Мне кажется, очень важно и интересно попробовать посмотреть на эту революционную молодежь 1870-х годов, которая действительно ушла в эту революционную борьбу, и попытаться понять, кем же они были. С одной стороны, у нас есть мемуары, у нас есть воспоминания, у нас есть письма, с другой стороны, мы должны понимать, что эти письма и воспоминания писались в основном намного-намного позже, уже в начале XX века или даже в 1920–1930-е годы. Когда это поколение революционных народников осознало, что они могут быть забыты. Что они могут быть забыты, они могут быть вычеркнуты из нового триумфального советского нарратива. Так же, как в свое время они очень боялись, что они могут быть забыты и могут быть вычеркнуты из истории просто потому, что они оказались в тюрьмах, они оказались далеко в Сибири, на севере, в ссылке. И эта угроза забвения или угроза быть вычеркнутыми из истории заставляла очень многих из них начинать писать, начинать вспоминать о себе, о своих товарищах, живых или погибших, и создавать историю народничества. И я сегодня бы хотела посмотреть на историю народников через историю одного кружка. Потому что на самом деле история революционного народничества в 70-е годы XIX века (я не беру 60-е годы или начало 80-х) связана с разными революционными организациями, с разными событиями. Мы можем говорить о знаменитом хождении в народ, о совершенно сумасшедшей весне и лете 1874 года, мы можем говорить о террористических организациях, такой, например, самой известной, как «Народная воля», которые совершили убийство Александра II. Или «Земля и воля», «Черный передел».
Но с чего все начиналось в 1870-е годы? С кружков самообразования. Как ни парадоксально это звучит для революционного движения, с кружков самообразования студентов, с коммун, землячеств, которые прежде всего создавались в Петербурге, потому что Петербург для того времени, как столица, конечно, бурлил, кипел, жил очень насыщенной жизнью. И многие студенты, в том числе будущие студенты, рвались в Петербург, потому что там была настоящая жизнь, там происходило всё. И вот в конце 1860-х — начале 1870-х годов в Петербурге было создано несколько кружков самообразования, кружков, которые стали потом кружками революционеров-народников: кружок Марка Натансона, кружок сестер Корниловых. Здесь не удивляйтесь. Действительно, один из революционных кружков начинался с женского кружка, потому что женщины в то время активно стремились к образованию, не имея доступа к высшему образованию официально, формально в то время в царской России. Кружок сестер Корниловых и кружок чайковцев, самый известный в это время и потом, в советской истории.
Надо сказать, что сама история кружка чайковцев чрезвычайно интересна. Потому что его история, кружка чайковцев, связана с именем Николая Васильевича Чайковского, почему, собственно говоря, и кружок чайковцев. Но сам он всегда упорно отрицал и крайне стеснялся того, что кружок получил его имя, говорил: «Это произошло случайно. Просто я был самым известным, потому что я занимался организаторской работой. Но, конечно, я не был настоящим лидером, и это произошло абсолютно случайно». Но кружок чайковцев чем был интересен? Начиналось всё с кружка самообразования, с землячеств, прежде всего вятского землячества, потому что и сам Чайковский, и многие его друзья были из Вятки; приехав в Петербург, они, конечно, пытались держаться друг за друга, потому что официальных студенческих корпораций в то время не было.
Чем они занимались в этом кружке? Читали. Читали, писали рефераты, обсуждали статьи в толстых журналах, которые, конечно, были властителями дум молодежи того времени. Читали Чернышевского, Некрасова, Тургенева, Писарева, Добролюбова. Но не только. Читали и философские, и экономические работы. И один из самых, конечно, популярных авторов для того времени был Лавров и его «Исторические письма», которыми молодежь зачитывалась. И, как ни странно, Фердинанд Лассаль захватил умы молодежи 1870-х годов — имя, которое, может быть, сегодня мало кто знает, и даже не все специалисты вспомнят, кто был такой Фердинанд Лассаль и почему его с таким увлечением читала молодежь 1870-х годов в царской России, обсуждая вопросы, которые на тот момент больше всего их волновали.
Вечные вопросы русской интеллигенции: каков исторический путь России, будет ли страна свободной, что необходимо сделать, чтобы народ в России жил свободно, счастливо, что необходимо сделать для блага народа? И, конечно, обсуждали, каков вообще путь к будущему России, к ее политическому освобождению, потому что вопрос политической свободы для них, конечно, был одним из основных. Они ведь росли в эпоху Великих реформ, и вся атмосфера эпохи Великих реформ, конечно, на них действовала очень сильно. Они пытались понять, по какому пути Россия пойдет дальше (а в то время, конечно, самый главный вопрос — это вопрос о дальнейшей ее судьбе, о реформах, о политических и экономических преобразованиях в России). И их, конечно, не удовлетворяло то, что произошло, они хотели большего. То есть те великие реформы казались им на тот момент совсем не великими, а, наоборот, недостаточными, ограниченными. И они считали, что в России должна произойти социальная, политическая революция. Обсуждали вопросы о конституции, о будущем государственном устройстве и, конечно, пытались понять: а как это сделать? Как соединить идею социальной, политической революции и то настоящее, в котором они жили? Это было чрезвычайно сложно. Потому что, с одной стороны, они могли читать Лаврова или Бакунина или увлекаться идеями анархизма, могли читать западных, европейских политических, экономических деятелей и смотреть, собственно говоря, на то, что происходило в Европе.
Здесь нельзя не учитывать, что 1871 год — это Парижская коммуна. И очередная революция во Франции, конечно, захватила умы русской молодежи того времени. И, конечно, обсуждая все эти вопросы, они, с одной стороны, не считали, что революция в России произойдет скоро. Они даже потом признавались: «Мы говорили о революции в более или менее отдаленном будущем. Но считали, что даже если это произойдет в отдаленном будущем, даже если революция случится не сейчас, не в это десятилетие и даже не в ближайшие двадцать лет, то мы должны сейчас сделать всё, что можем, для того чтобы изменить ситуацию в России».
Но как это сделать? Легальных условий, даже несмотря на все происходившие реформы, они для себя не видели. Они не считали, что можно использовать земские учреждения, что они контролируемы государственной властью. И они хотели большего. Они во многом были максималисты, как, наверное, часто бывает молодежь. Потому что почти все участники этих революционных кружков были студентами первых, вторых, максимум третьих курсов. Конечно, они были молоды и мечтали о светлом будущем, революционном, были максималистами. Но начинали с малого, для того чтобы выработать собственное мировоззрение, понять, что происходит в мире, в стране, каковы основы исторического развития.
А дальше они считали, что необходимо заниматься просвещением — просвещением молодежи, учащейся молодежи, готовить кадры интеллигенции, готовить пропагандистов, которые могут дальше идти в народ и объяснять, что необходимо менять в стране. И поэтому одним из первых направлений в деятельности кружка чайковцев стало книжное дело. Они решили, что необходимо создать типографию и начинать печатать книги, а дальше распространять эти книги в России. И на самом деле они создали целую сеть в 38 губерниях, в царской России в то время действовали отделения кружка чайковцев, которые распространяли самую разную литературу: и экономическую, и политическую, и художественную. Одним из первых книжных проектов кружка Чайковского стала «Азбука социальных наук» Берви-Флеровского — книга, которая была чрезвычайно важной для молодежи этого времени. Вообще Берви-Флеровский, сейчас тоже автор совершенно забытый, для того времени был, наверное, одним из самых важных способов знакомства с народом, с положением рабочего класса, с положением крестьянства. И его «Азбука социальных наук» считалась очень важной книгой для пропагандистской работы, для просвещения интеллигенции и революционной молодежи того времени.
Книжное дело. Но я не могу сказать, что книжное дело было очень успешным. Несмотря на 38 губерний, несмотря на очень активную типографскую деятельность. С одной стороны, было не так много книг, которые можно было распространять, потому что они печатали книги, которые были на самом деле уже разрешены цензурой, ничего нелегального, и даже часть тиража поступала в книжные магазины. Правда, часть тиража потом конфисковывалась и уничтожалась в силу вредности мысли, но тем не менее. Но скоро они поняли, что необходимо писать самим, то есть тех книг, которые у них есть, недостаточно для пропаганды. И начали писать сами. Степняк Кравчинский, будущий известный автор подпольной России, создатель одного из самых, наверное, мощных революционных мифов. Сергей Синегуб, Лев Тихомиров. Стали писать сказки, короткие рассказы, песни, для того чтобы публиковать и использовать их для пропагандистской работы. Но условий для типографской деятельности, особенно в России, не было по понятным причинам, и скоро они были вынуждены перенести всю свою типографскую работу за границу, в Швейцарию, как делали тогда очень многие русские революционеры.
Швейцария стала потом очень популярным местом для многих представителей не только революционных народников, но и будущих поколений революционеров в России. Но книжного дела было недостаточно, и скоро они пришли к тому, что необходимо не только вести пропаганду среди учащейся молодежи или интеллигенции, но и идти непосредственно в народ. А куда в Петербурге? К рабочим, к заводским, фабричным рабочим. Но нельзя сказать, что это было так легко для них сделать. И они начинали с учебных занятий. Приходили и предлагали учить грамоте, математике, биологии, астрономии, физике, химии. Проводили занятия, и, оказывается, рабочие откликались на это очень охотно. Даже, может быть, не так охотно они откликались потом на социалистическую, революционную пропаганду, которую они пробовали проводить на заводах и фабриках в Петербурге, да и в Москве, да и в других городах России.
Почему к рабочим? Потому что они считали, что рабочие — это те же крестьяне, только более сознательные, более уже образованные, к тому же они могут вернуться в деревню и рассказать крестьянам о том, что необходимо изменить в стране. Но неудовлетворенная этой рабочей пропагандой и во многом сомневающаяся, что эта пропаганда среди рабочих может действительно иметь какой-то сильный эффект, часть пропагандистов и часть членов кружка чайковцев решила, что необходимо идти непосредственно в народ, в деревню. И дальше уже приняла участие в знаменитом хождении в народ 1874 года. Но при этом надо сказать, что с 1874 года часть членов кружка чайковцев уже была арестована. Потому что, естественно, от полиции не осталось незамеченным, что в Петербурге, в Москве началось какое-то активное брожение и пропагандистская работа среди рабочих, активная издательская деятельность. И часть кружка чайковцев, так же как и многие участники знаменитого хождения в народ, потом была арестована, и они стали участниками не менее знаменитого, наверное, самого шумного, громкого и большого политического процесса в России — процесса ста девяноста трех, в котором большинство из них было осуждено на тюремное заключение, на ссылку в Сибирь или административную высылку. Но это уже другая история революционного народничества.
