— Я отношусь к букве «ё» с большой симпатией. Но, будучи лингвистом, я понимаю, что с точки зрения общественной значимости вопрос о букве «ё» сильно преувеличен. Букве «ё» уже больше двухсот лет. И если до сих пор она не стала повсеместно обязательной в русских письменных текстах, то, если она еще какое-то время побудет необязательной, ничего очень серьезного ни с русским языком, ни с российским обществом, ни с русской культурой не произойдет.
Но, с другой стороны, опять-таки как лингвисту, мне понятно, что ее появление было совершенно неслучайным и довольно многие неясности и неопределенности, которые сейчас существуют в русских текстах, с помощью введения обязательной буквы «ё» можно было бы разрешить. Хотя, как ни странно, такое решение имеет и оборотные стороны. Может быть, мы еще дальше об этом поговорим.
— Расскажите про историю буквы «ё». Как и когда она вообще появляется в русском языке?
— На самом деле история буквы «ё» — одно из самых загадочных явлений в истории русской орфографии. Большая часть орфографических нововведений за последние, скажем, триста лет, начиная с Петра I, прослежена довольно хорошо. А про букву «ё» история очень загадочная, с большим количеством легенд и домыслов. Может быть, это связано с тем, что легализации буквы «ё» до сих пор не произошло.
— Что значит вообще введение буквы? Как это можно понять?
— В данном конкретном случае это понять очень легко. До Дашковой или Карамзина (до конца XVIII века) никто никогда вроде бы не писал в русском языке такой знак — букву «е» с двумя точками над ней. Люди из круга Дашковой и Карамзина стали так или иначе первыми людьми, которые стали этот знак использовать. Откуда он взялся? На этот счет есть тоже разные догадки. Одна догадка очень увлекательная: якобы Дашкова перед тем, как заговорить со своими учеными гостями про введение этой буквы, пила шампанское французской фирмы «Moët & Chandon». Фамилия «Moët» читается не по общим правилам французского языка. И для того чтобы прочитать ее так, как нужно, над французской буквой «e» пишутся две точки. По одной из версий, Дашкова просто заимствовала эти две точки из французского. Хотя во французском языке такой отдельной буквы действительно нет и никогда не было.
А другая версия более рассудочная, очень простая: в немецком языке есть буква «о» с двумя точками (или, если по-научному, «о-умлаут»). Эта буква означает звук, максимально близкий к тому, что передает по-русски буква «ё». В русском нет немецкого звука «ö», конечно, но он очень близок по звучанию к русскому звуку «о» после мягких согласных. А именно звук «о» после мягких согласных, как известно, буква «ё» и передает.
— То есть академическая версия — это заимствование двух точек, то есть «умлаут» из немецкого, да?
— Да. С немецким алфавитом Дашкова была знакома. В этом нет сомнений.
— Почему вообще возникает потребность в языке в появлении новой буквы? Вроде бы мы можем и так записать «ё» теоретически. В слове «йод» мы же используем сочетание «и краткое» и «о».
— Видите, в начале слова можем, а записать слово «мёд» через «и краткое» и «о» у вас уже не получится. По правилам, если вообще себе что-то такое вообразить, будет читаться «мъёд» все-таки. Или нужно ввести какие-то дополнительные сложные правила чтения. Это, кажется, Винни-Пух писал «мёд» как «миод». Для Винни-Пуха получалось неплохо, но у него все-таки в голове были опилки. Не предполагается, что так должны писать все говорящие на русском языке.
Ответ на вопрос, откуда вообще может взяться буква, наверное, достаточно очевиден. Это происходит, если появляется вообще новый звук либо, как в данном случае, появляется новый звук в той позиции, где его раньше не было. Для того чтобы ответить, как возникла именно буква «ё», нужно переноситься мыслью в Средние века, в те процессы, которые происходили в русском языке в ту эпоху.
Дело в том, что те слова, которые мы сейчас видим с буквой «ё», это слова, в которых есть мягкий согласный звук и после него звук «о». В слове «берёза» это мягкий звук «рь», а после него «о». В слове «мёд», которое нам так полюбилось, звук «м» мягкий («мь»), а дальше звук «о». В слове «телёнок» мягкий «ль» и дальше звук «о». И, скажем, лет восемьсот назад во всех этих словах никакого звука «о» не было, а произносилось ровным счетом то, что пишется, если две точки не ставить. Произносился звук «е».
— То есть «мед»?
— Да, совершенно верно. «Мед», «береза», «теленок» через «е». Берите любые такие слова, меняйте «ё» на «е», и вы не ошибетесь.
— То есть «медведь» — это правильная форма? В том смысле, что она сохранила первоначальное произношение слова «мед».
— Конечно. По очень простой причине: в тех диалектах, которые легли в основу русского литературного языка (то есть того языка, на котором мы с вами пытаемся говорить), этот переход, про который вы меня сейчас спрашиваете, — превращение звука «е» в звук «о» в некоторых позициях после мягкого согласного — происходил только под ударением. Это переводится на современный русский язык очень простой фразой: в русском языке буква «ё» всегда ударная, если это не какие-то хитрые иностранные заимствования и если это не слово, в котором есть два «ё». Но все такие слова — сложные, в которых есть ударение и в первой части (послабее), и во второй части (основное сильное ударение).
— Например?
— Слова типа «трёхвёдерный» или «четырёхколёсный». Вообще говоря, непонятно: как же так — целых два «ё», и оба ударные? Но на самом деле мы знаем, что в словах типа «четырёхколесный» есть ударение и в первой части, потому что это слово из двух корней.
Так вот, произошел переход. Он происходил не всегда. Важно было, какие звуки идут дальше после гласного. Поэтому мы сейчас говорим «плётка», которая раньше была «плетка», но мы говорим, как и раньше, «плеть», потому что в слове «плётка» согласный звук «т» твердый (и тогда был твердый), а в слове «плеть» согласный звук «ть» мягкий (и тогда был мягкий). Но это не так важно. Важно, что появилось огромное количество слов, в которых после мягкого согласного произносился гласный «о». С того момента, как это произошло (а этот процесс происходил, естественно, постепенно, и, разумеется, в разных говорах это было очень по-разному; допустим, что это XIV век, может быть, немножко раньше или немножко позже), и до того гипотетического вечера с участием Екатерины Романовны Дашковой русская орфография была никак не предназначена для того, чтобы передавать звук «о» после мягких согласных.
В древнерусском языке звук «о» мог быть только после твердых согласных. В слове «стол», конечно, так и было — «стол». В слове «хороший» так и было — «хороший». С этим «о» ничего не случилось. И у нас сейчас нет никаких проблем с тем, как его записывать.
А появился новый звук в той позиции, где его раньше не было. И возникла ситуация, что мы имеем, допустим, слово «плеть», в котором гласный «е» после «л» передает звук «е», и мы имеем слово «плётка», которое продолжало писаться «плетка», потому что на письме ничего не произошло. И в этом слове после того же самого «л» та же самая буква «е» передает совсем другой звук.
Очень интересно, как выходили из этого положения наши далекие предки. Мы можем судить об этом благодаря обнаружению такого замечательного источника по разговорному древнерусскому языку, над которым не очень сильно довлели орфографические нормы, как язык новгородских берестяных грамот. Переход звука «е» в звук «о» после мягких согласных в древненовгородском диалекте, в тех говорах, которые отразились в берестяных грамотах, тоже был и даже происходил не только под ударением. Там, видимо, с какого-то момента стали говорить «мёдведь», хотя это слово, кажется, не встретилось. Но, по крайней мере, имя Степан, которое мы никак не можем произнести так, чтобы его надо было бы записывать через «ё», в отличие от уменьшительного имени Стёпа, где этот гласный звук попадает под ударение, в новгородских берестяных грамотах произносилось как Стёпан. А откуда мы это знаем, это, опять-таки, отдельный разговор.
Давайте попробуем представить себе ту проблему, с которой мы сталкиваемся. У нас есть орфография, которая, еще раз говорю, для того, чтобы записывать звук «о» после мягких согласных, совершенно не предназначена. У нас есть слово «плеть», с которым нет абсолютно никаких проблем. И вот у нас есть слово «плётка», которое мы можем записать как «плетка», а произносится оно «плётка». Что мы при этом теряем? Мы теряем то, что на самом деле после «л» стоит звук «о». И тогда человек, который писал новгородскую берестяную грамоту, оказывался перед выбором. Он мог потерять эту информацию о том, что следует говорить и что он реально говорит «плётка». Именно по этому пути русская орфография, собственно говоря, и пошла (орфография литературного языка). Если мы рассматриваем текст без буквы «ё», она и сейчас идет ровно по этому пути — мы пишем «плетка». А то, что произносится «плётка», — это мы знаем, потому что мы по-русски еще и говорить умеем, а не только писать. А иностранцу это трудно, его надо как-то специально этому учить.
Но человек мог поступить и по-другому. Он мог поступиться тем, что согласный «ль» на самом деле в этом слове мягкий, и записать гласный так, как он, собственно, и звучит: он мог записать гласный «о». И тогда получалось «плотка». Для нас это смотрится довольно странно. Но на самом деле, если мы подумаем, то поймем, что в обоих случаях размер потери один и тот же. В одном случае у нас правильно указывается мягкость согласного, но неправильно указывается, какой гласный за этим согласным звучит. В другом случае у нас правильно указывается гласный, но мы не можем отразить то обстоятельство, что согласный перед ним произносится мягко.
И, возвращаясь к имени Степан, которое я вспомнил не случайно (все-таки слово «плотка» в таком виде в берестяных грамотах не встретилось): запись «Стопан» встречается в берестяных грамотах многократно. Уж тем более, если согласный был непарный по твердости-мягкости, тогда вообще никакой потери не было. Отсюда записи типа «чотыре», «чоловек», «чоло» (в смысле «чело», которое значит «лоб»). Такие записи встречаются в берестяных грамотах с определенного момента, с того, как появился вообще этот звуковой переход. Этих грамот очень много. И это лишний раз доказывает, что люди, которые тогда жили, говорили и писали, были к языку чрезвычайно чутки и старались записывать так, как слышится, а не просто так, как их научили.
— То есть фактически в тех местах, где мы привыкли видеть букву «е», появляется буква «о», которая как раз свидетельствует об изменении этого звука, о присутствии этого звука уже в языке новгородском?
— Да, уже в древненовгородском диалекте, как, собственно, в большинстве русских диалектов. Просто правила этого перехода в разных местах были разные. Еще раз говорю, что в Новгороде это происходило и без ударения. По-русски мы пишем «чело» не только потому, что у нас буква «ё» необязательная. «Чёло» все равно писать не надо, потому что здесь «е» безударная, а ударение на последнем слоге. А в Новгороде было не так. В Новгороде «ё» прекрасно могло быть безударным. И если бы им кто-то дал в руки букву «ё», они бы, конечно, писали «Стёпан», они бы, конечно, писали «чёловек» через «ё» и так далее.
— Так что происходит с буквой «ё» дальше?
— Можно ответить, что на самом деле не произошло ничего. Примерно какой статус был у буквы «ё» в начале XIX века, такой же примерно статус у нее есть и сейчас (конечно, если говорить с чисто лингвистической точки зрения). С общественной точки зрения это не так, потому что тогда она была совсем модной диковинкой, которой много кто не пользовался. Сейчас ею пользуются довольно много. И, безусловно, издаются и справочные книги, и детская литература (в советское время точно издавались), где буква «ё» используется полностью. Например, в книгах для иностранцев.
Скорее, можно удивляться тому, что за это время (двести с лишним лет) букву «ё» никто никогда и не ввел в качестве обязательной.
— Как это? Мы же вроде все ею пользуемся. Она в школе преподается. Если ты напишешь в диктанте «ёлку» без точек, то учитель тебе подчеркнет красной ручкой, на балл или на полбалла снизит оценку. Вроде норма, как кажется.
— В школьном образовании — норма. Хотя, я, честно говоря, не уверен, что это везде так. Я слышал довольно противоречивые отзывы об этом. Официально ее, вы правы, по крайней мере, в школе, применяют, в ЕГЭ например.
Особенно удивительно, что буква «ё» не была введена как общеобязательная во время знаменитой и главной в развитии русского языка за последние столетия орфографической реформы 1918 года, которая дает возможность поговорить и о том, о чем вы уже спрашивали: о том, в каком случае буквы исчезают из языка. И на этот вопрос ответ тоже в общем случае логически более или менее очевиден. Буквы исчезают, если либо исчезает звук, который они обозначали, либо буква становится непроизносимой или звук меняется и вообще должен обозначаться какой-то другой буквой. Но это, как мы сейчас увидим, не наш случай. Либо когда по каким-то историческим причинам есть две или больше букв, которые обозначают один и тот же звук. Именно так обстояло дело в русском языке к началу XX века. В русском языке была буква «е», которая обозначала звук «э» (а иногда, как мы знаем, и звук «о» в словах типа «мёд»), и была буква «ять», которая тоже обозначала звук «э». Потому что когда-то давно это были два разных звука, которые совпали далеко не во всех славянских языках и даже далеко не во всех русских диалектах и говорах. Но все-таки в тех говорах, которые легли в основу литературного языка, «э» и «ять» совпали. И, как известно, школьники вынуждены были заучивать гигантские (из десятков и сотен слов) списки исключений. Сочинялись специальные стихи про бледно-серого бедного беса, который должен был помочь школьникам запомнить, когда пишется «ять». И, конечно, это была чудовищная морока. Опять-таки, можно спорить, насколько эта морока была оправданна или неоправданна с точки зрения высокой культуры. Но то, что школьники, все как один, должны были знать букву «ять», и тех, кто заставлял ее заучивать, ненавидели, в этом не может быть абсолютно никаких сомнений. Кроме того, были две буквы «и». Та буква «и», к которой мы привыкли сейчас, и буква «и с точкой» (так называемое «и десятеричное», как в латинском алфавите). Обе они обозначали звук «и». Там, правда, действовало достаточно простое правило того, когда какую из них писать. Но тоже было не очень понятно, зачем это нужно. Кстати говоря, можно заметить, что никакой божественной правды за тем, что в русском языке была оставлена буква «и», к которой мы привыкли, а не та, к которой мы не привыкли, совершенно нет, потому что в белорусском языке все обстоит ровно наоборот. В белорусской орфографии нет нашей родной привычной буквы «и», а есть латинская «i». И, опять-таки, ничего плохого ни с русской орфографией, ни с белорусской орфографией, конечно, не произошло и не происходит. И, конечно, был знаменитый твердый знак на конце, который ничего не обозначал примерно века с XII–XIII. Когда-то это был очень краткий слабый гласный (средний между «о» и «у»). Но этот гласный исчез. И мы имели просто то, что с точки зрения орфографии русские слова не могли заканчиваться на согласную букву. Но при этом примерно половина слов русского языка писалась с буквой на конце, которая совсем ничего не обозначала и была совсем ни для чего не нужна. Думаю, что это та реформа, которую трудно поставить под сомнение, трудно оспаривать ее целесообразность. Если посмотреть, что писали разные люди про несчастный твердый знак на конце в XIX веке, его бесполезность была более или менее всем понятна.
— Появление буквы «ё» и изменение в русском языке, связанное с буквой «ё», начинается с образованного класса, который начинает самостоятельно менять так или иначе язык. Он, придумывая букву «ё», начинает ее активно использовать сначала как некую модную забаву, а постепенно эта практика распространяется на все большее количество произведений?
— Понимаете, это не такой простой вопрос. То, о чем я говорил про берестяные грамоты: конечно, до такого, чтобы ввести собственную букву, авторы новгородских грамот, наверное, все-таки подняться не могли. Они пытались некоторым образом отражать на письме те особенности произношения, которые их отражать на письме не учили. Это, безусловно, так. Но какие-то орфографические эксперименты они себе позволяли. Может быть, немножко менее смелые. Это с одной стороны.
С другой стороны, нормализация орфографии, появление орфографии в том смысле, как мы сейчас привыкли об этом говорить, это и есть XVIII век. Это, конечно, не эпоха Дашковой. Это Петр I. Он ввел гражданский шрифт, отменил уйму древнерусских букв, которые уже совершенно ничего не обозначали. А кодификация «э», «й» и потом введение буквы «ё» — это уже мелкие добавления, которые случились на протяжении XVIII века. И потом до реформы 1918 года, можно сказать, не происходило ничего. Эта реформа готовилась на протяжении многих лет крупнейшими русскими лингвистами во главе с академиком Шахматовым. И все как-то не было возможности, не было удобного момента для того, чтобы эту реформу запустить, потому что, как известно, общественное сопротивление любым реформам такого рода всегда было чрезвычайно сильным. Кроме того, шла Первая мировая война. И, уж наверное, было не до того, чтобы разбираться, кто как пишет. А после революции 1917 года сложилась обратная ситуация. На фоне огромного количества нововведений во всех областях жизни, которые большевики так или иначе проводили и полагали, что могут себе позволить, на этом фоне орфографическая реформа просто обречена была пройти сравнительно незамеченной. И в этом смысле, поскольку в целом, наверное, эту реформу следует признать положительной и прогрессивной, следует сказать, что момент был выбран идеально.
— Новый мир, новая культура и поэтому новый язык или, по крайней мере, алфавит?
— Новая культура и то, о чем сейчас принято забывать, — была широчайшая кампания по ликвидации безграмотности. Если бы, опять же, все это происходило в чуть менее политизированном обществе, то, конечно, был бы объявлен переходный период, на протяжении которого люди могли бы писать по-старому, если уж им привычнее писать по-старому. Но (что в данном случае важнее) те 75% населения, которые раньше писать не умели никак, им было совершенно все равно — научат их писать с твердым знаком на конце или без твердого знака на конце. И даже без твердого знака на конце немножко проще.
— Есть какие-то назревшие болевые вещи, что нужно закрепить?
— Трудно сказать. Дело в том, что ничего радикального в русском языке в смысле орфографии и произношения за эти сто лет не произошло. И в общем русская орфография довольно приличная. Хотя, конечно, имеет свои недостатки, как и почти любая орфография. То есть предпосылок к полномасштабной серьезной реформе нет. И вроде бы такую полномасштабную серьезную реформу никто за эти сто лет, насколько мне известно, не планировал. Только частные реформы — вроде того, чтобы писать «огурцы» через «и» или еще кое-какие изменения внести. Как известно, такая реформа планировалась в середине XX века, в 60-е годы, при Никите Сергеевиче Хрущеве и благополучно провалилась как раз за счет энергичной и чрезвычайно неграмотно с лингвистической точки зрения устроенной кампании в средствах массовой информации. Кампания, которую вели писатели и некоторые деятели культуры, которые, к сожалению, в лингвистике никак не разбираются. Хотя я не могу сказать, что я безоговорочный сторонник этой реформы. Опять-таки кажется, что не так принципиально — писать «огурцы» через «и» или через «ы». И если у нас есть возможность иметь чуть меньше отличий от языка классической русской литературы XIX века, то это само по себе неплохо.
— А вообще, есть ли какой-то реальный инструмент внедрения новой буквы сегодня? Возможно ли ее появление?
— Я думаю, что просто нет необходимости. Нет никакого такого звука и нет никакой такой ситуации в русской фонетике, которая бы требовала введения новой буквы. А если так, то любая такая инициатива, спущенная сверху, будет не более чем игрой ума. И даже если некоторое время административными средствами введение этой буквы поддерживать, то очень быстро она исчезнет. Никто не будет ею пользоваться там, где государство не сможет за этим следить.
Материал подготовлен на основе радиопередачи «Русский язык» на радио Говорит Москва, которая звучит на частоте 94.8 FM каждое воскресенье в 16.00.
