И если мы хотим размышлять о взаимоотношениях империй и национализма в длинном XIX веке и, собственно, в первой половине XX века, то нет более захватывающего материала, чем история Габсбургской монархии, потому что она представляет собой все возможные сценарии этих взаимоотношений. Если мы посмотрим на первую половину XIX века, то отношения Габсбургской монархии и национализма — это, я бы сказал, классика жанра: есть довольно слабое национальное движение, которое в какой-то момент резко активизируется — это 1848 год, происходят восстания, протесты против авторитаризма и имперского контроля, но эти восстания проигрывают, и дальше начинается то, что в учебниках, по которым меня учили в свое время — это было еще при советской власти, — называлось периодом реакции. Это было время, когда австрийская монархия сделала две вещи: во-первых, она отменила правовую зависимость крестьян от помещиков; во-вторых, она заменила эту патримониальную власть помещиков — в деревне же не было никаких полицейских, там был помещик, — она выстроила эту базовую часть бюрократической пирамиды. По-немецки это называлось Bezirk, эта самая нижняя часть бюрократической машины. Это имело очень важное значение для развития национализма в Австрийской империи, потому что, создав такие структуры, империя создала массу прилично оплачиваемых рабочих мест для образованных людей. И в отличие, скажем, от Российской империи она сумела построить отношения с образованным классом таким образом, чтобы это были отношения в большей степени сотрудничества, чем взаимной борьбы на уничтожение.
Следующий ключевой момент — это 1866 и 1867 годы. В 1866 году Австрийская империя проиграла войну Пруссии, что имело колоссальные последствия. До этого проигрыша как-то естественно считалось, что лидирующая роль в вопросе германского объединения должна принадлежать Габсбургам. Габсбурги на самом деле не очень стремились выступить в этой роли, потом что у них хватало и «ненемцев». Но тем не менее, когда они вдруг, после поражения при Садовой, этой роли лишились, выяснилось, что для того, чтобы империя заново обрела стабильность, нужно очень серьезно ее реструктурировать. Итак, Габсбурги договорились с венграми о том, что империя будет поделена на две части. В Цислейтании доминирующей силой будут немцы, но эти немцы не могли осуществлять в Цислейтании проект строительства немецкого национального государства просто потому, что немецкое национальное государство и одновременно империя строились Бисмарком по соседству, он отнял эту роль. Значит, здесь, в Цислейтании, нужно было поискать какой-то баланс интересов различных этнических групп. И здесь империя пошла по пути поиска каких-то вариантов федерализма национально-культурной автономии. Эту автономию и признание своих национальных прав получили чехи, поляки, словенцы, собственно немцы и так далее. И там возникала масса интереснейших правовых решений. Это все было очень конфликтно, и в то же время это все рождало какие-то новые формы, которые казались плохо работающими. Критики Габсбургов всегда говорили об Австрийской империи как о лоскутной империи. Но если мы посмотрим из XXI века на то, что они предлагали, и то, что они пытались осуществить, то это были совершенно модерные решения. Они смотрели на человека, например, с точки зрения его лингвистических возможностей. Нормой был человек двуязычный как минимум. Это было принципиальное отличие от тактики национальных государств, которые прежде всего хотели, чтобы все языки были забыты, кроме одного. Они создавали параллельно рядом существующие институты, такие как школы, театры. Это то, что будет использовано потом, уже в период после мировых войн, когда будут пытаться как-то учитывать интересы меньшинств, когда будут признавать их права и так далее. И в этом смысле, конечно, Австрийская империя очень многому научила современный Европейский союз. Но в другой части, в так называемой Транслейтании, то есть за рекой Лейта, хозяевами стали венгры. И вот они попытались делать то, что в других империях делали имперские нации, то есть нации, которые строили себя в ядре империи, — они попытались провести национализацию. Не всей территории, которую они получили, только части, но значительной части. Хорватам была дана автономия, но зато словаков, немцев, евреев, румын венгры стремились мадьяризовать, «овенгерить», скажем так, ассимилировать.
У процесса ассимиляции всегда две стороны: с одной стороны, это давление, стремление заставить другие этнические группы принять твой культурный стандарт; с другой стороны, ты им должен что-то предложить. Ты заставляешь их принять этот стандарт, но ты их приглашаешь стать членами своей нации. Венгры этим занимались и, можно сказать, вопреки тому, что опять написано в учебниках, делали это довольно успешно. Венгры получили власть в Транслейтании в 1867 году. На тот момент они были третьей по численности группой в том, что потом станет Будапештом. Там подавляющее большинство было немцев и евреев. Они сумели их ассимилировать. Они работали над ассимиляцией словаков и румын, часто нарушая то, что мы сегодня считаем правами меньшинств, навязывая венгерский язык и так далее. Задумаемся: венгров было чуть больше 10 миллионов, за 30 лет XIX и начала XX века они сумели ассимилировать 2 миллиона человек. То есть это на самом деле были весьма серьезные достижения этого ассимиляторского усилия.
Таким образом, мы видим два главных, ключевых сценария возможного развития: империи строили нации в своем ядре или империи пытались найти формы какого-то баланса интересов и взаимодействия, как в австрийской части. Принято считать, что Австрийская империя была готова к развалу и Первая мировая война лишь подтолкнула ее, чуть-чуть. На самом деле это не так. Австрийская империя продержалась до конца Первой мировой войны и достаточно успешно воевала, а самое главное, она к началу Первой мировой войны создала свой австрийский общий рынок, единый экономический организм, в котором все эти группы получали определенные преимущества и выгоды именно от единства этого организма. Поэтому, конечно, распад Австрийской империи в экономическом плане, да и не только в экономическом плане, не сулил этому пространству ничего хорошего. И межвоенный период стал для этого пространства не временем благоденствия, а временем дальнейшего обострения этнических конфликтов и временем экономического кризиса.
