1. Российский контекст восприятия Дюркгейма
Однако интересен вопрос: как его при этом воспринимали в сравнении с другими западноевропейскими мыслителями, такими, например, как Конт, Маркс, Спенсер или Тард, и почему его воспринимали так, а не иначе? Чтобы дать серьезный ответ на этот вопрос, необходимо осмыслить взаимодействие содержания дюркгеймовской теории с одной стороны и традиций и тенденций социальной мысли, социального развития России с другой. И тогда станет легче ответить на другой вопрос: оказывал он влияние на российскую мысль или же просто использовался ею для решения собственных научных и практических проблем? Впрочем, здесь нет дилеммы, так как именно в использовании и проявляется влияние научной теории. Восприятие Дюркгейма неизбежно было связано с внутрироссийскими тенденциями и традициями социальной мысли.
Дюркгейм был сторонником социологии как науки строгой, рациональной и объективной. Для него это было знание, свободное от всякого рода оценочных суждений. Он писал, что роль социолога — это роль врача, который должен устанавливать объективный диагноз состояния социального организма и на основе этого диагноза давать рекомендации по его лечению. Она отличается от функции политика и государственного деятеля. В России было немало социальных ученых, которым подобные взгляды были близки. Среди них были представители «позитивистского» и неокантианского направлений в социальной науке, в частности Е. В. Де-Роберти, М. М. Ковалевский, Б. А. Кистяковский, В. М. Хвостов, часть марксистов, молодой Питирим Сорокин и др. Но были и те, кто придерживался противоположных взглядов на общество, социальную науку и ее познавательные средства. Были и те, кто, как и в других европейских странах, вообще отвергал возможность постижения социальной реальности рациональными, научными средствами. Соотношение этих различных тенденций в значительной мере определило характер восприятия, интерпретации и оценки социологии Дюркгейма в России.
2. О главных тенденциях российской социальной мысли
В принципе, всю историю социологии можно разделить на две главные теоретические или метатеоретические ориентации: естественно-научную («позитивистскую», «натуралистическую», «объективную») и «гуманистическую» («антипозитивистскую», «антинатуралистическую», «субъективную»). Эти две ориентации постоянно взаимодействуют, борются между собой, переплетаются друг с другом, проникают друг в друга. В социальной мысли России, как и в других европейских странах, присутствовали обе названные ориентации. К первой из них принадлежали такие выдающиеся социальные мыслители и ученые, «позитивисты» и неокантианцы, как Е. В. Де-Роберти, М. М. Ковалевский, Б. А. Кистяковский, В. М. Хвостов, П. И. Новгородцев, некоторые представители марксизма, в частности «легального марксизма», и др.
Но преобладающее значение в идейной жизни России имела вторая ориентация. В частности, на рубеже XIX–XX веков важную роль играла так называемая «субъективная школа». К ней принадлежали такие выдающиеся социальные мыслители и ученые, как П. Л. Лавров, Н. К. Михайловский, Н. И. Кареев, С. Н. Южаков. Эта школа придавала первостепенное значение субъективным факторам общественного развития и субъективному методу постижения социальных явлений. Ее называли даже просто русской школой в социологии. Она продолжила идею социологии, основанной на субъективной методологии Огюста Конта, необходимость развития которой отмечал Михайловский. Согласно ему всякая социальная наука должна начать с некоторой утопии; не следует «прикрываться» объективностью, надо прямо заявлять о том, на чью сторону становится исследователь и какой идеал ему ближе, а затем уже начинать исследование интересующего его объекта.
Хотя Ленин энергично критиковал Михайловского, хотя большевики часто апеллировали к «объективным» законам и факторам исторического развития, в действительности они также придерживались второй из названных ориентаций и опирались на субъективную методологию. Широко известные «принцип партийности» и «классовый подход» в большевизме представляли собой не что иное, как разновидности «субъективного» метода. Для Ленина из двух главных теоретико-методологических порока — «субъективизма» и «объективизма» — наиболее страшным был все-таки последний.
К сказанному следует добавить усиление иррационалистических, мистических и религиозно-идеалистических тенденций в российской философии XIX–XX веков. Рациональное, научное познание в России нечасто рассматривалось как самоцель и самоценность; оно занимало преимущественно подчиненное место по отношению к художественному творчеству, беллетристике и публицистике. Именно писатели, а не ученые, в России чаще всего были «инженерами человеческих душ». У столь разных мыслителей, как А. С. Хомяков, М. А. Бакунин и С. Н. Булгаков, «жизнь» оказывалась более фундаментальной и важной познавательной категорией, чем наука, «наукотворчество» и, шире, рациональное познание вообще.
Очевидно, что в таких условиях горячая вера Дюркгейма в «холодную», рациональную науку, свободную от оценочных суждений, и разработка такой науки не могли встретить энтузиазма в широких кругах российской интеллигенции.
3. Два Конта, два Маркса и один Дюркгейм
В творчестве Огюста Конта, одного из родоначальников социологии, мы находим обе названные теоретико-методологические ориентации: «естественно-научную» и «гуманистическую». Первую, основанную на так называемом «объективном» методе, он разрабатывал на первых этапах своего научного творчества; вторую, основанную на «субъективном» методе (эмоциональном «методе сердца», по его выражению), — на завершающем. Можно сказать, что было два Конта, из которых второй в определенной мере противостоял первому. Дюркгейм считал себя идейным наследником Конта, но не склонен был принимать его наследие целиком. Ему был близок Конт № 1, но не Конт № 2. Между тем в России как раз идеи последнего или близкие им были более популярны.
Аналогичная ситуация сложилась с российской рецепцией Маркса. Известно, что не только Контов, но и Марксов было два. Один Маркс — сторонник позитивной социальной науки, ориентированной на естественно-научное знание как на образец. Второй Маркс — идеолог революционного движения, автор коммунистической утопии, для которого наука — не академическое беспристрастное исследование, не поиск истины как таковой, а средство практического преобразования мира. Второй Маркс, «субъективист», как и Конт № 2, в России одержал победу. Большевики были сторонниками второго Маркса, о чем писал Бердяев, который сам воплощал ту же «антипозитивистскую» тенденцию. В России, в стране великой литературы, религиозных и политических идеалистов, мистиков и романтиков, объективное, рациональное и эмпирическое познание, свободное от оценочных суждений, как правило, находилось в тени противоположных воззрений. Этим объясняется и популярность Конта № 2, Маркса № 2, Ницше, Бергсона, Зиммеля и многих других антирационалистов и иррационалистов. Они в России всегда находили более благоприятный прием, чем взгляды, подобные Дюркгейму.
4. Российская рецепция Дюркгейма — элемент «нормальной» научной коммуникации
Следует при этом подчеркнуть, что взгляды Дюркгейма были восприняты в России так, как они, собственно, и должны были быть восприняты с точки зрения нормальной научной коммуникации. Да, они не вызывали такого мощного энтузиазма, как взгляды Маркса и некоторых других теоретиков. Но зато это был феномен нормальной научной коммуникации. Сам-то Дюркгейм себя считал только социологом, социальным ученым, и для него это звание было очень высоким. Он не мыслил себя ни политическим пропагандистом, ни религиозным проповедником, ни пророком будущего счастливого человечества, будь то коммунизм или позитивизм. Хотя он не очень хорошо представлял, какова его российская рецепция, тем не менее, я думаю, он был бы доволен тем, как его в России восприняли, приняли, истолковали — как ученого и только, как человека, целенаправленно, честно и методично постигающего истину об обществе и этим приносящим ему пользу.
5. Социология как наука — влияние дюркгеймовского творчества
Несмотря ни на что, у Дюркгейма в России были последователи, хотя и вполне критически к нему настроенные и далекие от того, чтобы делать из него кумира (а постоянное творение и свержение кумиров — константа российской идейной истории). Дюркгейм способствовал формированию образа социологии как серьезной, рациональной, академической, «настоящей» науки, далекой от разного рода идолов, будь то идолы рода, пещеры, рынка или театра. Эта наука в его понимании далека также от дилетантизма и легковесности. И образ этой науки хотя и часто оказывался и оказывается в тени других образов, но в действительности не исчез, он никуда не делся. Он продолжает жить и работать и в России, и в других странах мира.
Гофман А. Б. Эмиль Дюркгейм в России. Рецепция дюркгеймовской социологии в российской социальной мысли. М.: ГУ — Высшая школа экономики, 2001.
Гофман А. Б. Классическое и современное. Этюды по истории и теории социологии. М.: Наука, 2003. С. 251-354.
