Первыми вопрос о децентрализации управления России поставили декабристы. П. И. Пестелю принадлежит первое определение термина «федерализм» применительно к отечественной практике. «Федеративными же называются те государства, — отмечал он, — в которых области, их составляющие, хотя и признают общую над собой верховную власть и обязываются совокупно действовать во всех сношениях внешних, но при всем том право свое сохраняют законы делать и постановления издавать для собственного своего внутреннего гражданского и политического образования и устраивать свое правление по частному своему усмотрению». Как видим, национальный аспект в дефиниции отсутствует. Конкретный вариант федеративного устройства на основе изложенных выше принципов содержится в конституционном проекте декабриста Н. М. Муравьева, предложившего разделить Россию на 13 держав, в том числе Обийскую и Ленскую в Сибири, во главе с Палатами выборных и Державными думами.
Новый этап разработки российской модели федерализма (регионализма) связан с именами Н. И. Костомарова и А. П. Щапова. Основу исторической концепции первого составляла идея о наличии у всех народов, населяющих Российское государство, «федеративных начал», которые должны способствовать образованию федерации. При этом идею федерации Костомаров выводил из национальных различий отдельных народов. С другой стороны, изучая историю Северо-Западной Руси (Псков, Новгород, Тверь), местные вечевые порядки и традиции, он выдвигает принцип «народоправства» как основной элемент общественного самоуправления, который предшествовал самодержавию и противопоставлен ему. Осенью 1859 г. Костомаров стал читать курс лекций по русской истории в Петербургском университете. Лекции историка вызвали большой интерес у студенчества и общества, породили оживленную полемику в печати. Студенты-сибиряки, обучавшиеся в то время в столице, охотно посещали эти лекции. На молодых выходцев из Сибири лекции произвели большое впечатление, о чем неоднократно писали впоследствии Г. Н. Потанин и Н. М. Ядринцев, характеризовавшие Костомарова как «истинного друга областного возрождения» и федералиста.
В отличие от Костомарова, для Щапова источником теоретических построений была собственно Сибирь, из истории колонизации которой он черпал примеры народного устройства, самобытности развития и инициативы. Земско-областная теория, сформулированная Щаповым, стала крупным событием в истории развития отечественной исторической мысли. Рядом с идеей о народе как решающем факторе исторического процесса Щапов поставил другую мысль — о роли областей как составных частей Российского государства в прошлом, настоящем и будущем этого государства, о необходимости изучения истории окраин3. Сущ-ность федерализма для Щапова составлял не национальный аспект, а местные (областные) особенности великорусского народа, сложившиеся в процессе колонизации новых территорий под воздействием природно-климатических, экономических и этнографических условий. Таким образом, Костомаров и Щапов в 50–60-е гг. XIX в. сформулировали два противоположных подхода к проблеме федеративного устройства России — по национальному и территориальному (региональному) принципам. Обе эти теории получили достаточно широкое распространение среди студенческой молодежи Петербурга.
Значительным было воздействие на будущих сибирских областников народнических идей, которые господствовали в то время в русском освободительном движении (А.И. Герцена и Н.Г. Чернышевского), и анархо-федералистских представлений М. А. Бакунина. В частности, Герцен вслед за декабристами отметил у сибирского крестьянина специфические черты характера, воспитываемые суровой борьбой с природой и отсутствием крепостничества. Данные обстоятельства сделали сибирского крестьянина более воинственным, находчивым, готовым на отпор, а «даль церквей» оставляла ум сибиряка более свободным, чем у крестьянина Европейской России. Вместе с тем Герцен рассматривал Сибирь не как колонию, а как огромную область Русского государства. Он считал, что после свержения самодержавия Россия должна представлять федерацию или даже конфедерацию областей во главе с Земским собором. Так, в июне 1863 г. он заявил: «Мы признаем за отдельными провинциями полное право на всякую автономию, на полное расторжение». Последовательно идею областной автономии проводили в прокламации «Молодая Россия» П. Г. Заичневский (апрель 1862 г.), авторы листовок «Великорусс» (сентябрь 1862 г. и январь 1863 г.). В последней провозглашалось: «Да здравствует союзная конституция Руси, Украины и Сибири».
Для большинства будущих сибирских областников студенческие годы, проведенные в Петербурге, стали временем знакомства с общественно-политической жизнью России. Впоследствии Потанин так определил для себя и своих единомышленников значение пребывания в столице: «Три года, проведенные мной и Ядринцевым в столице, были, может быть, самые важные в нашей жизни, это были годы нашего политического воспитания. В эти годы определилась наша политическая индивидуальность, дано было направление нашим политическим взглядам, было указано нам особое место в общественной деятельности».
Первые практические шаги по организационному оформлению единомышленников относятся к 1852 г., когда в Казани образовалось землячество студентов-сибиряков (А.П. Щапов, Г. З. Елисеев, А. Н. Балакшин, И. Я. Орлов, С. С. Шашков, И. А. Худяков, С. Я. Капустин и др.). Однако гораздо большее значение в формировании общественно-политических взглядов областников сыграло землячество сибирских студентов в Петербурге. Примерно в 1858 г. по инициативе Н. С. Щукина возникает небольшое объединение сибирских студентов, которое раз в неделю собиралось у него на квартире. В землячество вошел Сидоров, выходец из городовых казаков г. Кузнецка Томской губернии, учившийся вместе с Щукиным в Педагогическом институте, а затем перешедший в университет. К ним присоединились М. И. Песков, Буланов, В. И. Перфильев, И.В. Федоров-Омулевский. Члены объединения решили посвятить себя служению Сибири. Щукин считал необходимым издавать в Иркутске литературно-публицистический журнал и открыть в регионе университет. Именно Щукин приобщил к землячеству Потанина, ввел его в круг петербургских общественных деятелей и уговорил написать в «Колокол» разоблачительную статью о сибирских порядках, которая при его посредничестве там была опубликована.
Кружок распался в конце 1859 г. из-за отъезда Щукина в Иркутск и в результате личного конфликта Потанина и Сидорова из-за лидерства. Вновь сибирское землячество оформилось к концу 1860 г., когда Ядринцеву и Потанину удалось объединить около 20 человек (Н.И. Наумов, Ф. Н. Усов, братья Лосевы, Налетов, А. Красиков, Н.М. и Е. М. Павлиновы, А. К. Шешуков и др.). Собрания землячества посещали И.В. Федоров-Омулевский, В. И. Перфильев, И. Пирожков, П. П. Джогин, В. И. Березовский, И. А. Куклин, Ч. Ч. Валиханов, С. С. Шашков, И. А. Худяков, Н. Н. Пестерев и С. С. Попов.
Первоначально сходки сибиряков не имели четкой направленности, но постепенно стал вырисовываться круг вопросов, который привлекал общее внимание: зависимое положение Сибири, направление преобразований и будущее региона. Основой формирования кружка стала оценка положения Сибири как колонии. Участники движения пытались ответить на вопрос о причинах серьезного отставания в развитии экономики Сибири по сравнению с бывшими колониями европейских государств в Северной Америке и Австралии, освоение которых началось примерно в одно и то же время. Поначалу областники приходили к выводу о том, что виноваты в этом штрафная колонизация края (ссылка уголовных элементов) и произвол чиновников.
Уже в первой половине 1860-х гг. участники движения в своих публикациях, переписке, публичных выступлениях формировали подходы к прошлому, настоящему и будущему региона. Заселение Сибири и развитие ее производительных сил, по их мнению, было связано исключительно с деятельностью народных масс, наиболее предприимчивых и вольнолюбивых элементов. «Сибирь завоевана и населена народом; она открыта Ермаком и занята казаками. Все главные предприятия в ее колонизации исполнены частными лицами без правительственного участия», — утверждал в 1860 г. Потанин. Колонизация Сибири, по мнению Ядринцева, была исключительно результатом народного творчества, которое использовало самодержавное государство. «Покажите мне другой народ в истории мира, — восклицал он, — который бы в полтора столетия прошел бы пространство больше пространства всей Европы и утвердился на нем? Нет, вы мне не покажете такого народа».
Ядринцев и Потанин уже тогда подошли к пониманию различия колонизации (прежде всего как земледельческого освоения новых земель) и колониальной политики. Процесс колонизации Ядринцев трактовал как стремление народных масс освободиться от крепостнических порядков и развиваться свободно. «Община Ермака указала дорогу переселенцам. Народ кинулся толпами в новую землю, как убежище от разных притеснений в царствование Иоанна Грозного, впоследствии от невыносимых немецких реформ Петра. Народ бежал, чтобы избавиться от притеснений воевод, от официальной приписки к городам, от тяжелой подати и бюрократизма. Раскольники шли сохранить свою веру в скитах, промышленники — добыть мехов, торговцы — свободно торговать с сибирскими инородцами. Эти побуждения, руководившие народом, показывают самобытное народное стремление и чисто народный взгляд на Сибирь как на страну, где должны развиваться самобытно и свободно народно-славянские силы», — писал он в 1865 г.
Вольно-народная колонизация в сочетании с природными богатствами Сибири должна составить, по мнению идеологов движения, прочную основу быстрого развития производительных сил не только региона, но и всей России. Русский народ заложил здесь новые основания для продолжения своей жизни, прозорливо отмечал Потанин, и «если представить в будущем Сибирь так же населенную, как ныне Европейская Россия, то нельзя не подумать, что центр тяготения русского государства должен перейти на нее». Однако эти возможности (вольно-народная колонизация и природно-сырьевые богатства) не привели к развитию производительных сил региона, повышению уровня благосостояния местного населения. Более того, замечал Ядринцев, «через двести с лишним лет мы видим в стране малочисленное население, разбросанное на громадном пространстве, только что удовлетворяющее своим первым потребностям, довольствуясь мелкой промышленностью. Мы видим бедные городки, разоренные возмутительными насилиями и грабежами наездных воевод и злоупотребляющих властью губернаторов». Основная причина всех зол и бед, по мнению областников, крылась «в особенных общественных условиях Сибири как штрафной и экономической колонии».
Таким образом, областники 1860-х гг. рассматривали Сибирь как колонизуемую окраину России. Главными действующими силами этого процесса они считали вольнолюбивые и предприимчивые элементы русского народа. Однако результатами народного творчества воспользовалось государство, превратившее регион в свою экономическую колонию и затормозившее развитие экономики и культуры. Исходя из имеющейся информации и общих представлений о дальнейшем развитии Сибири, сторонники движения сформулировали свою экономическую платформу. Эзоповым языком изложил ее в публичных лекциях С. С. Шашков: «Для успешного заселения и обработки земли, для рационального устройства и всестороннего развития Сибирской колонии необходимо отбросить старые принципы и покориться новому духу жизни, который уже проносится над землей, сметая вековую удушливую пыль невежества, сваливая старых идолов и вливая новую жизнь одряхлевшие от сна народы».
Потанин предложил прежде всего установить «равенство шансов для приобретения богатств», а для этого «учредить покровительство сибирской торговле и заводской промышленности», «улучшить быт рабочих на золотых приисках, на горных заводах и на рыболовных оброчных статьях на низовьях Оби и Иртыша», отказаться от насаждения частного землевладения. Вместе с Шашковым он выступил за стимулирование свободного переселения в Сибирь.
Серьезное внимание обратили областники на деятельность сибирской администрации, оценивая ее в общем контексте колониального положения региона. «История сибирской администрации, — писал Шашков, — это длинная повесть о страданиях края. Сибирь не знала крепостного права, но она знала административное бесправие». В лекциях 1864–1865 гг. Шашков развил этот тезис. По его мнению, все служилое сословие от первых воевод до современных ему губернаторов, исполняя свои обязанности, руководствовалось только стремлением обогатиться, грабя край и его обитателей. Примерно в том же духе оценивал деятельность местных чиновников Ядринцев. В совокупности же областники осторожно сформулировали положение об улучшении сибирской администрации. Причем все это толковалось весьма широко: от пожеланий М. В. Загоскина, «чтобы по временам бывали у нас хорошие чиновники», до требования введения в структуры управления «местного элемента» у Ядринцева.
Вслед за декабристами особое внимание сибирские областники уделили так называемому «инородческому вопросу», т. е. положению и перспективам развития коренных народов региона. Они констатировали их бедственное положение, обусловленное ничем не ограниченным произволом и грабежом со стороны торговцев, чиновников и собственной родоплеменной знати, названной Шашковым «язвой своего народа». Кроме того, Ядринцев отверг вывод ряда ученых о неизбежности полного вымирания аборигенов Сибири вследствие низкого уровня их культурного развития. В какой-то степени обобщенное мнение сторонников движения по «инородческому вопросу» высказал в 1864 г. Щапов: «Все они ждут от нас помощи к развитию и лучшему проявлению сил на пользу общенародную. Не крестиками миссионеров, не табаком и водкою русских торгашей мы должны располагать, привлекать их к себе и своей расе, не хитростью и обманом, а русским хлебом и солью, дешевым, добросовестно продаваемым товаром, хорошо устроенными ярмарками, хорошими школами, человеческим обращением с ними…»
Следующим пунктом программы движения стал вопрос о подготовке в Сибири интеллигенции в собственном университете. Университет был центральным, но не единственным пунктом областнической программы развития просвещения и культуры. Она предусматривала создание школ, библиотек, книжных магазинов и типографий. Большое значение придавали они развитию местной литературы и периодической печати, организации собственного литературно-критического журнала. Областники 1860-х гг. выступали с ярко выраженных просветительских позиций, направленных на повышение образовательного и культурного уровня населения региона. «Да здравствует Сибирь, просвещенная светом науки и знания от гор Уральских до берегов Великого Океана!» — восклицал Шашков, завершая свои публичные лекции в Томске в феврале 1865 г.
Одно время сторонники движения считали, что разрешить эти проблемы можно путем отделения Сибири от России и создания в крае сибирской государственности по типу США. Позднее они высказывались уже более умеренно и добивались предоставления региону автономии. Однако развить эти идеи дальше областникам не удалось. Над их головами сгущались тучи. Деятельность молодых патриотов Сибири не на шутку тревожила местную администрацию. В марте 1865 г. был отдан приказ об аресте Шашкова, и 7 мая в Красноярске на его квартире был произведен обыск. В конце 1864 г. агент-провокатор С. С. Попов в Иркутске донес генерал-губернатору М. С. Корсакову о «дознанной им конспиративной переписке сибирских „сепаратистов“, бывших студентов С.-Петербургского университета Григория Потанина в Томске, Николая Ядринцева в Омске, Серафима Шашкова в Красноярске и Николая Наумова, собирающегося из Петербурга в Тобольск».
Помимо этого доноса, 21 мая 1865 г. у воспитанника Омского кадетского корпуса А. Самсонова дежурный офицер отобрал прокламацию «Патриотам Сибири». «Младший брат Ф. Н. Усова, кадет Гавриил Усов, — вспоминал Потанин, — отыскивая в письменном столе своего брата почтовую бумагу, нашел исписанный листок, это и была прокламация. Он прочел ее, заинтересовался и, не сказав ничего брату, унес в корпус, чтобы показать товарищам. Она начала ходить по рукам и попала в руки одного кадета, фамилию которого я забыл [А. Самсонов. — Авт.], с недисциплинированным характером, что называется по-киргизски дженды; на русскую простонародную терминологию можно было бы перевести это слово — „дурной“. Захватив прокламацию, этот „дурной“ юноша стал пользоваться ею, чтобы выманивать у Гани Усова папиросы, которые он приносил в корпус из квартиры брата. Он обещал Гане отдать прокламацию, когда тот даст ему папиросы, но всякий раз обманывал его; получит папиросу и убежит с ней. Наконец они условились отдать; один — папиросу, а другой прокламацию из рук в руки; пошли в укромный уголок, произвели обмен и начали курить. Дежурный офицер, обходя камеры, заметил табачный запах, пошел навстречу ему и накрыл преступников. Офицер начал шарить в карманах кадета, надеясь найти в них табак или папиросу, но вместо запрещенного табака нашел возмутительное воззвание». Кадетам было по 16 лет, и их страсть к курению имела роковые последствия для сторонников движения.
По факту обнаружения прокламации и. о. генерал-губернатора назначил следственную комиссию во главе с членом Главного управления Западной Сибири, статским советником Ю. П. Пелино. В нее вошли жандармский подполковник В. П. Рыкачев, коллежский асессор О. Ларионов, штабс-капитан Фредерикс. По горячим следам был произведен обыск на квартире брата малолетнего кадета есаула Ф. Н. Усова, «нашли два литографических станка, о заведении которых говорилось в воззвании», «отобраны выписки из „Полярной звезды“ за 1858 г. и 10 писем к Усову от Г. Н. Потанина и А. Д. Шайтанова». В последних внимание жандармов привлекло не только пожелание Потанина нагнетать казачий патриотизм, но и «неодобрительные отзывы об особах царствующего дома», что затем было поставлено подследственным в вину отдельным пунктом. Допрошенный Ф. Н. Усов показал, что прокламация досталась ему от Ядринцева и о ней знали прапорщик Ф. Зимин, Шайтанов, Шашков и Щукин17. Таким образом, следствию стало известно о сибирском земляческом кружке.
23 мая были арестованы кадеты Г. Усов, А. Самсонов, Н. Кирьянов. Комиссия в рапорте на имя генерала Панова от 27 мая испросила разрешение на аресты в Томске Ядринцева, Потанина и Е. Я. Колосова, прапорщика Зимина в Ярославле, Щукина в Иркутске и Шашкова в Красноярске. Потанин, хорошо знавший многих омских чиновников и офицеров, вспоминал: «…[Панов] не нашел достаточного повода к аресту меня, Ядринцева и Колосова, на чем крепко настаивал Рыкачев. Но последний чуть ли не клялся, что в нашей компании найдет автора воззвания. Панов уступил».
Телеграфно были разосланы шифрованные предписания. Поскольку в это время Потанин, Ядринцев, Колосов находились на заимке купца А. П. Пичугина, арестовали и произвели обыск у них 27 или 28 мая. Тут и произошли первые проколы в организации дознания. Как отмечалось в постановлении следственной комиссии от 1 июня: «Эти лица [Потанин, Ядринцев, Колосов. — Авт.], после сделанного у них обыска, не были арестованы, а только отданы под присмотр полиции и обязаны подписками не выезжать из города. Все эти обстоятельства благоприятствовали для политических преступников Потанина, Ядринцева, Колосова, которые могли легко сговориться, как отвечать на вопросы, которые им будут предложены». К тому же к 28 мая не были просмотрены все бумаги, изъятые у Потанина. Часть их в количестве 53 листов изымается и прошнуровывается, а остальные возвращаются владельцу. «Но, получив сего числа предложение Вашего Превосходительства за № 207 о том, дабы все бумаги без исключения были представлены в Омск, — сообщал томский губернатор, — послан был мною адъютант штабс-капитан Афанасьев отобрать вновь полученные Потаниным его бумаги, но, по сознанию Потанина, некоторые из них были уже им уничтожены».
Неожиданный результат дал обыск на квартире Щукина 29 мая в Иркутске. Помимо запрещенной литературы была изъята вторая рукописная прокламация «Сибирским патриотам». На допросе он показал, что листовку ему принес воспитанник местного военного училища А. Е. Золотин и знакомился с ее содержанием купеческий сын П. А. Тарасенко. 1 июня комиссия запросила разрешение на их арест, но только 17-го соответствующее предписание было послано в Иркутск.
Промежуточный итог расследования подвел в рапорте от 31 мая 1865 г. в III отделение томский жандармский офицер: «Но в числе писем корреспонденции его [Потанина] с разными лицами много доказывает; во-первых, отношения его с лицами, подвергнутыми ссылке как изобличенные злыми агитаторами, а именно с Бакуниным, Щаповым, Чернышевским и проч.; и, во-вторых, способность его сочувствовать разных красных идей лицам…» По итогам обыска в Москве у Шайтанова жандармский полковник Воейков сообщал, что изъятые у него материалы «заключают в себе выражения социализма, революционное направление и нигилизм, а сам хорунжий Шайтанов личность весьма замечательная, на все делаемые вопросы к разъяснению найденной у него переписки отвечал уклончиво или отзывался совершенным незнанием».
Тем временем туго закрученная спираль полицейского сыска продолжала стремительно раскручиваться. В разные уголки Сибири из Омска шли шифрованные телеграммы: произвести «внезапный и безотлагательный просмотр бумаг» у такого-то, и «если найдут что-нибудь подозрительное, то арестовать и выслать в Омск. В противном случае иметь за ними негласный надзор». Для подобного предписания достаточно было упоминания той или иной фамилии в изъятой переписке или во время допроса.
Следственной комиссии не удалось (или она не захотела) связать концы разрозненных показаний Щукина и оговоренных им (А.Е. Золотин, Н. В. Ушаров, С. С. Комаров, П.А. Тарасенко), а также Шашкова. В результате так и не были выявлены обстоятельства появления воззвания в Иркутске и его автор (авторы). Остальные привлеченные по делу сознавались лишь в том, что читали или переписывали прокламации. Само по себе это было в новинку для российского революционного движения, поскольку, по авторитетному свидетельству Б. П. Козьмина, в рассматриваемое время «большинство арестованных по политическим делам спешило рассказать своим следователям все, что им было известно по делу, а иногда и больше того».
В обстановке, когда не удалось установить авторов прокламаций, против арестованных выдвигается обвинение в сепаратизме и подготовке отделения Сибири от России посредством вооруженного восстания. В принципе в протоколах допросов содержались признания по этому поводу. 19 июля Шашков показал: «Идея самостоятельности Сибири возникла во мне в бытность мою в Казани под влиянием господствующих в литературе толков о децентрализации и областном самоуправлении». На очной ставке А. Е. Золотина и Н. В. Ушарова 16 августа первый уличал второго, «что он спорил с г. Щукиным об отделении Сибири от России, г. Ушаров был пьян, и он говорил, что Сибирь можно отделить сейчас и явиться… в Забайкальский край и сделать там бунт, посредством прочтения какого-нибудь указа, а Щукин говорил, что народ надо прежде всего учить, а потом приниматься за дело». В обобщенном виде концепция «заговора с целью отделения» излагается в «откровенном признании» Потанина на допросе 7–8 июля. Он рассказал, что его деятельность заключалась «в воспитании в сибирском юношестве местного патриотизма посредством идеи о будущей судьбе Сибири как независимой республики и в разработке этой же идеи в литературе и науке». На предложение назвать лиц, которым известно это, Потанин сообщил: «Лучшие поборники этой идеи — я, Ядринцев и Шайтанов. Известна эта идея многим, вероятно. Мною же она сделана известною Шайтанову, Усовым, Нестерову, Подкорытову и вообще всем молодым офицерам в Омске, которые были при мне. В Томске — Колосову, редактору Кузнецову, в Петербурге — студенту Лукину. Кроме того, это известно — Павлиновым и Щукину. Последние расположены ли к этой идее, не знаю. Д. Кузнецов также не соглашался с правильностью этой идеи. Колосов тоже оспаривал».
Показания Потанина, несмотря на его желание взять на себя всю ответственность за случившееся, позволили комиссии утверждать, что во главе с Потаниным существовала заговорщицкая организация, возникшая еще в Петербурге. Поэтому в информации шефа корпуса жандармов Александру II от 10 октября 1865 г. о ходе следствия уже прямо утверждалось: «Потанин сознался, что если не он положил начало сибирскому сепаратизму, то значительно развил его и в прокламации „Патриотам Сибири“ мало такого, что бы не было обязано ему своим происхождением». Ядринцев же, «по собственному признанию, действовал во имя сепаратизма Сибири и с этой целью проводил свои идеи в частных письмах и сочинениях».
Расследование подходило к концу. Комиссия сортировала подследственных на виновных и невиновных, давала разъяснения и отписки по поводу отдельных лиц. 27 ноября 1865 г. она закончила работу, итоги которой излагались в «Краткой записке к следственному делу, произведенному в 1865 г. Комиссией, учрежденной в г. Омске по политическим преступлениям». Потанин, Ядринцев, Шашков и Щукин обвинялись в «злонамеренных действиях… направленных к ниспровержению существующего в Сибири порядка управления и к отделению ее от Империи». Всем остальным, в зависимости от добытых улик, инкриминировалось знакомство и сочувствие этим замыслам, переписывание прокламаций, хранение запрещенных сочинений, неодобрительные отзывы об особах царствующего дома, уклонение от дачи сведений и запирательство. Обвинения выдвигались в отношении 19 человек.
Собранные материалы повез в Петербург В. П. Рыкачев. По завершении разбирательства всех их из тюремного замка (острога) перевели в Омскую крепость, где освободилось много зданий из- за передислокации значительной части гарнизона на юг. Местом их содержания становится гауптвахта. «Камеры запирались только в начале нашего сидения в крепости, потом они были отворены в течение всего дня и запирались только на ночь. Заключенные выходили даже на платформу и тут разгуливали. Это была единственная либеральная гауптвахта в России… Случалось, что мои товарищи украдкой уходили в город, заходили в гости или в пивную. Все это делалось осторожно, так, чтобы не влетело караульному офицеру. Товарищи мои пользовались льготами сдержанно, я не помню, чтобы кто-нибудь при дневном свете вышел за перила платформы; но после заката уходили в город иногда больше половины заключенных».
Дело областников вызвало значительный резонанс в регионе. Отбывавший тогда ссылку в г. Кузнецке Томской губернии В.В. Берви-Флеровский зафиксировал большой интерес общественности к разбирательству в Омске: «После арестов все ознакомились с идеей об автономии Сибири. Сибирский патриотизм оживился, сделался модным». Любое проявление вольномыслия рассматривалось теперь как результат деятельности «партии сепаратистов». Воздействием областников, в частности, пытались объяснить появление в Томске 14 декабря 1865 г. выдержек из прокламации «К молодому поколению». Позднее органы политического сыска искали, правда безуспешно, связи сторонников движения с участниками восстания польских ссыльных на Байкале в 1866 г. и членами революционной организации Н. А. Ишутина — И. А. Худякова.
Два с половиной года пришлось ждать Потанину и его друзьям приговора. Дело их рассматривалось в административном порядке в Петербурге заочно, поскольку судебная реформа не затронула Сибирь. На приговор существенное влияние оказало усиление революционного движения в стране. «Адский выстрел государственного преступника 4 апреля [1866 г., Д. В. Каракозов. — Авт.] изменил взгляд правительства на наше дело», — констатировал позднее Щукин. 20 февраля 1868 г. Сенат вынес приговор, откорректированный и утвержденный Государственным советом и императором.
Потанин был приговорен к 5 годам каторжных работ с последующей ссылкой в отдаленные местности Российской империи. Шайтанов, Щукин, Ядринцев лишались прав состояния и подлежали высылке в отдаленные уезды Архангельской губернии; еще четверо (Ф.Н. и Г. Н. Усовы, Н. В. Ушаров и А.Е. Золотин) без лишения прав состояния высылались под административный надзор туда же. Остальные, включая А. П. Нестерова, П. А. Тарасенко, С. С. Комарова, Д. Л. Кузнецова, А. А. Тахтарова, освобождались за отсутствием прямых улик.
Перед отправлением на каторгу в крепость Свеаборг (Финляндия) ранним утром 16 мая 1868 г. на левом берегу реки Оми при входе на базарную площадь Омска над Потаниным был произведен обряд гражданской казни, а вечером, закованного в ножные кандалы, его отправили к месту отбывания наказания. Остальные пошли пешком по этапу, добравшись в сентябре до Нижнего Новгорода.
