Предпосылки для колонизации арабских земель были заложены намного раньше, но по-настоящему европейский империализм в арабском мире начался в последней четверти XIX века. Как было сказано в предыдущей главе, открытие ближневосточных стран для европейских технологий и финансирования, вылившееся в безответственную расточительность местных правительств, позволило европейским державам распространить свое влияние на все османские земли от Северной Африки до Аравийского полуострова. Банкротство Османской империи и ее автономных североафриканских провинций снизило барьеры для установления более прямых форм европейского контроля.
К 1880-м годам Северная Африка стала ареной сосредоточения европейских имперских амбиций. Отстаивание своих национальных интересов в южном Средиземноморье заботило европейские державы куда больше, нежели сохранение территориальной целостности Османской империи. «Самоотверженный» лондонский протокол 1840 года был забыт, и в последующие десятилетия произошел раздел Северной Африки. В 1881 году Франция захватила Тунис, в 1882 году Великобритания оккупировала Египет, в 1911 году Италия заняла Ливию, а в 1912 году был установлен франко-испанский протекторат над Марокко (единственной североафриканской страной, сохранившей независимость от Османской империи). К началу Первой мировой войны вся Северная Африка перешла под прямое колониальное правление европейских держав.
То, что эпоха европейского империализма в арабском мире началась именно с Северной Африки, объяснялось целым рядом причин. Североафриканские территории находились далеко от центра Османской империи и пользовались значительной автономией от Стамбула. В отличие от них, арабские провинции в Великой Сирии, Месопотамии и на Аравийском полуострове располагались ближе к имперскому центру и в ходе реформ 1839–1876 годов были тесно интегрированы в политическую и экономическую жизнь империи. Если Дамаск и Алеппо были провинциями, то Тунис и Египет — вассальными государствами. Другими словами, те факторы, которые способствовали большей автономности североафриканских территорий, такие как их особый статус в составе империи и формирование собственных правящих династий, сделали их и более уязвимыми для европейской колонизации.
Безусловно, сыграла роль и географическая близость этих государств к Южной Европе, в частности к Испании, Франции и Италии. Они находились в зоне досягаемости как для доставки промышленных товаров и потоков капитала, так и для переброски военной силы. Другими словами, если для Османской империи Северная Африка находилась на отдаленных рубежах, то для Европы она была «под боком». И с подъемом новой волны империализма на исходе XIX века для европейцев было вполне естественно обратить свои взоры на ближнее зарубежье.
Наконец, имелась и еще одна причина для европейской колонизации Северной Африки — прецедент. Давнее присутствие французов в Алжире подготовило почву для возникновения у них притязаний на Тунис и Марокко и дало Италии основания искать удовлетворения своих имперских амбиций в Ливии. Хотя история не знает сослагательного наклонения, вполне вероятно, что, если бы не историческая случайность, приведшая к вторжению Франции в Алжир в 1827 году, колониального раздела Северной Африки могло бы не произойти.
Как и Тунис, Алжирское регентство номинально было частью Османской империи, но пользовалось значительной автономией во внутренних и внешних делах, включая право устанавливать прямые отношения с европейскими государствами. Правящая элита Алжира состояла из османских военных, которые в свое время прибыли из Стамбула и создали административный совет, избиравший собственного правителя — дея. Османский султан формально подтверждал назначение избранного дея и требовал с Алжира выплаты дани. Единственным должностным лицом в Алжире, который официально назначался Стамбулом, был главный шариатский судья. Во всем остальном власть османского султана над Алжиром носила церемониальный характер.
Автономный статус давал алжирским деям возможность устанавливать собственные коммерческие и политические отношения с Европой без посредничества Стамбула, но без могущества стоявшей за ними Османской империи у них было мало рычагов влияния на европейских партнеров. Итак, история, о которой идет речь, началась с того, что в период с 1793 по 1798 год во время французских военных кампаний в Италии и Египте Алжир поставлял революционному правительству пшеницу в кредит. В последующие годы Алжир неоднократно требовал у Франции погасить долг, но все его просьбы натыкались на глухую стену. Прошло несколько десятилетий, а французы так и не выполнили своих финансовых обязательств, и эта сделка стала источником растущих разногласий между двумя государствами.
В 1827 году отношения между алжирским деем Хусейн-пашой (правил в 1818–1830 гг.) и французским консулом Пьером Девалем достигли точки кипения после того, как французское правительство в очередной раз проигнорировало письмо алжирца с требованием погасить долг за зерно. Во время жаркой дискуссии с Девалем Хусейн-паша вышел из себя и ударил того по лицу мухобойкой.
В своих докладах вышестоящим лицам Деваль и Хусейн-паша приводят очень разные версии случившегося. Как рассказывал Деваль министру иностранных дел Франции, он явился на аудиенцию во дворец дея и застал того в очень возбужденном состоянии. «Почему ваш министр не ответил на письмо, которое я ему написал?» — раздраженно спросил Хусейн-паша. На это Деваль ответил ему ровно и вежливо: «Я имел честь принести вам его ответ, как только получил его». Услышав это, дей взорвался: «Почему он не ответил мне лично? Кто я ему — чернь, босяк, с которым не стоит считаться?! Вы, французы, — негодяи, безбожники, идолопоклонники!» С этими словами он вскочил с места, бросился на консула и нанес ему три «жесточайших» удара мухобойкой, которую держал в руках. А после этого велел французу убираться.
Арабская мухобойка представляет собой пучок конских волос, прикрепленных к небольшой рукоятке. Не совсем понятно, как таким инструментом можно нанести «жесточайшие» удары, но французский консул твердо стоял на том, что таким образом была поругана честь Франции. Свой доклад министру он завершил словами: «Если ваше превосходительство не желает придавать этому делу то серьезное и публичное внимание, которого оно заслуживает, я прошу, по крайней мере, разрешить мне уйти в отставку».
В своем докладе великому визирю Османской империи дей признал, что ударил Деваля мухобойкой, но возложил всю вину за эту провокацию на него. По его словам, он три раза писал французам с требованием погасить долг, но не получил ни одного ответа. Он вызвал французского консула на аудиенцию и поднял этот вопрос «в вежливых выражениях, с изначально дружественным настроем»: «Почему я не получил ответа ни на одно из писем, отправленных мною вашему [французскому] правительству?» На это консул высокомерно заявил, что «король Франции и Французское государство вправе не отвечать на письма, которые вы им посылаете». Далее он осмелился выразить презрение к мусульманской религии и Его Величеству [султану], покровителю всего мира. Не в силах стерпеть это оскорбление, превзошедшее все границы допустимого, и призвав на помощь мужество, присущее лишь мусульманам, я нанес ему два или три легких удара мухобойкой, которую держал в своей смиренной руке.
Какая бы из этих двух версий ни была ближе к истине, очевидно, что французы не собирались расплачиваться по долгам 30-летней давности, а алжирцы не собирались прощать им эти долги. После инцидента с мухобойкой французы потребовали возместить ущерб, нанесенный чести Франции, в то время как алжирцы продолжили настаивать на погашении задолженности. Ни одна из сторон не желала уступать в этом споре, и катастрофические последствия не заставили себя ждать.
На нанесенное им «оскорбление» французы ответили ультиматумами. Сначала они потребовали, чтобы алжирцы приветствовали флаг Франции орудийным салютом, но дей категорически отказался. Затем французы установили морскую блокаду порта Алжира, что нанесло больше ущерба марсельским торговцам, чем алжирским корсарам, чьи быстрые суда легко проскальзывали между французскими военными кораблями. Ситуация зашла в тупик, и в конце концов через два года французы решили спасти лицо и отправили своего дипломата провести переговоры с деем. Но алжирцы открыли пальбу из орудий и не позволили кораблю с посланником даже приблизиться к берегу. Алжирский инцидент перерос в серьезную проблему для французского короля Карла X, который на тот момент и без того находился в незавидном положении.
Попытки Карла Х (правил в 1824–1830 гг.) восстановить абсолютную монархию вернули Францию к предреволюционным временам, грозившим новым народным восстанием (в своих заметках о Франции Рифаа ат-Тахтави подробно описал этот бурный период). Его премьер-министр Жюль де Полиньяк считал, что иностранная военная кампания поможет сплотить французское общество вокруг престола. Но было очевидно, что другие европейские державы, в частности Британия, могут выступить против этой кампании, которая неизбежно приведет к изменению баланса сил в Средиземноморье. Поэтому Полиньяк отправил послов в Лондон и к другим европейским дворам, чтобы убедить всех в том, что предстоящее вторжение в Алжир преследует самые благородные цели: положить конец пиратству, христианскому рабству и выплате пошлин, которые Алжирское регентство взимало с европейцев за обеспечение безопасности судоходства. Заявив, что Франция печется об общеевропейских интересах, Полиньяк рассчитывал заручиться международной поддержкой французского вторжения в Алжир.
В июне 1830 года французский экспедиционный корпус численностью 37 000 человек высадился к западу от алжирской столицы. Очень скоро разгромив алжирские войска, 4 июля французы вступили в город. Но эта триумфальная победа уже не могла спасти Карла X, который был свергнут в том же месяце в ходе Второй французской (июльской) революции. Как писал египетский богослов Рифаа ат-Тахтави, живший в то время в Париже, французы гораздо больше радовались свержению непопулярного короля, чем оккупации Алжира, для которой, по его мнению, «не было других причин, кроме удовлетворения его [Карла X] прихоти»2. Тем не менее после падения монархии Бурбонов французы остались в Алжире. Это было одним из немногих долговременных наследий ничем не примечательного правления Карла X. С капитуляцией Хусейн-паши 5 июля 1830 года завершилось 300-летнее османское господство над Алжиром и началась эпоха французского колониального правления, продлившаяся 132 года.
