В реальности это был не какой-то правовой институт и, естественно, не норма, не система даже правовых норм, а очень сложная совокупность юридических и социальных институтов и отношений, которая формировалась на протяжении нескольких веков. Именно поэтому бесполезно и бессмысленно искать ту дату, ту отправную точку, когда крепостное право появилось, и прежде всего потому, что никакой указ никакого царя, будь то Иван Грозный, Федор Иоаннович, Борис Годунов или Михаил Романов, никогда крепостное право как систему институтов и отношений не вводил и вводить не мог. Из этого следует, что и отменить крепостное право, как указывали помещики, действительно невозможно, как невозможно отменить систему социальных отношений — многостороннюю, сложную и многоэтажную. Но мы можем попробовать аналитически вычленить в этой сложной реальности несколько этажей.
Базовый, самый нижний этаж касался крестьянских сообществ (или, как принято говорить, общин). Он определялся отношениями внутри крестьянских сообществ — довольно сложной системой социального контроля, и принято считать, что эта система как бы существовала всегда, была наиболее древним, первоначальным, базовым этажом в том, что именуется крепостным правом. Чуть позже поговорим, было ли это действительно так. Второй этаж касался отношений крестьян и их общин с владельцами — помещиками и представителями помещиков, например с управляющими. Иногда помещик-собственник и менеджер было одно и то же лицо, чаще всего это были совершенно разные лица, то есть этот помещичий этаж тоже расслаивался. И третий, условно говоря, верхний этаж касался отношений крестьян, их сообществ, помещиков и государства в лице верховной власти, центральных институтов и местных органов власти. Таким образом, мы имеем очень сложную систему отношений, и, когда мы говорим о крепостном праве, очень важно понять, к какому именно этажу мы адресуемся.
Может показаться, что этажи эти существовали относительно независимо друг от друга, однако это не так. Более того, мы не можем развести их по времени хронологически, то есть мы не можем сказать, что изначально существовал первый, нижний этаж, связанный с крестьянскими сообществами, потом, когда крестьянские общины попали в зависимость от помещиков, к ним добавился второй, а еще позже, когда государственная власть стала активно вторгаться в отношения крестьян с помещиками, появился верхний, третий. На самом деле это не так. В качестве примера можно взять такой институт, как круговая порука, а также связанные с ним переделы земли внутри общины. Со времен славянофилов, с 40–50-х годов XIX века, принято считать, что переделы и круговая порука — это какой-то очень древний институт, изначально присущий почему-то русскому крестьянству, видимо, в силу каких-то коллективистских особенностей менталитета именно русских крестьян и так далее.
На самом деле тогда же, в 40–50-е годы XIX века, была сформулирована и другая точка зрения, что круговая порука и переделы земли — это следствия воздействия на общину со стороны государственной власти: переделы навязаны крестьянам государством, заинтересованным в том, чтобы каждое семейство было более или менее в равных условиях и могло исправно выполнять свои обязанности перед помещиками и государством. Таким образом, мы имеем очень странную картину: первоначально никаких переделов земли, видимо, не было, и современные исследования подтверждают этот тезис; лишь позже, когда Петр ввел подушную подать, когда крепостное право приобрело современные уже более позднему времени формы, в конце XVIII — начале XIX века переделы вошли в традиционную практику крестьянских общин. На этом примере мы видим взаимозависимость этих этажей.
Соответственно, видимо, правомерно будет говорить, что никакого крепостного права не существовало не только в смысле того, что не было какого-то одного института, но не было его и исторически. Скажем, система отношений трех сторон: в XVII веке, в конце XVIII и в середине XIX века они могли принципиально отличаться друг от друга. Это означает, что, адресуясь к крепостному праву, мы всегда должны помещать наши вопросы в исторический контекст. В конце XVIII — первой половине XIX века система эта работала в условиях новых экономических реалий. После завоевания Крыма русские помещики получили легкий доступ через черноморские порты на европейский рынок. Раньше они могли экспортировать зерно через балтийские порты, но по целому ряду причин это было не очень легко сделать, и прежде всего из-за того, что внутри России пути сообщения были очень неразвиты и добраться до Риги и Петербурга — главных балтийских портов, а тем более до Архангельска было довольно сложно. Основным ареалом, где производилось товарное зерно на экспорт, в это время после завоевания Крыма становится Новороссия.
И близость черноморских портов во многом облегчила доступ в Европу и создала настоящий бум внутри страны на товарный хлеб. Соответственно, в это время, как считается, меняются и способы эксплуатации крестьян — способы выстраивания помещиками собственных хозяйств. Гораздо большее значение приобретает барщина, и появляются такие хрестоматийные формы, как месячина, когда помещики переводят крепостных крестьян на положение, среднее между положением рабов и каких-то рабочих, находящихся на казарменном положении. Меняется вся система контроля со стороны помещиков над общинами: если раньше они в гораздо меньшей степени были склонны вмешиваться во внутриобщинную жизнь, как-то регулировать земельные переделы и то, что делают крестьяне, что они сеют и выращивают, а главный интерес помещиков заключался в получении более-менее стабильного денежного дохода со своих крепостных, то в первой половине XIX века на первый план выходит барщина и, исходя из этого, необходимость гораздо более жесткого контроля над крестьянами. Это означало, что меняется и идеология крепостного права.
Все больше и больше образованных помещиков задумываются о том, как правильно организовать труд крестьян и их жизнь. Появляются даже целые учебники, которые учат новичков, интересующихся рациональным хозяйством, что нужно делать с крестьянами, чтобы они лучше работали, были бы сыты и обеспечены и приносили бы бо́льший доход, — такие своеобразные учебники по менеджменту крепостного права, очень интересные, поскольку в основном авторы этих учебников советуют контролировать крестьян вплоть до мелочей их жизни: обеспечивать их нравственность, следить за внутренним распорядком их семейной жизни. Отчасти это может нам напомнить какие-то более поздние проекты по социальной инженерии тоталитарного характера, но мы должны помнить, что все это было скорее пожеланием, чем реальностью, и в реальности, как мы можем судить, очень мало кто из помещиков отваживался тратить столько сил на повседневный контроль за жизнью крестьян. Можно сказать, что это была скорее тенденция, таким образом задавалось направление движения, но вместе с тем эта струя, эта волна перехода к более активной, более жесткой эксплуатации крепостных, которая в чем-то может напомнить нам рыночную интенсификацию рабства в южных штатах Соединенных Штатов Америки, тоже касалась далеко не всей России, а только степной и отчасти черноземной полосы, где переход к интенсивному производству хлеба — в основном на экспорт — был как бы рентабелен.
Основная же часть России по-прежнему оставалась вне этих веяний. Крестьяне там жили на более-менее постоянном оброке, и, соответственно, никакой потребности у помещиков вторгаться во внутреннюю жизнь общин не было. Последние исследования того, как жили эти общины, показывают, что крестьяне в них пользовались очень большой степенью самостоятельности: они могли заниматься предпринимательством, уезжать в другие губернии, иногда на другой конец страны на заработки, заключать контракты, покупать собственность (правда, на имя помещика, однако в реальности этой собственностью они могли располагать, поскольку помещик более-менее гарантировал им обладание ею). Это показывает, что крепостное право в первой половине XIX века развивалось одновременно по нескольким направлениям: во-первых, направление, в чем-то напоминающее американское рабство (того же времени, кстати), во-вторых, постепенная деградация традиционных институтов зависимости и как бы эмансипация крестьян в рамках рынка, связанная с оброчной деревней.
Иначе говоря, сам этот зонтик — «крепостное право» — неправомерен не только в институциональном смысле, не только в историческом смысле, но даже если мы берем хронологический срез, то есть одно и то же время — скажем, 30–40-е годы XIX века, то нельзя делать обобщение относительно всей страны. Мы имеем несколько моделей — я назвал только две, но были и другие: Сибирь, степное Поволжье, точнее говоря, Заволжье, где было очень мало рабочих рук и совершенно по-другому строилось хозяйство, север России, ту же архангельскую губернию, где помещиков было очень мало. И тем не менее крестьяне находились в зависимости, пусть и от государства и своих общин. То есть мы имеем очень большое разнообразие моделей развития крепостного права даже применительно к этому очень короткому отрезку времени. Соответственно, говоря о крепостном праве, необходимо всегда иметь в виду и помнить, о каком сегменте этой реальности мы ведем речь, о каком этаже, если говорить о трех этажах, о каком времени и каком регионе страны. Вне этой конкретизации разговоры о том, как развивалось и к чему шло крепостное право, лишаются всякого смысла.
