Первая предполагает, что в конечном счете основным побудительным мотивом человеческих действий, человеческого поведения является присвоение максимума экономических ресурсов и контроль над ним. Вторая теория утверждает, что в конечном счете главной пружиной человеческого поведения является стремление пользоваться престижем и уважением окружающих. Маркс и марксистская традиция в целом тяготеют к первому полюсу, однако уже многие марксисты, решительно порывая со своими предшественниками, утверждают, что только в некоторых очень специфических условиях материальные стимулы действительно оказываются основным рычагом, заставляющим людей действовать.
Карл Поланьи был одним из таких мыслителей. Он утверждает, что в естественной ситуации люди, которые не поставлены на грань голодной смерти, хотят прежде всего уважения со стороны себе подобных. Уважение им гораздо важнее, чем-то, что они могут потребить чуть больше благ. Нормальный вождь в нормальном традиционном обществе нуждается в дополнительной еде, пище, золотых украшениях или шкурах не для того, чтобы надеть их на себя или съесть, а для того, чтобы раздать, и пользуется большим почтением со стороны своих соплеменников. Это наиболее правильное и наиболее естественное использование человеческими существами богатства. Богатство является средством достижения престижа, но не более чем одним из средств.
Только в исключительных случаях люди реагируют прежде всего на экономические стимулы. И книга Поланьи о «Великой трансформации» посвящена, собственно, тому, как разрушается традиционная система ведения хозяйства, в которой люди ведут хозяйство, ориентируясь преимущественно на неэкономические стимулы, и превращаются просто в рабочую силу, которая на самом деле готова реагировать на законы спроса и предложения. Они становятся таковыми, когда их вырвали из их локального сообщества, когда их перемешали с другими людьми в анонимной среде и поставили на грань голодной смерти. Вот тогда люди готовы реагировать на экономические и только экономические стимулы. Однако уже рабочий класс очень скоро развивает в себе (это показывает Эдвард Томпсон) особую культуру и представления о достоинстве рабочего человека, который вновь подводит под труд не экономические основания, а основания из соображений престижа.
Вторая загадка, которая связана с престижем и отчасти связана с первой загадкой, — это то, в какой степени престиж является самостоятельным измерением социальной сертификации, насколько независимо распределение престижа в обществе от распределения экономических ресурсов. Классическая работа в этом плане была произведена Ллойдом Уорнером, который, во-первых, обнаружил, что класс в том смысле, в котором слово «класс» используется американцем, указывает на престиж, а не на богатство: человек высшего класса не обязательно самый богатый, а самый богатый человек может фактически принадлежать к низшему классу, если он гангстер. Это кто-то, за кого приличный американец никогда не захочет отдать замуж свою дочь. Так вот, во-первых, класс — это на самом деле про престиж, а во-вторых, престиж основан на самых разных вещах: происхождении, образовании, манерах, и ни на одну из них мы не можем указать как на действительно самое важное или самое определяющее, самое решающее.
Тем не менее те, кто мыслил более материалистически, нашлись, что на это ответить. Следующая волна в исследованиях престижа пыталась обнаружить связь распределения престижа с распределением каких-то более измеримых качеств. Мы ранжировали группы на основании уважения, которым они пользуются в данном обществе. С 1940–1950-х годов мы находим волны опросов, в которых американцев, а потом и самых разных людей по всему миру спрашивают: «А насколько престижно принадлежать к такому занятию? А хотели бы вы, чтобы ваш сын или дочь сочетались браком с тем, кто занимается…?» И вот мы получаем такую градацию престижа. А затем пытались предсказать, какое положение занимает та или иная группа на основании распределения каких-то атрибутов, которые характеризуют членов этой группы.
Например, зная, какова средняя зарплата в разных профессиях, как много мы можем определить в отношении их престижа? Можем ли мы предсказать, насколько престижно то или иное занятие, зная, какова средняя зарплата его членов? Или насколько мы можем предсказать уровень престижа, ориентируясь на средний образовательный уровень? А Отис Дадли Дункан и Питер Майкл Блау написали классическую книгу в 1960-е годы об американской системе занятости, в которой, в частности, произвели корреляцию, изучили связи между всеми этими переменными и обнаружили, что наше представление о престиже очень сильно детерминируется внешними факторами. На самом деле, хотя престиж есть, понять, каков престиж той или иной группы, можно с достаточной точностью, узнав, какова средняя зарплата ее членов, и с еще большей точностью, если мы знаем, каков образовательный уровень.
В сущности, дальнейшие исследования уже в 1970–1980-е годы обнаружили, что престиж почти идеально предсказывается на основании среднего образовательного уровня членов той или иной корпорации или представителей того или другого занятия: чем больше образование, тем дольше люди провели в университете, тем выше их статус оценивается в обществе. Закономерно, что наверху иерархии престижа оказывается судья или врач — две профессии, которые требуют самого долгого обязательного формального образования. Здесь, правда, мы можем задаться вопросом о том, что первично, а что вторично. Доход связан с престижем потому, что на самом деле люди говорят «престиж», но думают о доходе, или потому, что престижная профессия может потребовать для себя более выгодных рыночных условий.
Первая теория дает нам такую теорию аппроксимации: когда мы знакомимся с незнакомым человеком, мы не знаем, каков его доход, и не можем его об этом спросить, потому что такой интерес довольно неприличен. Зато мы можем спросить о том, чем человек занимается. Скорее всего, для незнакомого человека это будет один из первых вопросов, которые мы зададим, и, уже исходя из этого, угадаем (говорят сторонники теории угадывания), каков его или ее доход. Врач, вероятно, богатый, это очень хорошо (речь идет, разумеется, об американских врачах). Священник — это тоже хорошо, рабочие, скорее всего, совсем нехорошо, безработный — и вовсе плохо. Одна из самых влиятельных современных исследовательниц стратификации больше всего развила направление исследований, связанных с изучением связей между средним достатком, заработком в категориях и тем уважением, престижем, которым категории пользуются. Причем она спроецировала это, в частности, на этнические группы, показывая, что положение этнических групп в системе престижа во многом предсказывается на основании средних заработков их представителей.
Правда, противоположная сторона не осталась в долгу и утверждала, что престиж имеет самостоятельные, не сводимые к доходу основания. Самая важная, самая известная работа здесь была написана Эдвардом Шилзом, показывавшим, что престиж занятия или распространенные представления о престиже занятия определяются тем, насколько сопряжено занятие в нашей популярной мифологии, в нашей картине мира с какими-то «фундаментальными основаниями порядка», как он называл это. «Люди жаждут порядка, — говорит Шилз. — И люди благодарны тем, кто способен привнести этот порядок в их жизнь или кто осуществляет их связь с каким-то фундаментальным природным или божественным порядком».
Поэтому мы так уважаем врачей: врачи присутствуют рядом с нами в какие-то ключевые моменты нашего жизненного цикла — при рождении, болезни, смерти. Они с нами в момент, когда мы ближе всего к каким-то экзистенциальным основам. А юристы создают легальный порядок и позволяют людям не поубивать друг друга, причем характерно, что престиж судьи гораздо выше, чем престиж адвоката. Адвокат не очень создает порядок, а вот судья, для американца по крайней мере, — это фигура, всегда окруженная сакральным ореолом. Ученый открывает божественный порядок, каким он существует в природе. Сравните это с офисным работником, который перекладывает бумажки. Офисный работник не взаимодействует с этими космическими основами так, как взаимодействуют все остальные. «Поэтому иерархия престижа, — говорит Шилз, — прямо вытекает из нашей космологии, а уже потом из нее вытекают различия в экономическом благополучии и доходах».
Эти две теории продолжают соревноваться друг с другом, становясь все более изощренными. Есть, например, теория Эндрю Эббота о престиже субспециальностей, которая утверждает, что она напрямую вытекает из ритуальной чистоты: чем более чиста профессия в смысле того, что ее представители взаимодействуют только с другими профессионалами, тем более чистой, идеальной и образцовой она для самих профессионалов кажется. Поэтому самая престижная субспециальность внутри для самих медиков — это не врач-терапевт, ни в коем случае не врач-терапевт, а, например, рентгенолог, который вообще не видит больных, а видит только рентгеновские снимки. Зато он по-настоящему взаимодействует с другими врачами, и никакая грязь внешнего мира его никак не затрагивает. Подумайте в связи с этим о чистой науке.
А совсем другое направление исследований связано не с тем, почему у кого-то много престижа, а у кого-то мало престижа, а с тем, как вообще система престижа функционирует: как люди понимают, у кого престижа много, а у кого его нет; как мы понимаем, кто находится наверху этой иерархии, а кто внизу этой иерархии. С деньгами все просто: там, где права собственности более или менее определены, точно можно узнать, сколько у кого денег. Но вот как быть с престижем? Престиж не существует сам по себе. Престиж существует в виде представления других людей о том, как третьи люди уважают того или другого человека. Норберт Элиас оставил нам классическое описание общества престижа (в его случае — придворного общества при «короле-солнце» Людовике XIV), которое целиком представляет собой сообщество людей, основным мотивом которых, по Поланьи, является поддержание уважения в глазах окружающих.
Показать, что аристократы совершенно не ориентировались на экономический стимул, очень просто: они разорялись, почти неизбежно разорялись, их земельные ренты сокращались, им неоткуда было взять дополнительные доходы, потому что заниматься предпринимательством они не могли, а жить по средствам они тоже не могли. Нет ничего более страшного для герцога, чем вести образ жизни, неподлежащий герцогу, чем не иметь возможность организовать увеселения, на которые явится принц крови. Если мои предки организовывали эти увеселения и все ждут от меня увеселения, я лучше умру или разорюсь, чем откажу себе в очередном празднике. Вспомните семью Ростовых из «Войны и мира», которая очень хорошо воплощает эту модель поведения. И они неизбежно разоряются, они оказываются зависимы от абсолютного монарха, но, хотя это их ждет в конце, они не могут рационализировать экономически свое поведение, потому что не этот стимул главный, не этот стимул решающий. Основное занятие этих людей — это увеселение, которое на самом деле представляет собой тяжелую работу: кто был у кого на празднике, кто допустил какой-то неправильный шаг в одежде и продемонстрировал отставание от моды.
Почитайте о жизни светской тусовки — почти ничего не изменилось с XVII века. Люди по-прежнему следят друг за другом, отмечают каждый прокол, сплетничают за спиной, обнаруживают, кто не получил приглашения, а главное, кто кого пригласил. В этой системе люди постоянно награждают друг друга какими-то знаками отличия. Самый типичный и самый устойчивый элемент для сообщества престижа — это приглашение в гости: кто получил приглашение от кого, кто принял приглашение от кого — это однозначный маркер положения в иерархии клевания. В XVII веке ведется регистр, и современная пресса, современная газета во многом возникает из писем в провинции, в которых придворные сообщают провинциалам о том, кто именно был у кого на завтраке, а кого монарх допустил к своему одеванию.
А по большому счету, хотя придворное общество или светская тусовка существует, они не так важны, как были важны во времена «короля-солнца», но те же самые черты мы находим во многих других системах, в том числе в возможных профессиях и прежде всего в науке, в которой озабоченность тем, кто кого процитировал, кто отделил кого вниманием, а кто кого проигнорировал — это повод для ровно таких же сплетен, ровно таких же смертельных обид и ровно таких же паттернов совершенно экономически нерационального поведения, которые мы находим у современников «короля-солнца».
