1
Англо-американская философия начинается с континентального мыслителя Витгенштейна и со сформировавшегося на континенте Венского кружка. Но подлинный расцвет она пережила в Англии и США, где работали Джон Сёрл, Остин, Селларс и многие другие. Континентальная философия — это Хайдеггер, феноменология Гуссерля, все, что случилось в немецкой философской традиции после Первой мировой войны, а также связанные с этой традицией французы и французский постструктурализм. (Разумеется, список неполон.)
Некоторый раскол, недоверие англоязычных авторов по отношению к французским и немецким, были всегда. Однако явное институциональное размежевание наметилось лишь в середине ХХ века и продолжается по сей день. Если в англо-американской философской традиции при всем её разнообразии преимущественно обсуждались свойственные ей изначально темы, то континентальная традиция была более плюралистична, и среди ее многочисленных направлений находились, разумеется, и те, что, по сути, были близки англоязычной философии.
Карнап Р. Преодоление метафизики логическим анализом языка // Вестник Московского университета Серия 7. Философия. № 6. 1993.
2
Континентальная философия с самого начала была укоренена в языке и культуре той страны, откуда она происходила. Она была неотделима от стилистики, языка этой культуры, от внефилософских (политических, эстетических, религиозных), порой непрозрачных, едва ощутимых средств и веществ своего контекста. А англо-американская мысль развивалась по пути формализации, сознательного выхолащивания этой культурной укорененности, которая только затемняла то, что в умах аналитиков должно было быть кристально ясным. Иными словами, их установка состояла в том, что философия — это некоторое универсальное знание, которое не зависит ни от языка, ни от культуры, ни от каких-то локальных факторов. Стоит отметить, что сам Витгенштейн так не думал, но так думали его последователи. В своей статье «Будущее философии» (1999) Дж. Серл кратко и емко охарактеризовал суть различения: «Continental philosophers — with some notable exceptions — tend to see philosophy as less like the sciences, and more like a branch of literature, or at least closely allied to the study of literature and literary theory». Остается добавить то, что следует из этой характеристики: проект аналитической философии по замыслу своему, напротив, ориентирован на построение философии как науки (или метанауки, заимствующей принципы и каноны у своего объекта).
Derrida J. Limited Inc. Evanston, Ill.: Northwestern Univ. Press, 1988.
3
Аналитической философии всегда было чуждо историческое вопрошание, историческое измерение. Историко-философские темы, проблемы интерпретации или перевода для аналитиков всегда были второстепенными по сравнению с вопросами систематическими и теоретическими. В рамках же континентальной традиции задачей многих философов становится работа с текстами, и естественным представляется интерпретировать тексты, принадлежащие собственной культуре, или изучать тексты другой культуры именно как другой, а не как модификации стерильного, наднационального научного универсума. Отсюда столько внимания к проблемам перевода и к непереводимым философемам, появление которых в значительной степени невозможно в рамках аналитического философствования.
Разумеется, не все философы англоязычных стран аналитики и не все европейские философы работают в континентальной традиции. Однако большинство преподавателей англоязычных факультетов не только в США, но и во многих европейских странах, являются аналитическими философами в строгом смысле, историками аналитической философии, либо философами науки в своеобразном аналитическом ключе. Практическая философия представлена в основном прикладной этикой, которая тоже тесно связана с самим типом аналитического философствования — попыткой выявить некую предельно общую тенденцию и наделить ее практическим смыслом.
Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1997.
4
Но остались ли ещё континентальные философы или же после смерти Деррида их больше нет? Конечно, они есть, но интересно, что преподают они большей частью не на философских факультетах, а на литературоведческих, либо если мы говорим о США, на факультетах, где изучаются национальные культуры или сравнительное литературоведение. Условно говоря, я могу заниматься французской философией в рамках french studies, или же русской философией на факультете славистики (или же — политической философией как основанием political theory на факультете политических наук), но почти никогда — на философском факультете. Это может звучать обидно для людей, которые считают себя инновативными философами, но такова институциональная структура производства философского знания сегодня.
Интересный вопрос, возникающий в связи с такой ситуацией: может ли философия быть национальной — французской, немецкой, русской и английской — или это просто философия, как некий тип знания, в котором нет никакого национального привкуса, или в которой этот национальный привкус играет подчиненную роль? Этот вопрос по-прежнему важен для самоопределения сегодняшней философии.
Putnam H. Words and Life. Cambridge, MA: Harvard Univ. Press, 1994.
5
Может показаться, что национальная ориентация континентальной мысли как бы сегментирует философское знание по группкам. Есть люди, которые хорошо знают русский язык и занимаются Бердяевым, Флоренским, Булгаковым. Есть люди, владеющие французским (ну, или просто французы), и в силу этого, а также собственных философских склонностей, поднимающие на знамя в своих литературоведческих гетто Деррида, Делёза и Лиотара. Получается, что внимание к национальному языку и литературоцентричность замыкают философскую работу в узких рамках локального национального сообщества.
На самом деле ситуация сложнее. И дело не только в том, что, например, многочисленные адепты деконструкции давно уже обитают на факультетах не только французской, но и английской словесности. Однако с не меньшими трудностями сталкивается и современная аналитическая традиция, сегментированная по узкопрофессиональным группам, которые состоят из исследователей, публикующихся в специальных журналах и ссылающихся на новейшие работы внутри их профессионального круга. Современная аналитическая философия — это тоже высокоспециализированное знание. И хотя оно часто представляется в медиа приходящими и уходящими популярными работами, на границе философии, психологии и нейронауки, техническая сторона аналитического философствования остается для очень многих вполне эзотерическим знанием. В этом смысле прихотливые построения аналитической философии не очень отличаются от тонких конструкций континентальных философов.
Brandom R. Tales of the Mighty Dead: Historical Essays in the Metaphysics of Intentionality.Cambridge, MA: Harvard Univ. Press, 2002.
6
Однако оказалось, что континентальные философы могут разрешить некоторые трудности, которые возникают в аналитической традиции. Не случайно появление таких синтетических фигур, как Ричард Рорти, Хилари Патнэм, Роберт Брэндом в США или Манфред Франк в Германии. Тем не менее, с институциональной точки зрения следует говорить о том, что за последние 20-30 лет дальнейшее размежевание этих областей только усиливалось.
Что будет дальше? Я полагаю, что рано или поздно искусственность противопоставления, несмотря на всю зашоренность и профессиональный идиотизм с обеих сторон, будет все более очевидной. Вопрос лишь в том, насколько инертными будут институциональные структуры и как быстро они отреагируют на меняющуюся ситуацию в философском сообществе. Однако в том, что мосты прокладываются и связи между философами, говорящими пока на принципиально разных языках, будут укрепляться, у меня сомнений нет.
7
Будучи ближе континентальной традиции, я тем не менее не утверждаю ее превосходство над аналитической. Нам есть чему поучиться у аналитиков. И если аналитическая философия должна в будущем все более историзоваться, прекратить бесконечное, не помнящее родства пересыпание «измов», каждый из которых словно вчера возник, и отказываться от пустой универсалистской схоластики, которой там очень много, то континентальным философам нужно учиться находить интересные проблемы в простых, иногда очень близких к жизни контекстах, не чураться логики, математики и философии науки, не стесняться кажущихся наивными вопросов и перестать думать, что больше века философия на острове и в Новом свете мирно спала и что сон продолжается.
