И в 1920-е годы, уже в Советской России, знаменитая Вера Фигнер, которую называли «иконой русской революции», одна из руководительниц террористической организации «Народная воля», которая совершила убийство Александра II, попросила своих бывших товарищей-народников написать свои автобиографии. Это было специальное издание словаря «Гранат» — своеобразная коллективная автобиография деятелей революционного движения в России. То есть Вера Фигнер попросила написать автобиографии своих товарищей по революционному движению и попытаться ответить на вопрос «Как я стал революционером?». И она даже дала рекомендации, как можно объяснить. Потому что, по ее убеждению, революционерами становятся, если в детстве человек переживал какое-то сильное чувство, или потрясение, или какое-то очень важное событие, которое повлияло на его жизнь, убеждения и привело его к тому, что он перестал мириться с существующим строем и решил, что он должен стать участником освободительного революционного движения в России; и, конечно, круг чтения, некий обязательный круг чтения для интеллигенции того времени, формировавший их мысли, убеждения, политическое мировоззрение в целом.
Но, что удивительно, если мы посмотрим на этот коллективный проект, на автобиографию участников революционного движения, которые, действительно, были опубликованы в этом словаре «Гранат», то мы увидим, что далеко не все из них смогли выполнить совет, рекомендацию Веры Фигнер и написать, объяснить, почему они стали революционерами. И оказалось, что у них всех разная жизненная траектория, и, наверное, это не удивительно: и разное детство, и разные биографии, и далеко не у всех были какие-то события, которые изменили их жизнь, стали поворотными, заставили их стать революционерами. И мы понимаем, что многие из них вообще даже не писали о своем детстве. А те, которые писали, писали в основном о счастливом детстве, о счастливых светлых днях, когда они вместе с товарищами играли в игры, проводили очень много времени на улице, почти не читали книг. Как, например, признавался один из участников народнического движения Чернавский: «До тринадцати лет я вообще не читал никаких книг, и мы были поглощены исключительно играми на улице с товарищами». Кто-то писал о своем опыте чтения и говорил о том, насколько важными для них стали произведения, например, Чернышевского, или Некрасова, или Тургенева. Но нельзя сказать, что все они читали только обязательную литературу. Здесь надо понимать, что существовал некий обязательный круг чтения, который мыслящая молодежь, интеллигенция того времени должна была прочитать. И они обязательно включали эти произведения в свои автобиографии потом. Но в то же время в своем детстве они читали и другие книги, и мы можем найти в автобиографиях упоминания о том, что они читали и Майн Рида, и Фенимора Купера, и Диккенса. И описание детства, с одной стороны, напоминает детство Тома Сойера. Например, если мы будем читать воспоминание Николая Чарушина, то это такой «русский Том Сойер», и это сразу вызывает у нас в памяти описание детства и всех проказ Тома Сойера. Или Николай Чайковский, один из руководителей кружка чайковцев, писал о своем детстве как о самых светлых, счастливых, праздничных днях, когда он мог просто радоваться тому счастливому времени, которое у него было, и проводить время с семьей. Никаких потрясений, никаких зарубок, которые бы так изменили его жизнь.
И мы понимаем, что если даже посмотрим на школу того времени, а это другой интересный вопрос, потому что почти все они учились в гимназиях, у очень многих гимназическим образованием все и ограничилось, потому что, уйдя в «революцию» после первого-второго курса университета, они не имели возможности продолжить образование. Многие из них так и не получили ни высшего образования, ни профессии, и потом им было крайне сложно находить себя в другой уже жизни, когда они вернулись из ссылок или отбыли свое тюремное заключение. Вынуждены становиться профессиональными революционерами либо искать какую-то другую дорогу.
Если мы посмотрим на гимназии того времени, мы же понимаем, что за оной партой сидели и будущие революционеры, и будущие государственные чиновники — те, кто совершал революцию, и те, кто потом карал революционеров. Хотя многие из них говорили о том, что гимназические учителя могли оказать сильное влияние, знакомя с какими-то произведениями литературы или общественной мысли. В то же время во многих воспоминаниях революционеров-народников мы видим, как они описывают гимназический режим. Тот же Чарушин, например, пишет как о «футлярном режиме». Это нас наводит на мысль о произведении Чехова, хотя понятно, что произведение Чехова он прочитал гораздо позже, чем учился в гимназии.
Повлияла гимназия или нет на формирование их мировоззрения? Очень многие говорят о том, что она открыла новые горизонты, но в то же время настоящее знакомство с литературой, с общественной мыслью, формирование революционного мировоззрения, конечно, происходило не в гимназии, а в кружках — в кружках местной интеллигенции, семейных кружках, в библиотеках, которые достаточно часто начинают открываться, общественных библиотеках, во многих губернских городах в России того времени. И этот круг чтения, толстые журналы, кружки местной интеллигенции формируют новое революционное мировоззрение, заставляя задуматься о том, что происходит в стране, что необходимо делать.
Но в то же время это не значит, что они готовы отказаться от учебы и сразу, с гимназической скамьи, посвятить себя революционной деятельности. Если мы посмотрим на биографии революционеров-народников, то фактически все они стремятся в университет, стремятся получить высшее образование, хотя, наверное, неправильно говорить «высшее образование» применительно к царской России, но быть в университете, учиться. И часто многие выбирают профессию, исходя из того, насколько это может быть полезно народу.
Например, тот же Николай Чарушин решает, что поедет в Петербург из Вятки учиться в Технологическом институте, потому что профессия инженера — это возможность и быть ближе к народу, и принести очевидную пользу. Но у него нет денег, у него нет средств, он из достаточно бедной чиновничьей семьи, рано оставшейся без отца, и он подает прошение в местное земство о стипендии, но это скорее не стипендия, а заем, который он должен будет вернуть после учебы в университете. Получив земскую стипендию, он отправляется в Петербург, но очень быстро понимает, что Технологический институт и учеба в университете не для него, что он ошибся с выбором учебного заведения. И пропаганда, пропагандистская деятельность, кружки, революционное движение настолько быстро захватывают его, что он не приходит ни на один экзамен, пропускает одну сессию, вторую, его оставляют на второй год, а затем и отчисляют из университета. И надо сказать, что он не получает свою стипендию, оказавшись честным до конца, он решает отказаться и от земской стипендии, которую ему выделили. И такие случаи были далеко не редки. Земские стипендиаты оказывались в совершенно новой для них сфере деятельности, бросив учебу в это время.
В то же время очень многие женщины, участницы революционного движения, стремились к высшему образованию, не имея к нему доступа, посещая высшие женские курсы, когда они еще открывались, и была такая возможность. Или, когда эта возможность для них была закрыта, уезжая за границу — в ту же Швейцарию — учиться на врачей и стремясь получить университетский диплом за границей. Хотя это тоже уже другая история, потому что, например, участница народнического движения и «Народной воли» Вера Фигнер уехала в Швейцарию, чтобы стать врачом, и для нее был очень трудный выбор: вернуться в Россию, чтобы участвовать в революционном движении, или завершить образование и получить диплом врача. Не очень простой выбор. Несмотря на кажущуюся легкость и на то, что они все писали о том, что готовы были пожертвовать всем и действовать ради блага народа, это был не очень простой выбор. Многие из них в то же время думали, что у них есть родители, у них есть братья и сестры, которым тоже надо получать образование. Многие из них были старшими детьми в семье, и они чувствовали ответственность. Надо сказать, что выбор этот был для них сложен. И они его совершали, мучительно размышляя о том, какова граница между частным и публичным, личным и общим, благом народа и благом своей семьи, своим личным благом. Но в то же время для них очень важными были, может быть, не столько политические убеждения на тот период, сколько моральные нормы: как правильно поступить, как должно поступить?
И, как ни парадоксально, на многих из них очень сильно повлиял «нечаевский процесс» — знаменитое дело Нечаева, когда Нечаевым был убит студент-участник этой революционной организации, которой фактически и не существовало. Но это «нечаевское дело», если мы вспомним роман «Бесы» Достоевского, стало символом того, каким не должен быть революционер. И для молодых участников революционного движения, участников кружка чайковцев, это «нечаевское дело» во многом стало отправной точкой для формирования и моральных норм, и других ценностей, и идеи того, как должно поступать революционеру.
И, конечно, если мы говорим, почему они становились революционерами, мы не можем дать однозначного ответа на этот вопрос. Каждый делал свой собственный выбор под влиянием тех условий, которые сложились в России, и под влиянием собственных личных жизненных обстоятельств, но в то же время под влиянием той общей атмосферы и того круга чтения, который для русской интеллигенции того времени, конечно, был очень и очень важен.
