Дело в том, что все они были молоды, непринужденно общались между собой, дружили и, как это бывает в молодости, обладали чувством бесконечного будущего. Это было не просто личное будущее, потому что на самом деле многие из них прожили недолго, Новалис умер молодым. Это было ощущение будущего истории культуры, науки, которое простирается между ними и творится сейчас в их общении, в их умственных усилиях.
Это уникальное ощущение молодости, чувства будущего подкреплялось чувством дружбы. И дружба заключалась в том, что и Новалис, и Фридрих Шлегель, и Шлейермахер все время вели между собой внутренний диалог. Этот диалог сказывается в их сочинениях, и эти сочинения носят следы непосредственного живого общения. И то, как они обозначали жанр этих сочинений — диалог, фрагмент или задание, — это все отсылает нас к ситуации непосредственного устного общения, следы от которого потом остаются в письменных текстах.
Чтобы проиллюстрировать, сошлюсь только на один жанр, который придумал Новалис, — это жанр мысленного задания, Denkaufgabe, которое дает Новалис себе, друзьям — то, что надо продумать, чтобы потом, может быть, поговорить об этом с друзьями или написать хорошую книгу. Многие из этих заданий представляли собой очень смелые гипотезы или даже такие предсказания, которые осуществились много позже, скажем, через сто лет или больше. Вот, допустим, Новалис в жанре мысленного задания пишет: «Перспективная стереометрика живописи. Искусство плоскостей и линий. Кубическое искусство». Задумаемся на минуточку, что это написано в конце XVIII века, фраза про кубическое искусство. Понятно, что это задание осуществило уже искусство XX века, начала XX века, когда появился кубизм, но сформулировано оно было в конце XVIII века.
Как же реально творили йенские романтики? Они очень много писали в таком жанре, как наброски или фрагменты, — скоростной жанр, который позволяет запечатлеть ход мысли, такое парящее действие, саму работу сознания. И в этой работе участвовал не один человек, а два, три, как раз те друзья, диалоги с которыми были необходимой частью порождения мысли. И Новалис говорил, что только в общении осуществляется такая интеллектуальная утопия, как рай идей, когда идеи спокойно произрастают и ничто им не мешает, они развиваются идеально. Идеальной средой является общение, и отблеск этого идеального общения лежит и на том, как должны были восприниматься подобные философские фрагменты или наброски. То, что Новалис называл «бессистемная система», было рассчитано на идеального читателя, на читателя-друга, который понимает интеллектуальный контекст философских бесед и может завершить фрагмент, то есть придать ему законченность.
Фридрих Шлегель концептуализировал это положение: он придумал особый термин — назвал свою философию symphilosophie, то есть «софилософия».
Как он это описывает: «Синтетический писатель конструирует и создает читателя, каким он должен быть, он кажется ему не самоуспокоенным и мертвым, но живым и действующим. Писатель постепенно открывает читателю то, что он нашел, и побуждает его самого открыть это. Он не хочет оказывать на него определенное внимание, а вступает с ним в священные отношения внутренней софилософии или сопоэзии». Это попытка перевести на русский язык — софилософия и сопоэзия — тот термин, о котором я говорила, которым пользовался и Фридрих Шлегель, и Новалис для обозначения того, что они делают.
В 1798 году Новалис уже пытается сотворить что-то крупное и, несмотря на молодость, начинает наброски сочинения, которые он назвал «Всеобщий черновик», Das Аllgemeine Brouillon — такое сочетание немецкого и французского в названии. На самом деле вначале это был конспект его штудий философа Плотина. И, читая Плотина, Новалис приступает к таким записям. Отчасти это были просто выписки, конспекты какого-то огромного, грандиозного сочинения, которое должно было напоминать энциклопедию. И чем дальше он это делает, тем больше он увлекается, и у него возникает мысль — создать универсальную энциклопедию всех наук наподобие «Монадологии» Лейбница или Французской энциклопедии XVIII века. Но это должна была быть совершенно особая энциклопедия, романтическая, такая идеальная книга, которая бы представляла собой систему абсолютно всех наук.
И спрашивается: какая же наука должна была быть главным источником знания в этой новой энциклопедии? Прообразом подобной энциклопедии для Новалиса была «Энциклопедия горного дела» его учителя Вернера, но было бы ошибкой думать, что именно горное дело являлось для Новалиса моделью первонауки. На роль такой первонауки он выдвигает более абстрактные области знания: философию, грамматику, математику. Он считает, что каждая наука исполняет свое мысленное задание, Denkaufgabe, например: новая философия должна открыть первый принцип, химия должна открыть философский камень, политика должна достичь идеи всеобщего мира и так далее. Но для себя, для внутреннего пользования Новалис и Фридрих Шлегель, когда разрабатывают этот проект энциклопедии, говорят о ней в таких терминах, что эта книга — книга книг, и иногда даже в переносном смысле они называют ее библией. Здесь я подчеркиваю, что это именно в переносном смысле, то есть библия как книга книг. И они говорят о своей энциклопедии как о новой религии, разумеется, в переносном смысле, о том, что они несут новое знание, новое такое просвещение в мир. И в шутку Фридрих Шлегель именует себя апостолом Павлом, а Новалису отводит почетную роль Христа, от которой, впрочем, Новалис вскоре поспешил откреститься, поскольку все-таки он получил достаточно строгое религиозное воспитание, его семья придерживалась религиозных традиций гернгутеров.
Но тем не менее на уровне метафорики это сравнение — книга книг, рай идей — все время мелькает в их текстах. И далее эта метафорика развивается следующим образом, что книга книг и рай идей сравниваются с садом, в котором свободно произрастают идеи, и это, конечно, не просто сад, а это рай, это идеальный сад. И дальше в этом саду намечаются тропинки, в чем-то он уподобляется лабиринту. То есть такая сквозная метафорика: рай, сад, книга книг, лабиринт. Она впоследствии срабатывала во многих произведениях XX века, вспомним хотя бы Борхеса или Умберто Эко.
В текстах этой книги книг можно найти множество замечательных прозрений. Например, идея общей собственности. Дело в том, что в рамках софилософии и Новалис, и Фридрих Шлегель без зазрения совести заимствовали у других авторов. Но точно так же они признавали право заимствования у себя и считали, что идеи, коль скоро они свободно произрастают, принадлежат всем, на идеи нельзя брать патент, нельзя устраивать скандалы из-за плагиата, то есть здесь восторжествовала традиция общей собственности.
И если мы подумаем о современной культуре, о том, как мы обращаемся к интернету, к Википедии, о том, как часто используется операция copy-paste, когда нужно что-то узнать (даже при этом часто не указывается источник), то, может быть, будет нелишним помнить, что подобная свобода уже была заложена в культуре конца XVIII века и что такой интеллектуальный принцип уже был сформулирован в кругу йенских романтиков, в трудах Новалиса и Фридриха Шлегеля.
