Если в бумагах цензоров можно услышать эхо Возрождения, заметны ли в них признаки грядущей революции? Ответ будет отрицательным: пристальное изучение цензуры с 1750 по 1763 год позволяет избежать ощущения, что все, происходившее в последние годы Старого режима, вело к взрыву 1789 года. Оставив в стороне телеологию, приходится признать, что в литературном мире действовало достаточно сил, подрывающих устои. Одной из них было Просвещение. И хотя его приверженцы посылали самые скандальные книги печататься за пределами Франции, иногда они пытались издать их внутри королевства, отправляя цензорам, и в редких случаях цензоры одобряли их. Это могло послужить причиной скандала. Не только у самого цензора начинались проблемы, но, что более важно, государственный аппарат подвергался угрозе со стороны внешних сил, намеренных присвоить идеологический контроль. Речь идет о последующей цензуре. Книги могли вызвать негодование многих инстанций — Парижского университета (особенно факультета теологии в Сорбонне), парламентов (независимых судов, которые могли вмешиваться в дела при беспорядках в городе), Генеральной ассамблеи церкви Франции (она часто запрещала книги во время своих собраний раз в пять лет) и, из числа других духовных авторитетов, в первую очередь французских епископов и Ватикана. Все эти силы требовали права осуществлять цензуру, и государство успешно отбивалось от них, намереваясь сохранить за собой монополию на власть в мире печати.
Эта монополия была сравнительно недавним явлением. В Средние века корона предоставляла право надзора за книготорговлей Парижскому университету, который в первую очередь был озабочен точностью копий, предоставляемых скрипториями. После вспышки Реформации Сорбонна продолжала контролировать книги, но не могла справиться с потоком протестантских работ. Корона попыталась решить проблему в 1535 году, постановив, что, если кто бы то ни было напечатает что бы то ни было, его повесят. Это не помогло. За следующие 150 лет государство наращивало собственный репрессивный аппарат, сокращая власть церкви. Муленский эдикт (1566 года) требовал, чтобы все книги перед изданием снабжались королевской привилегией, а «кодекс Мишо» (1629 года) устанавливал механизм цензуры через королевских цензоров под властью канцелярии. К концу XVII века государство укрепило свою власть над издательским делом, и университет перестал играть в нем какую-либо существенную роль, но епископы и парламенты продолжали запрещать книги после их выхода, издавая mandements и arrêtés (епископские послания и парламентские эдикты). Конечно, у этих документов не было особого эффекта, если только они не выходили в момент кризиса[1 ]Исследование всех аспектов производства и контроля за книгами в раннее Новое время см. в: Histoire de l’édition française, ed. Roger Chartier and Henri-Jean Martin, 2 vols. (Paris, 1982–84)..
Самые серьезные проблемы возникли в связи с изданием «Об уме» Клода Адриана Гельвеция в 1758 году[2 ]Среди множества упоминаний об истории с трактатом «О душе» особенно достойно внимания: «La Disgrâce d’un premier commis: Tercier et l’a aire de De l’Esprit (1758–1759)», Bibliothèque de l’Ecole des Chartes 113 (1955): 140–70; David W. Smith. Helvétius: A Study in Persecution (Oxford, 1965). Мальзерб выражает свое мнение, подчеркивая попытки парламента вторгнуться на территорию правительства, в «Mémoires sur la librairie» (р. 58–74). Ни одна книга не вызвала столько негодования со стороны претендентов на место цензоров — ни эдикт парижского парламента, ни резолюция Генеральной ассамблеи духовенства Франции, ни mandement архиепископа Парижа, ни похожие возмущенные письма других епископов, ни осуждение Сорбонны, ни бреве от Папы и ни предписание Королевского совета. В «Об уме», безусловно, содержалось достаточно вызывающего — материалистическая метафизика, утилитарная этика, неортодоксальная политика, чтобы вызвать осуждение у любого приверженца традиционных подходов. Но чехарда с ее осуждением свидетельствует о большем, чем праведный гнев. Каждое высказывание против книги было посягательством на авторитет государства и попыткой присвоить себе его часть. Конечно, скандальные работы выходили и до этого, но они распространялись по подпольным каналам книготорговли. «Об уме» продавалась открыто, с королевской привилегией и апробацией.
Ее цензором был Жан-Пьер Терсье, главный чиновник в Министерстве иностранных дел. Поглощенный дипломатической бурей, которую породила Семилетняя война, Терсье не мог уделить время абстрактной философии и едва ли обладал возможностью понять ее. Обычно он проверял книги, связанные с историей и международными отношениями. Чтобы окончательно его запутать, рукопись была предоставлена Терсье в нескольких пачках и с перепутанным порядком изложения, что сильно затрудняло возможность проследить за ходом мысли. И его уговаривала поторопиться мадам Гельвеций, ослепительная красавица, пустившая в ход свои чары на обеденном приеме и умолявшая закончить до того, как она с мужем будет вынуждена покинуть загородный дом. В конце концов Терсье дал книге полноценную апробацию, которая вышла в печати вместе с королевской привилегией. Атеистический труд с королевской печатью одобрения! Скандал можно было воспринять как нечто, более серьезное, чем бюрократическая ошибка: он подразумевал, что цензура слишком важна, чтобы доверить ее королевским цензорам, и внешним силам нужно предоставить некоторый контроль над тем, что попадает в Direction de la librairie.
Парижский парламент изо всех сил старался обратить ситуацию в свою пользу. Ее генеральный прокурор требовал от Терсье отозвать свою апробацию, хотя это находилось в юрисдикции Мальзерба, действовавшего от лица канцлера и короля. Мальзерб ликвидировал эту угрозу, организовав аннулирование апробации через эдикт Королевского совета. Гельвеций был вынужден уйти в отставку с поста, который занимал при дворе, а Терсье, который, кроме всего прочего, поссорился с мадам де Помпадур, был уволен из Министерства иностранных дел. Но парламент снова нанес удар, вынудив Гельвеция отречься от книги в ряде унизительных выступлений, и даже дошел до осуждения целого ряда просвещенческих работ; среди них были «De l’Esprit: La Religion naturelle, poème» («Естественная религия, стихотворение») Вольтера, «Pensées philosophiques» («Философские размышления») Дидро, «La Philosophie du bon sens» («Разумная философия») Ж.-Б. Буайе, маркиза д’Аржана, «Pyrrhonisme du sage» («Пирронизм мудреца») Луи де Бособра, «Lettres semiphilosophiques du chevalier de *** au comte de ***» («Полуфилософские письма шевалье де *** к графу ***») Ж.-Б. Паскаля, «Lettre au R.-P. Berthier sur le matérialisme» («Письмо о материализме преподобному отцу Бертье») Ж.-Б. Койе и первые семь томов «Энциклопедии». 10 февраля 1759 года все эти книги, за исключением «Энциклопедии», были разорваны и сожжены палачом у подножия главной лестницы парламента. Такое церемониальное аутодафе выглядело как объявление войны Просвещению.
Трудно представить себе более неподходящий момент. Слухи о заговорах и предательстве ходили по Парижу и Версалю с момента полубезумного и нерешительного покушения на Людовика XV, предпринятого Робером-Франсуа Дамьеном 5 января 1757 года[1 ]Описание общего контекста того времени см.: Dale Van Kley. The Damiens A air and the Unraveling of the Ancien Régime, 1750– 1770 (Princeton, 1984).. Дамьен, скорее всего, повредился умом на почве истерии вокруг янсенизма, которая вспыхнула посреди серьезного конфликта между парламентом и короной. В то же время экономика трещала под гнетом Семилетней войны, опустошившей казну и вынудившей короля ввести новые налоги. Сама война превратилась в череду катастроф, увенчавшихся 5 ноября 1757 года поражением при Россбахе, когда Фридрих II обратил в бегство объединенные армии Франции и Австрии. Не сумев сохранить хладнокровие перед лицом неудач, правительство запаниковало. 16 апреля 1757 года Королевский совет выпустил указ, грозивший смертной казнью любому, кто писал, издавал или продавал работы, которые хоть немного склоняли к брожению умов (émouvoir les esprits)[2 ]Jourdan Isambert, Alfred Decrusy. Recueil general des anciennes lois françaises (Paris, 1821–33), vol. 22, 272–74..
.
Однако перед полицейским рейдом Мальзерб предупредил Дидро, чтобы тот отправил бумаги в безопасное место. Дидро ответил, что не знает, куда деть такое количество материалов за такой короткий срок. Мальзерб вошел в положение и спрятал большую их часть в собственном городском особняке. С точки зрения внешнего мира, «Энциклопедии» пришел конец, но Дидро продолжал втайне составлять ее еще шесть лет вместе с основной группой единомышленников, которые не бросили его. Последние десять томов вышли разом в 1765 году с поддельным штампом Невшателя. К этому времени во Франции воцарился мир, споры о янсенизме улеглись, противостояние короны и парламентов стихло, хотя бы на короткое время, и работы просветителей продолжали выходить, пусть и без привилегии[1 ]Самым скандальным случаем после 1759 года стала публикация в 1770-м вольтерианского трактата «De la Philosophie de la nature», написанного Ж.-Б.-К. Изоаром, известным как Делиль де Саль. Надеясь получить привилегию, Делиль отправил текст симпатизирующему цензору, аббату Кретьену. Но они поссорились после попытки Делиля без ведома своего приятеля отправить в печать неправленую версию рукописи. Делиль умудрился добиться передачи книги другому цензору и смог его одурачить, одновременно создавая следующие тома. В итоге скандал привел к часто цитируемой полемике, в которой Шретьян оправдывает свою роль цензора и порицает скрытные поползновения Делиля. Книга была осуждена Генеральной ассамблеей духовенства и судом Шателе и сожжена палачом в 1775 году. См.: Pierre Malandain. Delisle de Sales philosophe de la nature (1741–1816) (Oxford, 1982)..
