Но что такое память в риторике как в гуманитарной науке и как в прикладной науке? На этот вопрос лучше всего нам отвечает отец архитектурной теории Витрувий, который жил во времена Августа. Он посвятил свое замечательное произведение «Десять книг об архитектуре» императору и считал, что архитектура — это универсальное искусство, потому что человек, который хочет стать архитектором, должен овладеть хотя бы поверхностно всем кругом наук, которые в то время были доступны человечеству. Долгое время Витрувия не понимали, на какое-то время он был забыт. Наступили времена, когда каждая строчка Витрувия вдруг стала иметь значение, и, наверное, самое знаменитое в истории мирового искусства графическое изображение — так называемый «Витрувианский человек» Леонардо. Это раскинувший руки человек, у которого был свой мифологический прообраз, причем совсем не такой веселый, как нам кажется, — это был Иксион, привязанный к колесу за свои прегрешения. Но этот «Витрувианский человек» означает и для Витрувия, и для Леонардо, и для всех позднейших архитекторов и теоретиков, для строителей-практиков, и для Альберти, и для Брунеллески, для всех-всех он означает одно: здесь есть некое ключевое существо, некое ключевое тело, и это человеческое тело, пропорции которого, то есть соотношение, например, стопы, руки, носа, головы, головы по отношению к остальному телу, ноги по отношению к остальному телу и так далее, — все эти пропорции представляют собой модель для пропорций всех наиболее значительных, наиболее важных архитектурных сооружений, которые с тех пор возникли. Огромное здание и целый город, состоящий из таких выстроенных зданий, соразмерны человеческому телу, это человек.
И это первый шаг, первый толчок к памяти, потому что Витрувий, говоря о том, что необходимо знать архитектору в первую очередь, имел в виду, что необходимо помнить архитектору при строительстве, о чем нельзя забыть. А как помнить? Недостаточно просто записать где-то, ведь надо держать это в голове. И, таким образом, слово «архитектура» для человека, который интересуется риторикой, значит совершенно то же, что оно значит на современном языке, на современном, например, жаргоне программистов или на языке тех, кто строит электронно-вычислительную технику. Все то, что мы сейчас делаем, все то, что записывается, все то, что воспроизводится, вся та техника, которая при этом применяется, все те программы, которые нужны для того, чтобы даже простейший звук записать, воспроизвести и увидеть, — у всего этого есть архитектура. И эта архитектура устроена таким образом, что программа помнит, с чего она начинала, какие у нее цели, и помнит каждый свой узел.
Витрувий задает один вопрос и подсказывает нам: а как сделать так, чтобы вся эта архитектура держалась у нас в памяти? Каким образом это сделать? Ведь это же нельзя запомнить механически, надо запомнить это в том высоком смысле, о котором говорит нам Мнемозина. Витрувий предлагает нам универсальную шпаргалку, а мы с вами помним, что шпаргалка — это старое греческое слово, которое означает испачканную пеленку. То есть такой листок, измаранный человеком, понимаемый только им, только этот человек в нем разбирается, ему достаточно на него на минуточку взглянуть, и он все вспоминает.
Витрувий говорит, что существует несколько форм, несколько способов записи и изображения того, что мы видим вокруг себя.
Одна запись — Витрувий называет ее ихнографией, или следописанием, — это, например, план местности или запись повествования о чем-то на листе бумаги. Другая форма, другой способ записи, более сложный, — Витрувий называет его греческим словом «ортография», прямописание (это не то, что мы называем орфографией, хотя то же слово, омоним) — это изображение фасада здания. Кроме того, что мы нарисовали некую схему местности, или план движения от одной точки к другой точке в нашем рассуждении, или конспект прочитанной нами книги, или какой-то белый рисунок, по которому можем восстановить то, что мы прочитали, но мы должны суметь нарисовать фасад, то есть представить интересующий нас предмет в виде изображения, например, здания, его фасада, в котором мы видим вход, окна, крышу, может быть, изображения труб. Мы видим то, что должно отпечататься в нашем сознании, и этот отпечаток будет нами не просто выучен, а именно отложен на внутренней сетчатке нашего знания.
И наконец, есть третья форма записи — Витрувий называет ее сценографией, или скенографией, — это объемное изображение того, что скрывается за фасадом, это представление нашего здания как помещения, в котором есть множество комнат. Немножко это напоминает то, что у Булгакова в «Театральном романе», когда он описывает первые движения драматурга: снимается крыша, и в аксонометрической проекции он видит то, что там происходит, как там движутся люди и какие между ними возникают ситуации. Конечно, это самая сложная форма записи, сценографическая запись, но она совершенно необходима.
И вот первые навыки изготовления нашей шпаргалки, первые шаги Витрувий описывает как способность человека, которая вырабатывается, человек приобретает определенные навыки — пройти эти три ступени. А дальше следующая важнейшая ступень, и это сопровождает нас всю жизнь, — ступень «время». Ступень «время» означает, что все, что мы узнаем, и все знания, которыми мы делимся с кем-то, расположены во времени. Поэтому, для того чтобы ихнография, ортография и скенография действительно были у нас в памяти, мы должны уметь воспроизвести их во времени. Поэтому мы должны создавать для своей шпаргалки синхронистическую таблицу, мы должны писать, что было до, а что было после.
И наконец, может быть, самое простое, но и самое интересное, то, что делает человека человеком, и то, что делает знающего действительно знающим, — нам нужны лица. Все, что я говорил до сих пор, — это совершенно безжизненные события, факты, какие-то группы явлений, которые мы можем описать более или менее разумно, но за всем этим стоят люди, которые действовали, которые действуют в этом ландшафте, портреты которых могут висеть на фасаде, нами изображенном, и которые, конечно, действуют в условиях сцены в этом объеме, прячущемся за зданием. Легко увидеть, что, какой бы предмет мы с вами ни взяли — от истории философии, например, до статистики, — любой предмет содержит в себе элементы, которые можно воспроизвести, например, на бумаге, во-первых, во всех трех режимах: в режиме ихнографическом, в режиме ортографическом и в режиме сценографическом. Для любого предмета можно представить себе его историю в виде портретов — может быть, маленьких портретов, как аватарки, — людей, которые внесли свой вклад в развитие этой науки, тогда это будет история науки, эти портреты тоже будут привязаны к хронологической или синхронистической таблице: они могли быть современниками, или один жил через сто лет после другого.
И вот когда человек, например студент, готовящийся к экзамену, или преподаватель, который готовится к лекции, свой материал упаковывает в такое витрувианское пространство, через очень короткое время он обнаруживает, что ему больше не нужны ни эта ихнография, ни эта ортография, ни сценография, потому что все уложилось в его памяти как повествование о событиях, и эти события становятся частью его собственной жизни, его собственной биографии. Таким образом, память для оратора — это механизм, работа которого строится по архитектурным правилам. Для того чтобы этот механизм жил, оратор должен разрешить своему слушателю войти в его пространства, он должен их раскрыть, он не должен ничего придумывать, он должен только рассказать, как эти пространства создаются.
Таким образом, мы понимаем, почему Витрувий и его теория архитектуры являются еще и риторической теорией и каким образом это связано с механизмом работы нашей памяти. Память — это не то, что механически затвержено и потом будет воспроизведено в той же форме, в какой мы его затвердили, а совсем наоборот. Память, по Витрувию, — это то, что для оратора работает каждый раз здесь и теперь по-новому в зависимости от тех людей, которые слушают это, в зависимости от того, в каком настроении и в каком состоянии находится сам говорящий. Его задача — просто ввести в это пространство, которое представляет собой архитектурное пространство, ввести туда и себя самого, и своего слушателя.
