеалом».
Это удивительный пример того, как топосы возникают, формируются, переозначиваются вновь и вновь в литературе. Такую историю можно проследить с целым набором общих мест. Негр — экзотический дикарь, негр — благородный раб. Или, например, топос исхода из Египта, страны рабства и угнетения, борьба с фараоном и приход в землю обетованную. Это базовое общее место всей афроамериканской культуры, поскольку себя они мыслят как расу, народ, двигающийся из земли рабства в землю свободы; от фараона, от египетского угнетения к земле обетованной. Все эти удивительные общие места претерпели множественные изменения в афроамериканской литературе, прослеживать которые очень интересно. Это настоящая детективная история.
