Михаил Соколов: Следующий ниже текст представляет собой параграф из главы, посвященный российскому рынку академического труда в книге «Как становятся профессорами: Академические карьеры, рынки и власть в пяти странах» (авторы — Михаил Соколов, Катерина Губа, Татьяна Зименкова, Софья Чуйкина и Мария Сафонова, серия «История науки» издательства «Новое литературное обозрение», 2015 год). Глава основана на данных, полученных в ходе исследования истории социологии в Петербурге в течение последних полувека. В предшествующих параграфах описывалась структура локального социологического сообщества, состоящего из трех частей, которым, в духе традиции чикагской городской социологии, были присвоены названия «Вест-сайд, «Ист-сайд» и «Олд-центр». Несмотря на контрасты между ними в политических и культурных пристрастиях, стилях письма и представлениях о благой академической жизни, в одном отношении все три части проявляли поразительное сходство.
Сила русских сетей
В одной из самых растиражированных цитат в истории социальных наук, Токвиль констатировал, что везде, где во Франции наблюдатель обнаруживает политику правительства, а в Британии — инициативу аристократа, в Америке он встретит добровольную ассоциацию. Оказавшись в России, он безусловно обнаружил бы, что ту же роль здесь будет играть дружеская сеть. Токвиль имел в виду всевозможные филантропические инициативы, но — как показывают даже наши пять глав — его наблюдения легко обобщить на любые иные совместные предприятия.
Науку в целом можно рассматривать как серию коллективных действий. Издание журнала, проведение конференции, открытие факультета, осуществление всяких исследований силами более, чем одного человека, или присуждение премии требует организованного участия многих людей. Рынок труда, вообще говоря, также является коллективным действием. Много людей участвует в том, чтобы вакансия получила заполнение, а претендент на нее — работу. Любое коллективное действие должно осуществляться с помощью какого-то механизма координации. Оливер Уильмсон (Williamson, 1981) классифицировал эти механизмы на бюрократические, сетевые и рыночные в зависимости от того, какова степень стабильности связи между задействованными в них индивидами. В бюрократии участники взаимодействия определены на основании формальных правил. На рынке они образуют пары ad hoc на основании процедуры, описываемой труднопереводимым английским словом matching. Сеть занимает промежуточное положение, при котором участники выбираются из ограниченного, но не очерченного на основании каких-то жестких критериев пула знакомых. Каково бы ни было взаимодействие, мы найдем эти три возможности координировать его.
Возьмем конференции. Оргкомитет может назначить докладчиков и обязать студентов явиться (многие факультетские конференции собираются по приказу декана, который назначает завкафедрами руководителями секций, а те обязывают своих подчиненных сделать доклады и привести послушать их снятых для этих целей с лекций студентов). С другой стороны, оргкомитет может разослать по своим знакомым open call — «открытый зов» — и пассивно ждать, что кто-то откликнется на него, а затем забронировать зал и надеяться, что программа привлечет кого-нибудь еще в качестве бескорыстного слушателя. Как обычно, компромиссный вариант состоит в том, чтобы воспользоваться силой сетей и позаботиться о том, чтобы пригласить хотя бы часть докладчиков, а также — если организаторы серьезно относятся к происходящему — сделать несколько звонков, для того чтобы собрать аудиторию.
Аналогично, журнал может быть учрежден при организации и возглавляться деканом, который поручает завкафедрам его разделы, наполняемые усилиями преподавателей и нуждающихся в публикациях аспирантов; такой журнал может быть не особенно заинтересован в посторонних авторах. Редакция может полностью полагаться на самотек приходящих в нее рукописей. Наконец, он может собираться усилиями главного редактора и его помощников, которые активно занимаются расширением круга контактов, стараясь привлечь заинтересовавших их авторов и отделаться от энергичных, но не подходящих. В том же духе, редактор может заботиться о продвижении своего издания, раздавая копии знакомым (и стараясь завести больше знакомых, чтобы раздать больше копий), а может полагаться на почтовую службу и инициативу читателей.
Первый, бюрократический, вариант координации во многих отношениях является самым слабым. Существуют задачи, с которыми бюрократия не справляется вовсе, и главной из них является пополнение собственных рядов: всякая современная бюрократия нуждается в кадровом пополнении из-за своих пределов. Два другие способа координации, сеть и рынок, однако, не поддаются однозначной сортировке в терминах лучше-хуже — каждая из них может обеспечить решение практически любой задачи. Сетевой журнал не обязательно хуже, чем рыночный, и превращение сетевого издания в рыночное влечет за собой ощутимые изменения в содержании, которые часто воспринимаются с двойственными чувствами (о жанровой эволюции ведущих журналов при их превращении в рыночные см. Губа, 2013). В некоторых отношениях, рыночный механизм в чистом виде не считается работоспособным даже в тех национальных академиях, где он в целом имеет самое широкое распространение. Американская социологическая ассоциация не полагается на open calls при поиске пленарных докладчиков на свою ежегодную конференцию, хотя, гипотетически, могла бы. Тем не менее, в общем и целом, мы можем расположить каждый академический мир где-то на шкале между полюсами чисто сетевого и чисто рыночного способа координации в соответствии с тем, какой из них преобладает. Одной из главных тем Заключения к этой книге будет то, почему в некоторых, но не во всех, национальных академических мирах происходит постепенный переход от первого ко второму.
Координация, которую мы обнаруживаем в российской академической истории, является в подавляющем большинстве случаев сетевой. Так, например, вне зависимости от того, ассимиляционистским или изоляционистским лагерем он издавался, российский социологический журнал имел общий набор черт. Прежде всего, он имел тенденцию быть творением одного несменяемого редактора и рассматриваться как его собственность. Как правило, журнал переходит в новые руки лишь со смертью или полной неработоспособностью его создателя. Редактор искал рукописи и единолично принимал решения об их публикации. Существование рецензирования по большей части лишь имитировалось для сохранения позиций в списке ВАК или привлечения грантовых средств. Даже там, где рецензенты действительно писали рецензии на статьи, а авторы действительно получали их, все считали возможным полностью игнорировать высказанные замечания; редактору ничего не стоило решить опубликовать статью, которая получила два резко отрицательных отзыва. Произвол редактора обычно ограничивался только влиянием руководителя организации, которая несла большую часть расходов по изданию.
На примере журналов мы можем увидеть часть причин, по которым сети были столь важны. Поскольку каждая транзакция между автором и редакцией имеет тенденцию затягиваться, обе стороны стремятся сократить их число. Так, редакция часто берет на себя труд привести текст в соответствие с тем, что рассматривается ей как стилистический стандарт академического письма, даже не согласовав с автором результаты, и авторам свойственно воспринимать это с благодарностью. Аналогично, редакция стремится заранее сократить число предстоящих транзакций, взаимодействуя только с известными ей авторами, которых она заведомо сможет опубликовать. Это политика часто открыто артикулируется, как и мотивировка узостью «своего круга», причем как в ассимиляционистской, так и в изоляционистской части социологии. Представитель наиболее ассимиляционистской институции следующим образом мотивировала предубеждения против open calls:
Помимо удобства редактора, личная сеть во многих отношениях более удобна и для автора. Приглашение опубликоваться гарантирует, что текст будет опубликован в ограниченные сроки, и снижает риск моральных издержек. Резкая критика или полное отвержение статьи воспринимаются как драматическая потеря лица, оскорбление, еще более тяжелое, поскольку может быть нанесено из-за угла анонимности и не допускать никакого возмездия. В академическом мире, столь чувствительном к соображениям декорума, сколь российский, мы не удивимся, увидев, что возникновения таких ситуаций стремятся избежать любой ценой.
Аналогично, несмотря на то, что действующий сегодня Трудовой кодекс допускает найм на академические позиции (преподаватель, научный сотрудник) только по открытому конкурсу, в нескольких десятках взятых нами биографических интервью какие-либо события, связанные с этим конкурсом, не упоминались ни разу. Даже весьма критично настроенные к академическому порядку в России индивиды, в целом, вполне снисходительно отзываются об этой практике как о привычном и, в целом, небольшом зле:
О: Поэтому, если по конкурсу, то конкурс, как всё в этой стране — это чистая формальность. Конкурс объявляют тогда, когда известно под кого объявить. Конкурс объявляют под человека.
В: Были случаи, когда было, скажем, два претендента?
О: Да. Было. Но проходил тот, под которого объявлялся конкурс. Если люди умные, приходили и говорили, допустим, условно: «NN, вот у вас объявлен конкурс. У вас есть человек, или мне бы тоже хотелось к вам». «Ну вообще-то у нас есть человек». «Всё, извините». Это ещё умный человек. Если глупый, то он подаст заявление, но он не попадёт <…>. Но это общее… это не вина, не беда данного института. Это так принято. Везде. Это и вузовская система, и академическая. Давно сложилась. Давно. Эту липу гонят давно.
В: А что будет, если кандидат, который придёт со стороны будет гораздо сильнее? Насколько это проницаемо для конкурсного отбора?
О: Понимаете, в чём дело. Ведь объявляется конкурс с учётом конкретного человека. Допустим, объявляется конкурс старшего научного сотрудника. Придёт доктор наук. Ему скажут: «Ну простите, нам нужен кандидат. У нас нет денег для доктора наук, у нас деньги для кандидата наук». Мы не можем. Либо скажут ему, когда изберут кандидата, будут обосновывать: «У нас же ставка кандидата, у нас же нет докторской ставки, мы же объявляли под кандидата» (в.н.с., Олд-центр).
В: А вот… допустим, есть два кандидата, которые вместе выходят на выборы. Один совершенно сторонний, но у него гораздо более впечатляющий послужной список. Ну скажем, если доцентская должность, один кандидат, второй доктор. Доктор с монографией, публикациями…
О: Но чужой.
В: Но чужой, да. Его не хотят. Что будет?
О: Ситуативно. Я думаю, что это ситуативно, зависит от многого. На уровне интуиции <…> у меня нет никаких данных, естественно. Просто я даже не слышал о таких [случаях]… Проиграет, конечно, чужой. <…> Или, если доктор им нужен, они разведут, предоставят возможность пойти на другую кафедру, а если не нужен, то гвоздей не будет, или забивать некому или ещё что-нибудь случится. Ну, отчасти я понимаю [это], потому что [кафедра] — это микроколлектив, который не предполагает то, что называется, периода испытательного срока (профессор, Ист-сайд).
Наконец, подобным же образом выглядит распределение исследовательских грантов:
То, что касается западных разнообразных фондов, то …на мой взгляд произошла некоторым образом приватизация этих всех каналов. Она двусторонняя, с одной стороны, люди Запада предпочитают иметь дело со знакомыми людьми, теми, кто все эти годы мелькал там и заработал себе имя <…>. С другой стороны, само сокращение этого рынка понятно заставляет тех людей, которые стоят у этого крана соответственно теснее смыкать плечи… А то, что касается ситуации с местными, например, с региональными правительствами, то здесь ситуация почти та же самая. Существуют люди, как бы проверенные, которые борозды не портят, которые как бы год из года осваивают вот эти вот не очень большие деньги (в.н.с., Олд-центр).
Основным мотивом, упоминаемым в интервью, как мы видели, было использование сетевого механизма как средства снижения неопределенности, предохранения заказчика от недобросовестного исполнителя контракта, работодателя, от непредсказуемости работника, редактора, от риска получить слишком мало хороших текстов или слишком много плохих. За повсеместным распространением сетей, однако, проступает и нечто иное.
Каждый взрослый обитатель академического мира прямо и косвенно участвует в распределении гораздо большего количества средств, чем он может присвоить себе сам. Он участвует в выборах кандидатов на позиции, сидит в комитете, раздающем гранты, играет какие-то роли в диссертационном или журнальном комплексе, позволяющем претендовать на работу другим, и так далее, и тому подобное. Вообще говоря, он может полностью монетизировать свои решения, позволяя покупать их по каждому из этих вопросов тому, кто предложит наибольшую цену. Этот механизм называется в современном русском языке «откатом», и формальные методы оценки, так отравляющие жизнь ученым, есть прямое отражение желания как-то предотвратить его использование. Возможно, однако, и менее прямолинейное обращение к нему — не для прямого обогащения, а для открытия морального кредита, создания сети обязательств, привязывающих других к себе. Инвестирование этих ресурсов в поддержание сетей позволяет получить доступ к ресурсам, которые индивид контролирует, но которыми он не обладает, обходным путем. Печальная особенность сети состоит в том, что возникающее обязательство тем больше, чем меньше шансов было бы у получателя блага стать его обладателем на основе чистых заслуг. Высокомерный молодой гений может не испытать никакой благодарности к декану, который правдами и неправдами обеспечит его профессурой; посредственность сохранит признательность на всю жизнь. В некотором смысле, любое благо, распределяемое на анонимных рыночных и меритократических началах, есть растрачивание кредита, который иначе мог бы быть накоплен всеми вовлеченными в его распределение.
Так или иначе, в смысле организации российский академический мир является совершенно законченно сетевым, и это имеет последствия и для истории социологии, и для индивидуальной судьбы в нем. Из веберовских класса, статуса и партии доминирующей формой стратификации в нем, безусловно, является партия как форма добровольной, основанной на взаимопомощи ассоциации. Эти партии приобретают форму многопоколенных академических семей, сплоченных дружескими отношениями и моральным обязательствами, во главе которых стоит кто-то (или сразу несколько) из отцов- и матерей-основателей, выполняющих основную работу по координации всех видов деятельности. Мы будем использовать слово «боссы», чтобы обозначить исполняемые ими функции и противопоставить их руководителям формальных структур, которые могут по тем или иным причинам не играть эту роль.
Наше исследование сетевой истории петербургской социологии читатель может со в статье одного из авторов «Сетевая структура и идентичности в локальном сообществе социологов» (Сафонова, 2012). Здесь мы ограничимся указанием на то, что история петербургской социологии может быть рассказана как история ветвления и конкуренции нескольких таких семей. Две старейшие и долгое время наиболее непримиримые из них восходят к двум аспирантам В. П. Тугаринова, учившихся на философском факультете Ленинградского государственного университета еще в 50-х годах — В. А. Ядову и В. Я. Ельмееву. Ельмеевская сеть базировалась в основном в ЛГУ — на факультетах философии и экономики и университетском НИИ комплексных социальных исследований (НИИКСИ), и она же в дальнейшем в значительной мере стояла за возникновением факультета социологии там. Ядовская сеть, другими отцовскими фигурами в которой были А. Г. Здравомыслов и Б. М. Фирсов, некоторое время также присутствовала в НИИКСИ, но затем ее лидеры перекочевали в учреждения Академии наук, которые затем служили ее основным опорным пунктом. Вначале Ядов и Фирсов работали в ленинградских секторах московского Института комплексных социальных исследований АН в Ленинграде, затем — вместе с этими секторами были переведены в Институт социально-экономических проблем АН (в 1975), затем Ядов возглавил головной московский Институт социологии, а Фирсов получил возможность вывести их общих сетевых отпрысков в филиал этого института в Ленинграде (1989), и, наконец, в 2000 филиал приобрел права полноправного Социологического института АН, который мы и встретим далее. Младшие поколения ядовской сети обособились от нее на протяжении 90-х, создав несколько организаций на новых территориях, созданных грантовой экономикой- уже упоминавшиеся Центр независимых социологических исследований, Факультет политических наук и социологии Европейского университета в СПб и, уже путем ответвления сети, уже обосновавшейся в ЕУСПб — факультет социологии петербургского филиала Высшей школы экономики. Рисунок 2 графически отображает эту эволюцию.
В нашем исследовании, семьи идеально реконструировались на основании формального сетевого анализа, при котором мы просили респондентов назвать людей, повлиявших на их профессиональные биографии, коллег, участвовавших с ними в исследовательских проектах, а также звавших их опубликоваться или выступить с докладом (Сафонова, 2010; Сафонова, 2012). Наши Вест- и Ист-сайды были выделены именно с помощью такого анализа, при этом исторически процесс их обособления прекрасно описывается через конфликты их лидеров. .
Изучение сетевой истории российской социологии приводят нас к нескольким обобщениям по поводу непростых отношений между сетями и формальными организациями. Во-первых, мы видим, что в петербургской (и не только петербургской) социологии организации возникают как оболочки для того или иного ответвления сети. Развитие организации происходит снизу-вверх и, фактически, выглядит как серия идущих сверху вниз приглашений. Административный вес в этой системе безошибочно производен от того, сколько и каких людей индивид может созвать под свои знамена; тех, про кого известно, что достаточно им топнуть, чтобы на пустом месте собралась армия, часто получают приглашение так и поступить. С другой стороны, только те, кто временами получает такие приглашения, оказываются окружены людьми, ожидающими, что те их позовут (см. ниже), и в этом смысле восхождение в класс боссов обычно предполагает постепенный подъем за счет облака тех, кто ожидает от индивида предложений работы. Это приводит нас к «во-вторых» — один из источников кризиса в сетевых организациях может стать кризис наследования: в то время, как первый директор обладает никем не отрицаемой легитимностью, его наследник вынужден постоянно подтверждать свой мандат. Как уже говорилось выше, распространение демократических процедур, обеспечивающих контроль большинства сотрудников над принятием ключевых решений, делают нового руководителя в значительной мере зависимым от коллектива. Исключение составляют ситуации, когда сам этот коллектив состоит из нескольких оппонирующих друг другу семейств; тут директор, лавируя между ними, может добиться известной автономии. Ценой становится постоянный конфликт.
В-третьих, неизбежным следствием этого положения вещей является то, что сети привыкают смотреть на организации как на свою собственность. Лояльность сети в целом ставится выше лояльности организации — сеть обеспечивает индивида возможностями найти новую работу, моральной поддержкой при преодолении очередного институционального барьера и аудиторией для его выступлений или статей. Один из постоянных лейтмотивов в интервью — роль старших коллег в сети, задающих ориентир, на который надо равняться, поддерживают индивида при отправке первой заявки или статьи, и помогают пережить непростые времена.
О: Да, это был мой первый индивидуальный проект <…>. Коллеги активно писали заявки, коллеги активно участвовали в различных исследованиях, ездили на конференции, и мне тоже нужно было что-то делать. Коллеги показывали мне, если хотите, определенную высокую планку, которой нужно было соответствовать. Чтобы соответствовать, ты должен был что-то писать, что-то делать. [Когда я писал заявку] N, например, очень серьезно мне помогал. Фактически помог в разработке инструментария по данному проекту.
В: То есть они не отпускали вас, так сказать, в открытое море?
О: Нет, нет, нет, нет, нет. Такого никогда не было. Была попытка максимально меня включить в работу. Есть исследование — значит, включаем. Нужно было не только научить человека, но и финансово ему помочь, что они, собственно говоря, и старались делать по максимуму (доцент, Ист-сайд).
Сохранение членства в сети оказывается значительно важнее сохранения рабочего места и потому, что организации оказываются более эфемерными, и потому, что потеряй индивид одну работу, сеть всегда поможет ему с другой. Сеть контролирует нечто большее, чем отдельную организацию: она контролирует экономическую нишу. Сеть концентрирует навыки, аккумулирует связи и оказывает моральную поддержку тем, кто принадлежит к ней; наоборот, она может активно скрывать информацию или пытаться атаковать тех, кто проникает на ее территорию.
В этих условиях, одна из латентных причин конфликта директора академической организации с коллективом состоит в том, что директор вольно или невольно должен представлять интересы организации, не сети. Там, где существуют какие-то внешние критерии эффективности, директор должен обеспечивать соответствие этим критериям. Если организация оценивается по количеству опубликованных статей, директор должен проследить за тем, чтобы сотрудники публиковались, а те, кто отказываются публиковаться, как положено, — были заменены на новых, готовых это делать. Если есть ресурсы, которые можно проесть сегодня, а можно инвестировать в развитие организации завтра, директор гораздо более предрасположен думать о завтра, чем коллектив. Здесь его ситуация оказывается двойственной — с одной стороны, он обязан своим статусом административного босса возможности мобилизовать людей, т. е. чтобы сохранить руководящее положение в сети, надо заботиться о ней. С другой стороны, сохранение руководящей позиции требует от него идти против их воли. Административный талант в значительной мере заключается в способности найти компромисс.
Самые существенные для нашей истории сети часто простираются за пределы дисциплины или даже академического мира в целом. Советские социологи первого поколения были многим обязаны патронажу со стороны философов и партийных идеологов (Иовчук, Францев, Румянцев), занимавших несравненно более высокие посты, чем они, в советской иерархии (Соколов, 2011), и по большому счету могли считаться младшими ответвлениями их сети. Имея такую поддержку сравнительно рано в профессиональной биографии, сплоченная группа могла получить доступ ко всем ключевым ресурсам в обход существующего академического истэблишмента. В истории петербургской социологии мы находим три такие группы. Первыми двумя были ядро «ленинградской школы» (самоназвание того, что мы назвали «ядовским семейством») и ельмеевцы. Третьей группой было младшие ответвления ядовской сети, создавшие ЦНСИ, ЕУСПб и филиал Вышки, в карьерных успехах которых сыграли роль их студенческие друзья по экономическому факультету, ставшие часть национальной элиты. Именно он уже в следующем веке обеспечит основное политическое прикрытие и экономическую поддержку Европейскому университету.
На этом примере хорошо заметно, что оказывающие наибольшее влияние на прогресс дисциплины сплоченные группы могут возникнуть лишь в небольшом сегменте эксклюзивных учреждений, которые функционируют как «кузницы элиты» — имея в виду не только академическую, но и социетальную элиту. Россия мало отличается в этом смысле от Франции или Британии (и гораздо сильнее — от Германии и США). В рамках другого исследования, мы создали небольшую выборку в 117 человек, представлявших, по нашей оценке, социологический истэблишмент. Из 99 ее членов, о чьем образовании у нас есть сведения, 26 закончили МГУ (14 — философский факультет) и 15 ЛГУ (7, кроме того, получили там впоследствии второе высшее образование). Все прочие вузы дали не более 2-х человек за единственным исключением Педагогического института им. Герцена в Ленинграде, который в разные годы окончили четверо. По ограниченности маршрутов, которыми ведут тропы славы в России, она напоминает Францию.
Сами составляющие истэблишмент индивиды обычно имеют аристократическое происхождение (да и кого еще мы можем ожидать встретить в элитарных учебных заведениях?), которое дополнительно обеспечивает их изобилием связей за пределами академического мира и тем самым притоком ресурсов. Родители первого поколения советских социологов в непропорционально большой доле принадлежали к советской нетехнической интеллигенции — из изучения биографий виднейших представителей этой когорты следует, что не менее 80% их родителей должны были получить высшее образование — впечатляющая гомогенность для страны, в которой на 147 миллионов населения (Согласно Первой всесоюзной переписи 1926 года) приходилось всего 521 тысяча специалистов, из них — 233 тысячи с высшим образованием (менее 0,2%). Та же тенденция, вообще говоря, прослеживалась и далее.
Необходимо сделать важную оговорку прежде, чем мы двинемся дальше. Выше мы говорили о «семьях» или сетях как о дискретных целых. Они, разумеется, не являются таковыми. Сеть — это не агент с очерченным контуром. Она перетекает в другие сети, и нельзя сказать, на ком она начинается или заканчивается. В сетевом отношении, наши семьи не изолированы друг от друга, хотя контакты между ними и истончены.
В целом, изучение сети показывает нам, что, как и можно ожидать от академического мира, работающего от сети, петербургскую социологию приводят в действие несколько десятков человек. Сами они занимают некоторое количество позиций, делают сколько-то докладов и пишут сколько-то статей, но их роль гораздо больше этого — они дают возможность сделать то же самое непропорционально большему числу людей. Если мы проанализируем сведения о 850 личных приглашениях, содержащиеся в анкетах (мы спрашивали о том, кто приглашал индивидов на работу, конференцию или к публикации, а также о том, кто оказал на их карьеру наибольшее влияние — см. подробно об этом в Сафонова, 2012), то обнаружим, что, вопреки правилу Парето («20% исполнителей приносят 80% результата»), 80% приглашений приходится всего на 43 человека, т. е. 7%. Половина из 337 приглашений опубликоваться приходится всего на 8 человек, которые были редакторами городских журналов или завкафедрами, наладившими выпуск сборников.
Анализируя сети приглашений разного типа, мы находим очевидную тенденцию концентрировать ресурсы в одних руках и сравнительно низкий уровень специализации. При этом, корреляций между сетями ограниченна, что показывает редкость всесторонней зависимости от одного-единственного патрона (Сафонова, 2012). Скорее, каждая из больших семей имеет некоторое разделение труда между своими лидерами. Отметим, кроме того, что сетевая зависимость от кого-то не подразумевает — вопреки тому, о чем говорит антиутопический фольклор — выражение благодарности через расточение символов интеллектуального признания. Патронаж не гарантирует свидетельств признания — предложивший кому-то работу в нашей популяции не может рассчитывать на ответные цитирования; с другой стороны, признание может быть не является необходимым условием, чтобы кому-то покровительствовать.
Так или иначе, академическое взаимодействие предполагает постоянное накопление осведомленности друг о друге, и претендующий на положение академического босса не должен упускать ни одной возможности собрать побольше полезных сведений о других:
Ну то есть как-то общались, обсуждали темы научные. Как я теперь понимаю, NN там некое тестирование проводил меня… <…> Мне казалось, что мы просто за науку говорим, а он как бы видимо проверял по своим критериям профпригодность, как ему представлялось (н.с., Олд-центр).
С точки зрения симметрии объяснения, было бы соблазнительно описать рост сети как еще одну коалиционную игру, и с некоторой точки зрения она и является таковой. К несчастью, неопределенность границ и внутренняя гетерогенность составляющих сеть отношений затрудняет ее отождествление с цельным агентом, обладающим единым разумом и волей. Она контролирует некоторые ресурсы, но каждый ее член в отдельности лишь с какой-то вероятностью имеет доступ к ним. Тем не менее, для социального мира, организованного по сетевому признаку, естественно стремиться всячески увеличивать ресурсы в руках любого из членов сети, как экономические, так и символические, поскольку все остальные ощущают, что обладают преимущественным доступом к ним. Я способствую продвижению тех, с кем связан, поскольку предполагаю, что могу получить долю во многих их прибылях; я хвалю их, поскольку верю, что делю с ними их славу.
Несмотря на аморфную природу сети, разные ее фрагменты обладают отчетливо различным характером — тем, что мы ранее назвали «академической культурой» — и, прежде, чем двигаться дальше, мы должны сказать несколько слов о культурах, сосуществующих в российской социологии.
