1492 год — знаменитая дата в истории Испании: год открытия Америки, взятие Гранады, год издания «Кастильской грамматики», что было важным событием, потому что повышало кастильский в статусе языка империи и делало его единым языком всего Иберийского полуострова. Если говорить о литературных границах, то это период с «Селестины» Фернандо де Рохаса до последних ауто Кальдерона.
С исторической точки зрения это время рождения империи, начиная с деяний королей-католиков и Карла V, и время падения в 1640 году, когда произойдет окончательное отделение Португалии от Испании. Империя пережила великое благоденствие с открытием Америки и необычайный позор с крушением всех имперских идеалов, крушением флота и другими печальными событиями.
Надо помнить, что официальная Испания — оплот Контрреформации в Европе, надежная опора католицизма. Это единственная страна, которая в полной мере выстояла против идей Лютера и Кальвина. Хорошо для нее это или плохо — другой вопрос. Например, окончательная победа во имя чистоты веры и крови над маврами и их изгнание в 1608 году привело к тому, что испанская экономика была полностью обескровлена: работать и заниматься хозяйственными делами оказалось почти некому.
Противостояние протестантской Европы не могло стать бесследным для Испании. Испания требовала некоторого обновления, и эти обновленческие импульсы дали удивительные плоды. Например, испанский эразмизм — особая реакция на идеи Эразма Роттердамского, которую разделили многие интеллектуалы Испании, начиная с кардинала Сиснероса и заканчивая великим гуманистом Хуаном Луисом Вивесом. Другим следствием этого обновления стало рождение ордена иезуитов и доктрины Игнасио Лойолы. Также появляется великая испанская мистика Терезы де Хесус и Луиса де Леона.
В этом двухвековом периоде самое интересное время — рубеж XVI–XVII веков, являющийся самым противоречивым моментом всех золотых веков. В это время заканчивается испанский Ренессанс, который был недолгим по сравнению с другими странами. Именно в этот момент он дает свои наиболее яркие и выдающиеся плоды. Надо учитывать, что окраинная Испания опаздывает в культурном отношении, поэтому всегда стремится охватить сразу все художественные и интеллектуальные новшества, которые видит в Европе. Поэтому культура Испании иногда достигала невероятных высот.
С 1580-х до 1616 года произойдет много судьбоносных событий. Главное — испанская культура даст имена, которые составляют ее славу по сей день. В это время происходит великая победа при Лепанто над турецким флотом в 1571 году, позорное крушение непобедимой армады в 1588 году. Империя, которая стояла очень прочно, вдруг начинает шататься на своих «глиняных» ногах. Определение Испании этого времени дал испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет: «Мы видим усталость от мирового господства, жажду придворных утех, иллюзорное и иллюзионистское существование спиной к реальности, риторику в поэзии, формализм в жизни». Эти слова точно описывают то, что происходит: жизнь двора — это бесконечная смена праздников и траурных мероприятий. Надо сказать, что праздник и траур носят примерно одинаковый характер: и то и другое становится хорошо продуманным зрелищем. Это время точно описывают концепции театральности жизни, которая во всех культурологических описаниях Испании того времени стала общим местом.
Культурные метаморфозы рубежа XVI–XVII веков выразились в смешении культурных стилей: эпоха Возрождения сменяется барокко, и художественные стили всех мастей смешиваются в едином котле. При этом Ренессанс, маньеризм и барокко дают в тот момент свои вершинные образцы.
Разделять испанских писателей по стилям — гиблое и неблагодарное дело, потому что творчество каждого из них — явление надстилевое, метастилевое. Например, в творчестве Сервантеса и Лопе де Вега можно обнаружить черты поэтики Возрождения и барокко, у Гонгоры — маньеризм и барокко, у Кальдерона — барокко и классицизм.
Противопоставляемые друг другу классицизм и барокко, конечно, не так противоположны. Современная наука рассматривает их как два выхода из кризиса позднего Ренессанса. Это два способа решения актуального для XVII века спора традиционалистов и модернистов: тех, кто ратует за незыблемые правила искусства, которые воплощены в трудах Аристотеля, Горация и их ренессансных комментаторов, и тех, кто настаивает, что эти правила надо выбросить, забыть и изобрести новые. Классицизм считает истинным и правильным разум и его воплощение в формах и нормах античного искусства, для него главные понятия — это пропорция, гармония, мера, красота.
Барокко кажется совершенно противоположным: там присутствует странность, причудливость, иррациональность и избыточность. В нем есть соединение несоединимого, на котором базируется сложная метафора и концепт барочного искусства. В барокко смешиваются приемы элитарного и массового искусства, налицо изощренность и мозаичность стиля. Более того, барокко подчеркнуто антитрадиционно во всех своих заявлениях: к правилам оно относится как к суевериям, которые надо выкинуть и забыть. На первый взгляд это так.
На самом деле барокко не менее догматично, чем классицизм. Барокко последовательно и упорно идет против старых правил и с упоением создает новые. Для этого, как утверждает барокко, необходим разум, как и в классицизме, но этот разум устроен несколько иначе. Необходимо остроумие — краеугольный камень всех эстетических теорий барокко. Об остроумии как главном средстве новой манеры писали и его главные теоретики — например, итальянец Эмануэле Тезауро в «Подзорной трубе Аристотеля» или испанец Бальтасар Грасиан в «Искусстве изощренного ума». Не случайно барокко возводит не только к «жемчужине неправильной формы», но и к одному из видов умозаключений в средневековой логике, которое называлось этим же словом — «барокко».
Отвергая нормы и правила классицистического искусства, барокко категорично и напористо вводит собственные правила. При этом они не так уж противоположны классицистическим. Оба стиля соседствуют друг с другом, активно взаимодействуют и делятся приемами, поэтому разграничить их очень сложно. Каждый из стилей — классицистический, барочный или маньеристский — использует один и тот же арсенал художественных приемов, одни и те же топосы, только акценты они расставляют несколько иначе.
Например, знаменитые дихотомии «жизнь есть сон» и «жизнь есть театр» вечные, как само искусство. Но в Возрождении они помогают описать некоторую целостность мира, связь человека и мира, в маньеризме они расходятся по антитетическим полюсам, а в барокко начинают легко менять места, подменять друг друга, и становится трудно различить, идет речь о прожитой жизни или о сыгранной роли.
Некоторые ученые считают, что главным стилем рубежа XVI–XVII веков, о котором мы говорим, следует считать маньеризм — «новую изящную манеру», как называл его итальянец Джорджо Вазари. Маньеризм действительно промежуточный стиль: от Ренессанса его отличает предельность и крайняя степень выразительности, от барокко — особая интонация, ощущение дисгармонии, растерянности, высокая степень рефлексии.
В итоге провести границу между стилями очень сложно: куда отнести Шекспира и Сервантеса, Лопе де Вега и Монтеня? Рубеж XVI–XVII веков испанского золотого века — это его сердцевина, эпоха непрестанных поисков и экспериментов в области культуры. К этим экспериментам можно отнести картины Веласкеса, которые повлияют на всю европейскую живопись от романтиков до Сезанна, театральную систему Лопе де Вега, которая складывается им заново, романные поиски. Роман представлен огромным количеством жанров: рыцарский, пасторальный, плутовской и аллегорический. Его венцом становятся поиски новой формы. Например, эксперименты Тирсо де Молина, Висенте Эспинеля или Мигеля де Сервантеса, главный роман которого перуанский писатель Марио Варгас Льоса назовет романом XXI века: настолько широким и долгим оказывается его влияние.
Кажется, что литературный эксперимент — занятие камерное, рассчитанное на искушенного читателя и зрителя. Однако в Испании золотого века этим искушенным зрителем и читателем оказались целые толпы. Не случайно искусство барокко иногда называют искусством массовых иллюзий: театральная продукция поставлена на поток. Мы знаем только трех великих драматургов: Тирсо де Молина, Лопе де Вега, Кальдерона. Однако рядом творят еще несколько десятков вполне серьезных и профессиональных драматургов. Театр был любимым зрелищем и уступал место по популярности разве что религиозным процессиям, но и они в конце увенчиваются площадными театральными представлениями, auto sacramental.
Романами зачитывались отнюдь не только знатоки и любители прозы, но и самая широкая публика: от аристократов и гуманистов до солдат и посудомоек. И все эти рыцари, плуты, влюбленные пастухи и пастушки, будучи, казалось бы, кабинетными созданиями, оказываются любимцами широких масс. Пожалуй, единственный парадокс заключается в том, что многие инновации, которые совершаются в это время, были не поняты собратьями по перу.
С точки зрения культуры рубеж XVI–XVII веков — самое яркое и насыщенное время. Каждая его составляющая заслуживает отдельного разговора. В эту эпоху вместилось такое количество событий и имен, что их концентрация во времени и пространстве нам, потомкам, кажется почти неправдоподобной. Причем это не просто литературное соседство, а вполне физическое общение друг с другом великих людей. Скажем, в первой трети XVII века на двух прилежащих улочках писательского квартала в Мадриде, barrio de Letras, жили одновременно Сервантес и Лопе де Вега, Кеведо и Гонгора. Причем два последних — создатели двух противоборствующих концепций поэтического искусства — были соседями в одном доме. Нам это кажется совершенно невероятным.
