Стефен Эрик Броннер — Необходимость критики

— Как сегодня философы определяют понятие критики?

— Критика — это слово, которое тоталитарные лидеры хотели бы вычеркнуть из словарей. Она предполагает не только простой критицизм, но также скептическое отношение, открытый дискурс, ставит под сомнения некоторые предположения и ограничения различных методологических подходов к знанию. Критика требует, чтобы мы обосновывали наши утверждения и рефлексировали по поводу причин, почему мы делаем именно такие утверждения. Не существует более важного концепта для осмысления идеологии и борьбы с догмами.

— Каковы корни этого концепта?

— Понятие критики восходит к Сократу: он рассматривал аргументы политической элиты, ее утверждения. Это привело к суду над ним по обвинению в сомнениях в пантеоне богов и развращении афинской молодежи. Критика постоянно динамична: однажды запущенную, ее уже сложно остановить, разве что путем прямого подавления. Цицерон и Сенека использовали ее против деспотичной власти Римского государства. Критика также играла важную роль в отношениях между христианскими еретиками и католической церковью. Такую же важную роль она играла в отношениях между исламом и иудаизмом, для которых важными фигурами были Маймонид, Авиценна, Ибн Рушд (Аверроэс) и Аль-Фараби. Тем не менее в современный философский лексикон критика вошла благодаря Иммануилу Канту и его трем великолепным работам: «Критика чистого разума», «Критика практического разума» и «Критика способности суждения».

Кант заметил, что вся философия в целом сводится к четырем вопросам: 1) что я могу знать? (наука); 2) как мне следует себя вести? (этика); 3) на что я могу рассчитывать? (вера); 4) кто такой человек? (онтология). Основные три трактата Канта — он написал их три, а четвертым должна была быть критика — пытаются ответить на три первых вопроса и предлагают различные способы ответа на них: наука, метафизика, вера и, возможно, онтология.

Ни один из этих методов (или нарратив сам по себе) не способен ответить на все эти вопросы, каждый из них требует особого эпистемологического подхода. Каждый имеет свою целостность, сферу применения и практические ограничения. Научный метод не может помочь женщине решить, следует ли ей делать аборт. Ни наука, ни метафизика не могут предложить решение в случаях, когда мы имеем дело с эстетическим вкусом, опытом или с такими экзистенциальными характеристиками, как красота или душа. В итоге только онтологический аргумент может связать все вместе и дать ответ на вопрос «Что такое человек?».

— Каковы оказались последствия произведений Канта в целом и того, что он не написал четвертый трактат?

— Критика вызвала некоторую толерантность (и даже некоторую гуманность), так как наука, метафизика и вера сосуществовали на равных в трех классических произведениях Канта. В то же время его студенты и последователи видели необходимость в онтологическом и антропологическом основании, для того чтобы различные методологические проявления разума не терялись в абстракции. Фихте ввел понятие абсолютного эго, абсолютного «я». Гердер смотрел на историю культуры как на объединяющий человечество элемент. Шеллинг ввел метафизическое понятие природы. Гегель сделал акцент на «абсолютной идее», которая со временем проявлялась по-разному в различных институциональных формах. У Канта не было ничего из этого. Он справедливо опасался того, что любое из таких оснований приведет к философскому абсолютизму.

— Каково воздействие критики на социальные практики?

— Постановка тех или иных предположений под сомнение всегда была связана с желанием обнаружить скрытые интересы, разрушить идеологические утверждения, которые существуют для защиты тех, кто имеет власть, от тех, у кого ее нет. Иллюзии по этому поводу — например, о том, что Бог является объяснением всего — привели Людвига Фейербаха к обнаружению отчуждения, которое стоит за религиозными интересами. Бог является не более чем неосознанной экстраполяцией человеческой силы на несуществующий объект, которому человечество поклоняется, принимая его за всемогущего. Его аргумент послужил примером неисторической материалистической критики отчуждения, которую Маркс поставит под сомнение в своих «11 тезисах о Фейербахе». Именно этот аргумент Энгельс позже назовет «зародышем нового (исторического) материализма».

Критика фейербаховского материализма привела Маркса к новой интерпретации материализма, который имел и практический, и нормативный аспекты. Идеология рассеивается перед лицом критики. Деструктивными намерениями критики движет реконструктивная цель. «Капитал» был создан не просто с намерением описать механизмы сосредоточения капитала в руках определенного класса, но скорее, как сообщает подзаголовок, как «Критика политической экономии». Маркс применял критический метод, для того чтобы наделить работающих людей властью и указать на экономические условия, при которых «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». Обеспокоенность поиском альтернатив капитализму повлияла не только на марксистские каноны, но и на социалистические (и даже некоторые коммунистические) практики.

— Раз критика атакует идеологию, не является ли она сама по себе идеологичной?

— Маркс определял методологическую радикальность как попытку добраться до корней утверждений и аргументов путем обличения их предпосылок и материальных интересов, которые они обеспечивают. Это предполагает критическое, рефлексивное и практическое взаимодействие с реальностью. Марксизм, который считают критическим методом, в обязательном порядке предполагает постоянную постановку под сомнение самого себя и своей активности.

Такова была позиция Карла Корша и Дьёрдя Лукача, которые в начале 1920-х годов идентифицировали марксизм более с критическим методом, известным под названием «западный марксизм», а позже как Франкфуртская школа, чем с некой фиксированной системой. Я бы предположил, что насколько критика раскрывает скрытые интересы и мотивы, настолько она отличается от идеологии (в любом смысле этого слова). Поэтому критика никак не может быть менее идеологична, чем догма. Гегель бы сказал, что человек, поддерживающий эту позицию, живет в ночи, где все коровы черные. По моему мнению, необходимо различать знание и власть, убеждение и принуждение, правду и ложь.

— Критическую теорию часто ассоциируют с Франкфуртской школой. Правильно ли связывать с ней же развитие критики?

— Франкфуртская школа — это еще одно название внутреннему кругу исследователей, сложившихся в Институте социальных исследований, который был основан в 1923 году. Институт стал известным после того, как в 1930 году Макс Хоркхаймер занял пост директора. Он смог собрать блестящий набор интеллектуалов из различных областей: Теодора Адорно, Вальтера Беньямина, Эриха Фромма и Герберта Маркузе.

Хоркхаймер намеревался развить междисциплинарный подход, который преодолеет разрыв между эмпирикой и нормативностью. Когда в 1937 году он впервые сформулировал термин «критическая теория», стало понятно, что ее следует рассматривать как альтернативу устоявшейся «традиционной теории», которая является философским взглядом (преднамеренным или нет), подпитывающим устоявшиеся ценности и уменьшающим возможности освобождения.

Критическая теория была выкована в кузнице марксизма, но она намного меньше интересовалась экономическим базисом, а концентрировалась, скорее, на идеологической надстройке общества. Сознание было основным объектом исследования Франкфуртской школы, которая подпитывалась институциональными опасностями, угрожающими моральной автономии индивида. Таким образом, школа занималась критикой авторитарной семьи, инструментальной рациональности, форм товара, бюрократии, отчуждения, потребительства и «культурной индустрии».

Позже тоталитаризм оставил глубокий шрам на истории этих исследований, а Холокост стал их основным объектом. Критика часто применялась для того, чтобы сохранить неидентичность между субъектом и объектом (более просто — напряжение между индивидуалистическими и коллективистскими устремлениями общества). Эти идеи вдохновляли постмодернистских и постструктуралистских мыслителей вроде Джудит Батлер, Жака Деррида, Мишеля Фуко, и других.

— Как сегодня философы смотрят на отношения между критикой, знанием и властью?

— Критика может принимать различные формы. Ницше придал ей уникальный характер, который повлиял и на Франкфуртскую школу, и на постструктуралистов. Хоркхаймер и Адорно, вероятно, являлись первыми, кто интегрировал его идеи в марксистскую традицию. А для постструктурализма, наверное, не существует более влиятельного мыслителя, чем Ницше. Ницше обращался к обоим трендам, борясь за истинную индивидуальность, презрение конвенционального и приверженность к «новому». Его чуждость условностям и порицание морализма были близки по духу как критической теории, так и постмодернизму, так же как и его отказ от идеализма и материализма. По его мнению, в основании всех теорий и практик лежит воля к власти. Знание не бывает абстрактным или нейтральным. Оно является продуктом воли, который фокусируется на экзистенциальном или материальном интересе каждого. Вопрос только в том, осознает ли человек волю, которую он осуществляет, и цели, которым служат его действия.

Заинтересованность Ницше в этих вопросах была намного менее политична, чем культурна и экзистенциальна. Его девизом было: «Бог мертв, и мы его убили!» Его критика распространялась на все существующие философские системы, он опередил постмодернистов в их нападках на метанарратив, эссенциализм и фундаментализм. Критичный по отношению ко всем универсалистским доктринам — от христианства до либерализма и социализма, — он верил, что они сдерживают исключительных индивидов, воспитывают «стадную ментальность» и потворствуют культурной посредственности. Выражая «перспективистскую» позицию, понимая, что каждое означающее имеет множество значений, Ницше разрушает понятие сущности и оставляет лишь мир явлений, манипулируемых человеческой волей к власти.

Адорно не уходит настолько далеко, а его поздние работы открыто защищают метафизику, но постмодернисты строят свои концепции на его точке зрения. Игнорируя ницшеанскую реакционную политику и некоторый утопизм его идей, они оставляют тот же объект для критики: не политические системы и их лидеров, а культурное мещанство (Bildungsphilister).

— Как развивается концепция критики сегодня?

 — Критика расцвела. Даже научные методы пошатнулись под натиском идей Карла Поппера о критическом рационализме, который подчеркивает опровержимость и утверждает, что все истинные утверждения условны. Далее Томас Кун предложил рассматривать научный прогресс не просто как нелинейный, а как «смену парадигм». По его мнению, новые теории возникают тогда, когда старые больше не способны адекватно отвечать на новые проблемы. Сегодня семиотика и деконструкция преподаются в любом университете, и не существует ни одного преподавателя или студента, который не хотел бы мыслить критически.

Но при этом критика и ее интерпретаторы стали предметом бесконечных текстовых толкований, бесчисленных диссертаций и так далее. Критика стала «одомашненной» своей исключительно ограниченной сферой применения. Она оказалась неспособной делать положительные суждения о реальных мировых конфликтах между сторонами с противоположными принципами и интересами.

Критике необходимо критически пересмотреть собственное историческое развитие. Должна существовать причина, по которой ее одержимость «нон-идентичностью», ее отбрасывание универсальных идеалов, ее отход от суждений возникли именно в 1970–1980-е в США. С позиции более устаревшего понимания критики, возможно, это может быть связано с завершением движения за гражданские права и поражением новых левых. Возможно, причина не в этом. Но в любом случае этот вопрос стоит обсуждения.

Вместо того чтобы просто противостоять несправедливости и деспотичной власти, современная критика фокусируется на абстрактных заявлениях о справедливости и авторитете. В том, что быстро становится обществом постправды, критика может установить свою радикальность, только подчеркивая свою внутреннюю связь с этическими суждениями и политическими целями. Проще говоря, критике необходимо пересмотреть свои ценности и идеалы: толерантность, секуляризм и стремление к лучшему обществу. Без переоценки своих положительных целей критика станет просто еще одним словом. И это судьба, которую, я надеюсь, мы сможем избежать.