А старший сын короля, Карл Эдуард Стюарт, был классическим романтическим героем. В Шотландии в одном из замков хранится локон его волос. Это классический прекрасный принц из готической сказки: длинные золотисто-рыжие волосы, приятные манеры обхождения — «юноша бледный со взором горящим», все, что положено. Карл Эдуард был полон решимости героически явиться в Шотландию и вернуть своему отцу престол. Как мы догадываемся, все кончилось плохо, но пока до этого далеко.
К восстанию готовились с переменным успехом, потому что помнили, что до этого все попытки заканчивались провалом, а это может быть тенденцией. Деньги на это дело собирали, заручались поддержкой французской короны. Основными противниками здесь выступали Англия и Франция — эта ситуация будет стандартно сохраняться до конца Семилетней войны. Очередное восстание в Шотландии, в Ирландии, в идеале в Англии было всем только на руку. С достаточно ограниченным объемом денег и оружия и всего с семью спутниками 23 июля 1745 года героический принц-регент высадился на острове Эрискей — это Гебридские острова, то есть северо-западное побережье Шотландии.
Принц-регент ожидал, что явится толпа восторженных добровольцев. Этого не произошло, но удалось воодушевить энтузиазмом сперва Макдональдов, потом еще ряд горных кланов. Причем с Камеронами, которые впоследствии стали одной из основных движущих сил восстания и наиболее активно выступали в партизанской борьбе после 1746 года, вышло забавно. Сам предводитель клана Камерон лорд Лохил совершенно не имел желания в это ввязываться, потому что понимал, что все кончится скверно. Его младшая сестра (как сказал бы Гумилев-младший, пассионарий из пассионариев) нарядилась с ног до головы в клетчатый мужской костюм, приколола белую розу и на лошади проскакала по владениям клана, призывая всех, кто смел, скорее являться и участвовать в восстании по принципу «все, кто любит меня, — за мной». Собралось большое количество народу, которое было этим потрясено и, скорее всего, было в нее тайно влюблено. И после этого стало понятно: чтобы сохранить лицо, Камеронам нужно присоединяться к процессу официально.
Некоторые заметные шотландские семьи поделились надвое, например Гордоны. Старший сын в семье, Козмо Джордж Гордон, впоследствии герцог Хантли, выступал на стороне правительства. Как только Льюис Гордон, его двадцатилетний младший брат, блестящий флотский лейтенант, узнал — романтика, героизм, независимая Шотландия, — он бросил морскую карьеру и вступил в армию принца-регента. Забегая вперед, скажем, что с ним все кончилось очень грустно: он вынужден был после восстания бежать во Францию, но счастья ему это не принесло, потому что с ним случилось то, что сейчас бы диагностировали как тяжелую клиническую депрессию. Он постоянно писал письма старшему брату с готовностью отречься от всего, лишь бы ему позволили вернуться в Шотландию и умереть на родной земле или хотя бы чтобы брат ему ответил. Козмо Джордж не отвечал, потому что ни одного письма не получил: все перехватывалось британскими спецслужбами. Льюис, естественно, думал, что ему не отвечают нарочно. Он сошел с ума и умер во Франции молодым.
В пору восстания Льюис занимался в том числе и сбором налогов. Существует прекрасный исторический анекдот. Когда повстанцы взяли Абердин, они вспомнили, что они хорошие парни, им нужна свобода слова и свобода печати — за все хорошее против всего плохого. И местному печатнику лорд Льюис Гордон, явившись к нему со свитой, велел выпускать газету, в которой будет критиковаться новое якобитское правительство, потому как свобода слова. А если он не будет их критиковать, его повесят. Естественно, печатник не стал дожидаться утра, когда нужно было выпускать первый номер газеты, и сбежал из города, чтобы не быть между Сциллой и Харибдой.
Возвращаемся чуть назад. 19 августа был официально поднят королевский штандарт в Гленфиннане. Появилась, по одной из версий, знаменитая белая роза как эмблема. Есть две версии, почему белый шиповник — дикая роза — считался неформальным знаменем якобитизма, особенно после 1745 года.
Первая версия, более адекватная и более историчная, — это геральдическая отсылка к белой розе Йорков, потому что титулом кронпринцев и наследников стюартовской короны был герцог Йоркский. И вообще они возводили свое родство к Йоркам, частично генеалогическое. Более романтичная версия, которая ходит в локальной традиции даже до сих пор, состоит в том, что принц-регент Карл Эдуард Стюарт увидел цветущий белый шиповник, восхитился, оторвал розочку, прицепил ее себе на берет и именно по этому образцу и стали потом делать белые кокарды. Так или иначе, 19 августа 1745 года события начались.
Сначала все шло довольно весело: 11 сентября якобиты взяли Эдинбург, 21 сентября сокрушительно выиграли битву при Престонпенсе и углубились в Англию, а 4 декабря 1745 года принц-регент обнаружил себя вместе со своим войском под Дерби на достаточно небольшом расстоянии от Лондона. При этом в Лондоне начиналась полномасштабная паника. Король Георг II с семьей спешно собирался, потому что все уже воображали, как якобитская армия займет Лондон, что кончится для правящей династии очень плохо.
Но здесь сыграло несколько факторов, погубивших предприятие, которое могло бы кончиться успешно, потому что основные мифы о втором якобитском восстании состоят в том, что якобы это были прекрасные благородные дикари, которые с криком «Freedom!» на кого-то бегут, причем желательно на пушки или другое достижение военной техники. Но это неправда. Весь вопрос якобитского движения, якобитского повстанчества и того, почему к ним примыкали самые разные люди, заключался в борьбе унитарного колониального дискурса, направленного на расширение внешних владений, и дискурса, который встал во главу угла, — конгломерата нескольких формально суверенных королевств, которые при этом будут нацелены на европейскую политику. Это были две равного порядка, но чуть различные политические картины мира.
Забегая вперед, скажем, что не артиллерия, как это принято было достаточно долго считать, решила дело, а исключительно кавалерия и живая сила. С точки зрения военной техники якобиты все прекрасно умели. Там было много бывших эмигрантов, которые приобрели колоссальный военный опыт в качестве линейной пехоты и кавалерии на европейских театрах военных действий. В горной Шотландии несколько веков только и делали, что воевали. И воевать умели хорошо.
Но, во-первых, присутствовала постоянная грызня между собой, потому что нужно было объяснять части войска, что нет, на этом моменте мы не расходимся и не идем собирать урожай, а продолжаем завоевывать Англию. Допустим, она нам даром не нужна, но мы все равно продолжаем ее завоевывать, потому что так надо.
Во-вторых, ирландские якобиты, которые составляли один лагерь, приближенный к принцу-регенту, и часть шотландских якобитов во главе с лордом Джорджем Мюрреем, которые составляли другой лагерь, постоянно цапались между собой, обвиняли друг друга в шпионаже, в работе на противника, во взяточничестве — в чем угодно. Это привело к тому, что просмотрели реального шпиона, который к военному совету при Дерби сообщил, что якобы дальше поджидает их всех огромный контингент британского войска и если идти дальше, то все кончится плохо. Надо поворачивать в Шотландию, там как-то закрепиться и зиму переждать, а потом придумать, что дальше делать. Естественно, никакого войска там не было, потому что основная часть вооруженных сил в это время как раз была занята в военных действиях на континенте. Но принц-регент этого не знал, и в конечном итоге якобиты повернули назад в Шотландию.
18 декабря они впервые столкнулись с человеком, который стал впоследствии их погибелью, — сыном Георга II герцогом Камберлендским. Его даже свои впоследствии прозвали Мясником Камберлендом ― и за дело. А поскольку мы говорим о XVIII веке и достаточно суровых нравах, то можно себе представить, что нужно было натворить, чтобы даже те люди, за которых ты воевал, прозвали тебя Мясником. Даже если четвертование уже не впечатляет, а твои действия все еще впечатляют. Это не очень хорошая характеристика.
17 января 1746 года, вернувшись в Шотландию, якобиты попытались взять Стерлинг. Это им не удалось. Но при Фолкерке они одержали еще одну вполне убедительную победу, про которую тоже есть прекрасная народная песенка (народных песенок, как мы можем догадаться, восстание 1745 года породило очень много).
18 января традиционно взяли Инвернесс. Там продержались примерно два месяца. Но было понятно, что дело уже клонится не к совсем хорошему, потому что серьезно увеличившаяся правительственная армия под предводительством будущего Мясника Камберленда все нагоняла и нагоняла. И наконец, 16 апреля 1746 года состоялась битва при Каллодене, она же битва при Драмосси-Муре.
Во-первых, была крайне неудачно выбрана локация: представим себе размытую дождем склизкую равнину, где негде укрыться. Во-вторых, кавалерия и перевес в живой силе были достаточно значительны. Так что Каллоден, несмотря на то что якобиты прекрасно владели военным делом, все равно превратился в бойню, причем в основном уже после боя, потому что дома, где пытались укрыться раненые, просто поджигали и сжигали совсем. Тех, кто еще не умер, сваливали в колодцы и топили, завалив теми, кто умер. После этого боя на протяжении еще достаточно долгого времени правительственная армия применяла тактику выжженной земли.
Кому-то удалось спастись, кому-то удалось бежать, кто-то долго прятался — в основном люди титулованные, большому их числу удалось в результате выбраться во Францию. Самому Карлу Эдуарду удалось выбраться во Францию 20 сентября, причем его достаточно героически прятали. Но вся жуть только начиналась. Стало понятно, что одно дело ― какая-то локальная стычка, локальные битвы, другое дело — полномасштабная гражданская война, которая идет практически полтора года, и это требовало уже достаточно жестких репрессий. Поэтому, когда на заседании парламента решалось, что делать дальше, герцог Камберлендский сказал следующее: «Не вижу беды, если все они умрут».
Таким образом, после Каллодена репрессии были направлены не на конкретных людей, участвовавших в восстании, а на горную Шотландию как общность и как этнос. Запретили носить национальную одежду, что впоследствии послужило таким достаточно хитрым инструментом заманивания шотландцев в британскую армию и переориентировки этого на нужды империи. Запретили носить и хранить оружие, что для общества, которое построено в принципе на воинской культуре, это все равно что разом отрубить голову и руки. Оружие прятали, но пользоваться им в открытую было уже сложнее. Хотя следующая история будет об Аппинском убийстве, о том, как им воспользовались и как триста лет потом никто не мог это дело раскрыть.
Реальным наиболее значительным последствием битвы при Каллодене стало даже не то, что надежды якобитов на возвращение себе престола были разбиты. Разбиты они, конечно, не были — эта история продолжалась с переменным успехом до 1759 года. Но старому порядку в Шотландии с четким социокультурным зонированием между равнинной Шотландией и горной Шотландией как социополитически обособленным местом, своеобразным анклавом не то чтобы архаики, но принципиально другой системы и клановой системой полностью пришел конец. И на этом с горношотландской идентичностью как таковой ― не искусственной, а именно основывавшейся на реальных практиках ― было покончено. Безусловно, не сразу. Сопротивление шло еще долго, но хребет сломали, потому что все те люди, которые готовы были с этим активно бороться, достаточно быстро после этого закончились физически, а следующее поколение ориентировалось уже на другие образцы.
