Взаимодействие ребенка и его родителей — это классическая, сквозная тема всей психологии. Во многом детская психология вообще родилась и всегда исповедовала тему взаимодействия ребенка и родителя. Что надо понимать про это? Что сказано в классике, в классических исследованиях? Ребенок рождается абсолютно беспомощным — эволюция сделала так, что наш человеческий детеныш ничего не может при рождении. Соответственно, нужны какие-то «костыли», какие-то помощники, которые обеспечат его потребности.
Таким абсолютным средством является родитель. И я обращаю внимание, что в гуманитарной науке есть идущее от Канта представление о том, что другой человек не может быть средством. А родитель — средство, не цель действия ребенка, а средство. То есть он тот посредник, который обеспечивает выживание и затем постепенно развитие ребенка, превращение его во взрослого. Без родителя или без близкого взрослого, без ухаживающего за ребенком человека ничего хорошего не происходит.
Это впервые было показано на работах после Первой мировой войны, когда был введен термин «госпитализм». То есть было обнаружено, что дети-сироты, которые воспитываются в закрытых учреждениях, очень сильно отстают в развитии. Причем чем больше они там находятся и чем раньше они туда попали, тем хуже достижение и хуже прогноз. Это явление было названо госпитализмом в свое время, и никуда мы отсюда не делись. Дети, которым недодано родительского участия (я стараюсь избегать слова «любви», потому что оно совсем ненаучное), родительской поддержки, страдают. И они особенные. Сегодня эта тема тоже обсуждается, и есть соответствующие ответвления.
Выготский, без которого ни одна советская, российская диссертация не обходится, ввел представление о зоне ближайшего развития. Это на самом деле очень интересное явление. Выготский сказал, что сам ребенок — это не объект исследования. Объектом исследования является ближайшая перспектива его развития, которая обеспечивается взрослым. Зона ближайшего развития — это разница между тем, что может ребенок делать сам здесь и сейчас, и тем, что он может сделать в сотрудничестве со взрослым.
Чем раньше мы начинаем это обсуждать, тем важнее, чтобы это был близкий взрослый. Для подростка это может быть педагог, а для совсем малыша, для младенца это, конечно, близкий взрослый. Более того, примерно в пять месяцев ребенок начинает различать близкого взрослого и постороннего взрослого, даже просто не очень часто появляющегося взрослого. Он начинает плакать, видя незнакомое лицо.
Взрослый задает те образцы, которые ребенок присваивает. И чем длиннее у него эта зона ближайшего развития, чем больше он может сделать в сотрудничестве со взрослым, тем лучше прогноз развития. Это своеобразная диагностика. К сожалению, она плохо операционализирована, но идеологически, методологически это так задано соответственно.
И дальше — это все начало века — были заданы периодизации. То есть в разные периоды жизни ребенка взрослый разный, если так можно выразиться, даже если это один и тот же человек, один и тот же родитель. До года он обеспечивает эмоциональную близость, полное принятие, и там формируется так называемая привязанность, о которой сейчас тоже уже все знают. Если до года — это одно из объяснений госпитализма — не было близости, взаимности со взрослым, то привязанность не формируется, и это потом всю жизнь на человеке отражается. Это можно компенсировать, но это тяжелая травма.
В разные периоды жизни взрослые разные, и это очень трудно для родителей, потому что вчера это был мой любимый тепленький комочек, который ко мне под бок забирался, а сегодня он задает мне какие-то неприятные вопросы, закрывает дверь, когда разговаривает по телефону, и так далее. Он меня от себя отстраняет. Это второй аспект: с одной стороны, близость и необходимость очень тесных связей, а с другой стороны, необходимость сепарации. И сепарация, то есть отделение, — это довольно трудное явление.
В традиционных сообществах были обряды инициации, которые как раз перерезали пуповину. Были настолько жесткие обряды, там применялись разные формы изменения сознания, и ребенок после этих процедур инициации, которые длились несколько дней или недель, иногда даже не узнавал свою мать. Во всяком случае, такие случаи описаны. Я их не видела, но в литературе они есть, и это первое, что надо понимать и что надо держать в голове по этому поводу.
Теперь родители. Они раньше все делали абсолютно автоматически. Я всегда привожу один и тот же пример, что в русской избе висел крюк, он был вбит в потолок. И когда рождался очередной ребенок в так называемой широкой семье, вешали туда люльку, которую доставали откуда-то с полатей, туда клали младенца, и каждый проходящий мимо эту люльку раскачивал. Причем это не была теория, это не было «я сейчас покачаю, а потом он меня будет сильно любить», например. Это было естественное действие, как вытереть ноги при входе в дом. Никто не думал, зачем это делать, никто тебе этого не объяснял. Просто каждый проходящий раскачивал. Ребенок все время находился в состоянии некоторой подкаченности, я бы сказала. Это была такая форма воспитания, выращивания.
Были традиционные формы, были так называемые свивальники: чтобы ножки были прямые, надо ребеночка очень туго пеленать. Сегодня мы от этого отказались и заклеймили позором все эти рекомендации. Сегодня родители читают умную литературу и задумываются о том, что им делать сегодня. И вот здесь возникает очень важный момент — это современное родительство.
Родитель сегодня накачан большим количеством теоретических трудов и практических рекомендаций. При этом советы, которые он получает, очень различные. Старшее поколение в семье, как правило, эти советы не приемлет и начинает критиковать маму. И здесь возникает очень много трудных вопросов для родителей. Больше половины родителей, по нашим исследованиям, хотят учиться дополнительно, чтобы научиться быть родителями.
Еще раз я обращаюсь к истории: раньше совершенно не было такой проблемы и такой мысли. Появились так называемые новые сферы экспертизы. Сегодня есть, например, специалист по грудному вскармливанию. В деревне не было и не могло быть такого специалиста. Какая-то бабка, может быть, поможет приложить ребенка к груди, но ничего подобного не было. Есть специалисты, которые помогают примотать ребенка к телу, так называемое слингоношение (слинг — это такой кусок ткани, которым ребенка приматывают к телу матери). И вообще возникла идея телесной близости матери и ребенка — это называется bonding.
Родителям все время приходится выбирать, что им в каждый момент делать. Причем раньше, когда родитель качал люльку, он вообще об этом не думал. Он делал так, как делала его бабушка, старшая сестра, мама и так далее. Сегодня он должен думать: «Вот я сейчас это сделаю, а как через двадцать лет мне это отзовется? Я лучше не дам ему плакать». Это цитата: «Я пойду и возьму ее на руки, а то она потом сдаст меня в дом престарелых». Это шутка, но в ней только доля шутки. То есть родитель сегодня должен принимать решение что-то делать, а через много лет он либо увидит результаты своих действий, либо вообще их не опознает, никогда не поймет, что повлияло. Мой ребенок стал такой успешный благодаря тому, что я его пеленала, носила на руках, кормила грудью, или за счет чего это было?
Поэтому родители очень чутки к чужому знанию, но возникает проблема: знание-то чужое, а решения мои и ребенок тоже мой. Родители становятся очень чутки к чужому знанию, к чужому совету, с одной стороны. При этом родители с высшим образованием. А образованность у нас растет везде и повсеместно. Чем выше образование, тем больше доверия теоретическому знанию, тем больше желание сделать что-то правильно. Довольно яркий пример — это совет давать ребенку воду, притом что сегодня считается, что при долгом грудном вскармливании ребенок в воде не нуждается. Но все бабушки уверены, что ребенка надо поить. И это, как ни странно, такой простой пример, но на нем возникает очень много конфликтов.
Теперь я хочу сказать несколько слов о том, какие вообще есть модели родительства. Здесь я не буду углубляться. Сейчас есть так называемое интенсивное родительство, и это, наверное, самый главный тренд. Его специфика в очень высоком детерминизме действий матери: если я сегодня ему не дам брокколи, то потом у него будет ожирение. И твердая уверенность в том, что любое мое действие отзовется когда-то и будет иметь последствия. Это на самом деле очень фрустрирующая, то есть травмирующая, ситуация для родителей. Поэтому тема современного, продвинутого родительства — это тема трудного выбора, принятия на себя высокой ответственности и довольно жестокого переживания по этому поводу. Хотя я все время говорю о трудностях, но материнство — это, конечно, радость, и я не ставлю это под сомнение.
Я хотела бы сказать еще несколько слов, что произошла очень сильная перемена. В 1970-е годы это идеология Спока. Мать тоже живое существо, ребенок вообще-то довольно крепкий, и если он поплачет, то с ним ничего не произойдет, нужно выстраивать с ним отношения в режиме режима, простите за тавтологию. Есть время мое, есть время наше, ты должен в это время спать, поэтому я тебя поцелую, скажу «спокойной ночи» и уйду, а дальше решай свои проблемы сам. Я говорю о совсем малышах. Эта идеология сейчас очень сильно критикуется. Ребенок спит с матерью, ребенок находится фактически все время с матерью. И этот маятник качнулся в другую сторону. И ситуация сегодня в этом смысле совершенно другая.
Мы не знаем, какая модель работает, потому что для того, чтобы узнать, нужно заглянуть на двадцать пять лет вперед. У нас этой возможности нет. Проблема родительства, как только оно перестает быть традиционным, заключается в том, что я делаю что-то сегодня, а отзовется мне это через много лет. И как только мое родительство перестает быть «естественным», оно становится «искусственным», а у меня нет средств построить искусственное родительство. Очередной умный теоретик мне что-то посоветует, я буду это пробовать, но он не отвечает за последствия этих действий. Поэтому желаю родителям прежде всего всяческой мудрости — это самый большой дефицит сегодня.
