Христианство, как мы знаем, возникло из иудаизма, где священным текстом был целый ряд книг, написанных на древнееврейском и арамейском, книги разных жанров: законодательные, исторические, поэтические и пророческие. Все эти тексты вошли в то, что в христианской Библии называется Ветхим Заветом. В отличие от Нового Завета, то есть договором между Богом и тварью, между Богом и человеком. Приход Иисуса обозначил некую новую эру, и эта новая эра была зафиксирована в новых богодухновенных текстах, то есть текстах, которые записаны людьми, но по голосу свыше. Это не просто человеческие тексты, но тексты, записанные по голосу свыше, тоже разных жанров. И они дошли до нас на греческом языке, хотя наука спорит об этом. Считается, что по крайней мере синоптические Евангелия могли быть записаны уже на арамейском или иврите, а с него переводились на греческий язык. Во всяком случае, греческий язык Нового Завета являет следы древнееврейской поэтики, древнееврейского стиля письма, стиля речи.
Тексты эти написаны в I — начале II века нашей эры и вовсе не сразу стали каноном. Они, конечно, почитались. Но прошло еще несколько столетий, прежде чем вселенская церковь, тогда еще единая, на Поместных соборах в IV–VI веках утвердила тот канон, который мы знаем как Новый Завет. Последними в него вошли откровения Иоанна Богослова, послание Иакова. Были споры по ряду других посланий. И наряду с этими текстами среди первых христиан бытовали другие тексты, тоже почитаемые, но называемые апокрифами — не потому, что они какие-то запрещенные или оккультные, а потому, что в них, согласно соборному мнению Отцов Церкви, то есть духовных лидеров официального христианства первых веков, дух Божий даже если говорит, то не в полной мере. Почему я подчеркиваю этот момент? Потому что любой встречный на улице может спросить нас: «А где настоящий Иисус Христос, где настоящее христианство и почему от нас прячут апокрифы?» Вопрос, естественно, небанальный, но в то же время легитимный. Но немножко анахронистический. Любая развитая религия должна обладать набором текстов, из которых создается какой-то общий религиозный, общий церковный консенсус, то, что мы называем не самым приятным на русском языке словом «догма», то есть ‘учение, доктрина’ по-латыни. Эта доктрина, догма формируется не в каких-то канцеляриях или министерствах, а в живом русле христианской мысли начиная с эпохи апостолов.
Но если евангельскую историю мы знаем по канону, у нас есть каноническая история жизни Иисуса и его близких на Земле, есть Евангелие от Марии, Евангелие от Петра и так далее, то об апостолах, например, мы подробности знаем минимальные из канона. Мы знаем, что Павел был сначала преследователем христиан, потом обратился. Мы знаем, что Петр был епископом, и, соответственно, нынешние папы римские — его наследники. Мы также знаем, что возникли первые церкви на Востоке (Эфес, Антиохия, Александрия, Рим). Вся дальнейшая история — это комментарии на темы. Но апокрифы, возникшие тогда же, не были забыты и повлияли на формирование как догмы, так и христианского искусства уже I тысячелетия и продолжали влиять во II тысячелетии. Вплоть до наших дней это источник вдохновения как для церкви, так и для людей, уже отстраненно интересующихся историей христианского учения, христианской религии.
Итак, Библия, Ветхий и Новый Завет. Ветхий, повторяю, был написан на еврейском, Новый — на греческом. Ветхий Завет был известен римскому миру по греческому переводу семидесяти толковников, иначе — «Септуагинта». А в IV веке уже существует так называемый старый латинский перевод Библии, Vetus Latina. Латынь — это все-таки основной язык римской цивилизации. Но я назвал эти три языка тоже неслучайно, потому что на этих трех языках Понтий Пилат приказал написать надпись на кресте. И эта надпись стала символической. Ее все, конечно, знают: «Иисус Христос, царь иудейский». Такая насмешливая надпись: висит распятый на кресте голый царь иудеев. Насмешливая надпись, но на трех языках, ставших священными для христиан.
Латинское Средневековье потому и называется латинским, что оно говорит прежде всего на латыни. И путь от Античности к Средневековью отмечен в том числе обоюдным забвением Востока и Запада. Восток стал говорить исключительно на греческом после Юстиниана. При Юстиниане еще латынь знали, конечно. И на латыни составлялся свод гражданского права, и масса текстов писалась на латыни. Но постепенно языком религии, политики и культуры на Востоке становится греческий, на Западе — латынь, а в Благодатном полумесяце, на территории того, что мы сейчас называем Ближним Востоком, говорили на арамейском, который постепенно превращается в сирийский. Такой третий язык. Но латинское Средневековье помнит, что есть такие языки. И Библия написана на иврите и греческом, то есть Бог говорит с нами на этих двух языках. И в IV веке встает проблема перевода священного текста на язык, на котором Христос не говорил.
Эту проблему решил Иероним Стридонский, один из великих Отцов Церкви и такой филолог-классик своих дней, выучивший в Палестине иврит настолько, чтобы проникнуть в саму мысль иудеев. Очень талантливый человек, но не бесспорный характер: у него был довольно воинственный характер, можно даже сказать, взбалмошный, но аскетический. То есть это мудрец и аскет. В большей степени, наверное, филолог и аскет, чем философ, но человек, понимавший, что в богодухновенном тексте сам порядок есть некое таинство и что ошибка здесь не просто погрешность, а грех.
Одновременно человек античной выучки, античной филологической выучки, человек, учившийся на Цицероне, понимавший, что переводить надо не букву, а смысл, он находит какой-то совершенно свой особый путь, для того чтобы передать и тайну порядка слов Библии, и в то же время создается письменная основа в дальнейшем всей средневековой культуры.
Сложился такой канон в IV–V веках. Перевод Иеронима получил название Вульгата лишь постепенно, с веками. «Вульгата» значит не ‘вульгарный’, а ‘доступный народу’, то есть как бы общепризнанный текст. Бытовали и старые латинские переводы. Августин, например, предпочитал старый перевод, а это был вдумчивый писатель Библии. Но для нас важны не эти перипетии. Нам важно подчеркнуть, что Библия стала не текстом, который цитируют, не классиками марксизма-ленинизма для нашего семидесятилетнего безвременья, а текстом, которым мыслили.
Скажем, Ориген в III веке знал Священное Писание наизусть. Августин тоже: читаешь «Исповедь», и если ты хорошо знаешь Писание, то ты его видишь везде; если ты плохо знаешь Писание, то тебе нужен просто перевод с хорошим комментарием, который все эти места тебе укажет. Или ты читаешь великого армянского поэта Григора Нарекаци. Он просто пишет (я читал, естественно, в русском переводе), но пишет словами Писания: и псалмов, и Ветхого Завета, и Нового Завета. Он мыслит Библией. И так происходит и среди коптов, и среди сирийцев, и среди греков, и среди вестготов. И Беда Достопочтенный в Англии в начале VIII века тоже описывает категориями, образами, ценностями Священного Писания то, что происходит у него на глазах, будь это природа вещей, которой он увлекался, или исторические судьбы его собственного народа. История англов, которую он создал фактически (он один из создателей английской национальной идентичности). Для него эта история — воплощение того, что он уже знает в Священном Писании. Средневековье дышит и мыслит Священным Писанием на протяжении всей своей истории. И этот факт нельзя переоценить.
