В другой раз
Одни исследователи полагали — такие радикалы — что для жителей одной русской земли святыни другой не представляли никакого уважения, никакого почтения, и особенно это проявлялось, во время междоусобиц, когда войско захватчиков уничтожало чуть ли не с радостью святыни и сакральные места соседей и, видимо, не чувствовало на этот счет никаких угрызений совести. С другой стороны, была группа исследователей, которая предполагала, что не нужно абсолютизировать местный характер святости в эпоху раздробленности на Руси, что общие представления о святынях и общий религиозный дискурс этого времени, несмотря на политическую раздробленность, оставался в рамках единой христианской православной этики. И каких-то серьезных различий в представлениях о святынях своей земли и о святынях земли чужой видеть не приходится.
Некоторые исследователи полагали, что такой интересный маркер, как войны и междоусобицы, когда святыни одной земли могли уничтожаться представителями земли другой, — это всего лишь проявление нравов эпохи. Когда в горячке междоусобных сражений речь уже не шла о том, является ли это святыней — в пылу неразборчивых пожаров горело все: монастыри, церкви. Поэтому сложно говорить о том, что было какое-то особое представление о близкой и родной своей святыне и чужой, совершенно не нужной, другой православной святыне. Скорее речь, в представлениях этих исследователей, могла идти о том, что человек под воздействием внешних обстоятельств превращался в святотатца.
Что же мы можем сказать относительно этой проблемы, если пристально всмотримся в средневековые источники? Я хотел бы вспомнить такой показательный случай, который отразился в Устюжском летописании, и он связан с походом Новгородцев в 1398 году на Великий Устюг. Новгородские ушкуйники совершили удачный грабительский поход, захватили Устюг, разграбили его. В том числе разграбили местную Соборную Церковь и вывезли из нее почитаемую устюжскую святыню — икону Божьей Матери Одигитрия. Ушкуйники погрузили награбленное добро на лодки и готовились отплыть от берега. Им это удалось — все лодки отчалили, и только один ушкуй остался, тот самый, на котором стояла вывезенная икона Божьей Матери. Тогда один ушкуйник, не долго думая, изрек, мол, никогда пленник сам не пойдет в плен, после чего обвязал эту икону веревкой, после чего ушкуй двинулся. Лодки приплыли в Великий Новгород, а дальше произошла небесная кара: тех самых ушкуйников постигли беды и напасти. Ушкуйники взмолились, обратились к архиепископу Новгородскому. Тот их отчитал, повелел покаяться, вернуть икону, что и было сделано, после чего болезни и прочие бедствия улеглись.
Этот сюжет известен нам исключительно из Устюжского летописания. Ни в одной новгородской летописи мы не прочитаем о случае с ушкуйниками, произошедшем в 1398 году в связи с разграблением Великого Устюга и его собора. Что мы можем сказать об этом случае? Естественно, случай религиозный и чудесный. Академическая наука, конечно, не приемлет чуда как категорию, которая может быть исследована. Но нас в данном случае интересует не чудо как таковое, а реакция на него. Уже то, что для авторов Устюжских летописей кара Господня и последующее раскаяние новгородский ушкуйников приводят в дальнейшем к прощению, намекает на то, что, с точки зрения по крайней мере устюжских авторов, устюжских книжников, новгородцы находятся в том же самом сакральном пространстве, что и сами устюжане. И на них сверху падает кара Господня не просто как на нечестивцев, на представителей другого языка, другой веры, а как на православных, на согрешивших православных. Именно благодаря своему раскаянию эти православные и получают прощение.
Помня об этом чудесном случае, можно обратиться к другим примерам, связанным с междоусобицами. Один из таких примеров — поход тверского князя Михаила в 1372 году на город Торжок, который был захвачен новгородцами. Есть два описания этого похода: тверское и новгородское. Два этих описания различаются между собой как новости двух воюющих держав. Если мы посмотрим на летописание тверское, то увидим, что с точки зрения тверского летописца все, что произошло под Торжком — а поход великого князя закончился кровавым военным столкновением, затем поджогом города, и тот сгорел до тла, погибло много людей. Тверской летописец, сообщая обо всем этом вовсе не превозносит успехи своего великого князя; он постоянно делает оговорки о том, что вынужденно пришлось великому князю действовать. Князь постоянно молится, обращается к архангелу Михаилу, к Пресвятой Богородице. Все, что он делает, — это вынужденные шаги, поскольку сами злобные новгородцы вынуждают его действовать так, он же стоит за правду. В конечном итоге, заканчивая описание разгрома Торжка, летописец опускается в библейские сопоставления, вспоминая разрушение Иерусалима Титом Флавием Веспасианом, и пространно рассуждает о том, какие грехи насылает Господь на тех, кто слишком много мудрствует лукаво.
Если мы посмотрим новгородское описание действий, то, во-первых, градус обвинений и характеристика того, что произошло, гораздо серьезнее и сильнее, чем в изложении тверского летописца. С точки зрения новгородцев, тверичи учинили такой разгром, который, как пишет новгородский книжник, «его же погани не творят», то есть чего не творят даже иноверцы. Причем этот самый эпитет — «его же погани не творят» — новгородский летописец упоминает несколько раз. Новгородский автор не упускает возможности упомянуть, что обобрали до наготы жителей Торжка тверичи, а среди тех, кого они обобрали, были не просто гражданские лица, но монахи и монахини, у которых тверичи отобрали все. Новгородский летописец перечисляет количество уничтоженных тверичами храмов. У тверичан всего этого нет. И вот вопрос: если мы попытаемся проанализировать внешне, только общий контекст произошедшего, то, наверное, присоединимся к тем исследователям, которые считают, что сакральные пространства, святость и вообще благочестивое поведение отступают на второй план, когда речь идет о чужой земле, поскольку святыни и сакральные места чужой земли никакого уважения для других не представляют.
Но на мой взгляд, здесь собака зарыта гораздо глубже. Дело в том, что как новгородские летописцы живописуют преступления тверичей, так же и тверской автор пытается очень сильно отойти от подробностей в описании бедствий Торжка. С точки зрения тверского автора то, что произошло — не есть хорошо, и он пытается всеми возможными способами переложить вину на новгородцев. Как для новгородцев не благочестиво то, что сделали тверичи, точно так же это не благочестиво и для тверичей. Поэтому тверской книжник пытается убедить читателя в том, что это вынужденная мера и что новгородцы на самом деле во всем виноваты.
Это один пример. Но их достаточно много. Можно вспомнить поход 1375 года, организованный Дмитрием Донским, великим князем Московским, против Великого Новгорода. Во время этого похода москвичи подходили к Новгороду, и новгородцы, по стариной традиции, сожгли вокруг города 40 монастырей и церквей, о чем пишет сам новгородский автор. Делалось это по одной простой причине: новгородцы пытались уничтожить опорные пункты для войск чужаков, благо монастыри располагались кольцом вокруг города, и в них было бы очень удобно остановиться московскому войску и оттуда грозить Новгороду. Новгородцы сами сжигают культовые постройки, и для них, перед угрозой нападения со стороны сильного московского войска, не стоит проблема того, что они своими руками уничтожают сакральные центры. На первый план выходят сугубо стратегические задачи. В московских и новгородских летописях мы встречаемся с тонкой игрой книжников, которые каждый по-своему пытаются охарактеризовать то положение, которое сложилось вокруг Новгорода. Новгородцы всячески пытаются во всех бедах обвинить московскую сторону и пытаются доказать, что произошедшее случилось исключительно по вине москвичей. Те, в свою очередь, считают, что новгородцы поступили очень неблагочестиво.
Еще один пример связан с походом великого князя Московского Дмитрия Ивановича Донского на Великий Новгород в 1386 году. Новгородская четвертая летопись сообщает, что при приближении московского войска новгородцы сожгли 24 монастыря и 6 храмов вокруг Новгорода. И хотя новгородский летописец не указывает прямо, почему это было сделано, он отмечает, что из-за этого было много убытков монашескому чину. Из контекста становится ясно, что новгородцы сожгли собственные монастыри и храмы, чтобы, во-первых, москвичи не получили богатого полона, а, во-вторых, чтобы они не использовали эти места в стратегических целях. Монастыри окружали Новгород кольцом, и в них было очень удобно распределить московских воинов и оттуда грозить Великому Новгороду. Московский летописец, который описывает события, произошедшие в 1386 году, вступает в тонкую полемику с новгородским книжником. Он говорит об уничтоженных двух культовых объектах, а обо всем остальном прямо указывает: а московские же ратные люди этого не сожгли. С точки зрения московского книжника, только незначительное число сакральных построек пострадало. Все остальное, видимо, пострадало не от рук москвичей.
Этот пример показывает, что с точки зрения сакрального пространства представления были едины, и культовая постройка, не важно, находится она на территории Тверского княжества, Новгородской земли, Московской земли, продолжает быть культовой православной постройкой. И действия, которые могли происходить в отношении монастырей и церквей, действия неблагочестивые или вынужденно неблагочестивые, никак не могли поощряться ни одной из сторон. Каждая из сторон в данном случае пыталась как-то обелить представителей своей земли и сделать виновниками других.
