В 2002–2003 годах я перешел в Высшую школу экономики, где и работаю. Сначала профессором на факультете социологии на кафедре общей социологии. А потом, когда образовался факультет философии, я там получил кафедру, которая называется «кафедра практической философии». Слово «практическая философия» немного удивляет всех, кто его слышит впервые, но это старый европейский термин, идущий еще от Аристотеля. Сейчас кафедра практической философии есть во многих университетах, преимущественно Северной Европы.
о научно-учебных лабораториях
В 2006 году, когда Медведев был еще вице-премьером, были знаменитые национальные проекты: в области здравоохранения, образования. Вот в рамках такого проекта в Высшей школе экономики, в частности, совершенствовалось преподавание социологии. И для этого образовывались так называемые научно-учебные лаборатории. То есть научные лаборатории, в которых могли студенты, подчеркиваю, даже не аспиранты и магистранты, а именно студенты приходить с 2-3 курса и работать как стажеры-исследователи. Не наравне в смысле качества, но наравне в смысле статуса со своими старшими коллегами. Не просто подай-принеси, но именно развиваться в процессе такой совместной деятельности в самостоятельных ученых. И мне дали возможность сделать такую лабораторию — НУЛ ЦФС, то есть научно-учебная лаборатория Центр фундаментальной социологии. Проект уже давно завершен, но в университете есть фонд фундаментальных исследований, который поддерживает исследовательские работы. Пока нас поддерживают, мы существуем. Но статус научно-учебной лаборатории мы сохранили.
о социологии 10-х
Четыре года назад, когда был кризис 2008 года, мне казалось, что пришел конец социологии, такой, какой она была. Сейчас, думал я, эта привычная нам социальная жизнь рухнет, и вместе с ней рухнет обеспечивающая ее или отражающая ее, соответствующая ей социология. Но тогда повезло, и в ближайшие годы, я полагаю, ничего не изменится. А чуть дальше, видимо, жизнь, которой мы живем и к которой мы, как ни крути, привыкли, не сможет существовать в данной форме. Эта реальность — социальный тупик. Она не рассчитана на вечное существование. И вместе с изменением социальной жизни будет меняться и наука, которая так или иначе имеет к ней отношение. Хватит ли у этой науки имеющихся ресурсов и будет ли у нее историческое время, чтобы эти ресурсы заново выработать в ситуации, когда их недостаточно, — это очень большой вопрос. У меня нет уверенности.
о клубе докторов
Мой отец, Фридрих Филиппов, был вынужден рано начать подрабатывать. Он с детства печатал на машинке, помогал своей матери деньгами. Поэтому он никому никогда не отдавал ничего в перепечатку. Когда я начал писать свои первые тексты, я печатал их на старой отцовской машинке. Он был профессиональным редактором, заместителем главного редактора социологического журнала, мои тексты он испещрял пометками, в том числе специальными редакторскими значками, и показывал, что и почему плохо, что и как надо поменять. Он меня не тренировал для будущей жизни, вовсе не настаивал, чтобы я стал социологом, совершенно это не поощрял. Но в какой-то момент, когда мне пришлось заняться самому созданием текстов, редактированием чужих текстов, я был к этому чисто технически готов лучше многих. Другой человек мог бы это освоить быстрее благодаря уму и таланту, но я был в выигрышной позиции. Благодаря домашней библиотеке, разговорам на научные темы, огромному количеству вещей. Это несправедливый старт, это фора.
Если сын олигарха решает открыть свое дело — вопрос же не только в деньгах. У него есть умения, которых нет у другого человека. Я, например, не смог бы раскрутить свой бизнес, если бы мне дали столько же денег, сколько ему в начале. Так же и с династиями в искусстве. Благодаря этому устанавливается очень много систем неравенства, где люди, которые контролируют правила игры, устраивают все таким образом, чтобы те, кто не знает эти правила, в результате усвоения этих правил оказывались не в выигрышном положении, а в подчиненном. В науке ученый совет устанавливает правила игры, и надо играть по этим правилам, как гласным, явным, так и негласным. Прием в клуб докторов — это всегда очень большое сложное дело, ученый либо доказывает свою лояльность, доказывает, что он лоялен членам клуба, либо он никогда не станет доктором наук. И так везде.
о Пьере Бурдье
Пьер Бурдье, будучи одним из влиятельнейших людей в интеллектуальной среде Франции, жестокий преследователь предателей, ушедших из одной научной школы в другую, понимал в то же время, что социолог должен быть голосом обездоленных. Он был очень чувствителен к социальной несправедливости. Нельзя сказать, что Бурдье только этим и занимался, но он очень хорошо понимал, что многие вещи, которые считаются самоочевидными для людей, живущих устойчивой приятной жизнью, на самом деле являются результатом социального производства или производства социального неравенства. Ученый должен говорить: «вот они, проклятьем заклейменные, несчастные, кто никогда не поднимется». Да, безумные таланты, гении, возможно, прорвутся. Но остальным будут говорить: твой вкус низменный и пошлый, потому что мы во фраках сидим в консерваторском зале среди люстр и, в перерывах вкушая икру под шампанское, слушаем правильную музыку, а ты быдло, потому что ты ничего этого понять не можешь, твои вкусы ничтожны. На самом деле это вопрос контроля в эстетическом поле. И социолог должен быть в том числе и голосом обездоленных. Если он эту задачу забыл, то это неправильно. Он просто поддерживает систему воспроизводства несправедливости и установившегося господства.
о новых теориях
Недавно один из моих коллег провел интересный анализ. Ему пришло в голову посмотреть год рождения выдающихся социологов, создателей новых теорий. Выяснилось, что мы до сих пор питаемся тем, что создали люди, родившиеся в середине 30-х, самое позднее в 40-х годах. То есть те, кому от 70 до 65 лет сейчас. После этого нет не одной звонкой теории, нет никакого прорывного движения. Если посмотреть, чем сейчас занимаются выдающиеся западные теоретики, те, кто еще не вышел на пенсию, то окажется: они переключились на рутинную прикладную работу, потому что большой новой теоретической задачи никто не ставит. Долго ли это будет продолжаться, я не знаю. Но это серьезная проблема.
Соответственно, у нас все то же самое, только в усиленном виде. То есть в виде почти совсем не предполагающем теоретизирование. Например, я недавно давал интервью нашему порталу «Экономика. Социология. Менеджмент», и меня спрашивают: «Что сказать человеку, который будет заниматься теорией»? Я ответил: пусть готовится к тому, что он будет заниматься ею во вторую или третью очередь, что работать он будет после 12 ночи, все остальное время он будет заниматься другими вещами. Это сейчас требует невероятного напряжения именно потому, что здесь тебя почти ничто не поддерживает, кроме личного интереса и интереса узкого круга коллег.
о Гарольде Гарфинкеле
Совсем недавно, к сожалению, скончался последний великий социолог Запада — Гарольд Гарфинкель. Он основал специальное течение, был когда-то учеником Парсонса, потом проклял все и основал собственное направление, которое называется этнометодология. Оно утверждает, что вообще нет необходимости в общих абстрактных теориях, а нужно изучать, как конкретно устроена социальная жизнь в каждый данный момент. Люди (в отличие от того, что говорят многие социологи) не какие-то тупые игрушки неких социальных сил, а компетентные участники социальной жизни.
Удивительно, до какой степени компетентно люди выстраивают разговор. Хотя мы это и не вербализуем. Начиная с приветствия, безусловно, это благодаря такту и уму, но мы умудряемся не перебивать друг друга, более-менее точно понимать, что ждет от нас собеседник. Это сказывается в интонации, в повышениях или понижениях голоса, в темпе. Я говорю о том, что человек мог бы увидеть, если бы проанализировал разговор. Из этого и состоит социальная жизнь. Из этих мельчайших взаимодействий. Мы не надеваем на себя какой-то готовый каркас, мы производим этот каркас нашего взаимодействия. Мы производим его для того, чтобы выстроить взаимодействия здесь и сейчас снова, используя имеющиеся ресурсы, как будто в первый раз. Каждая встреча как будто новая. И способы производства самоочевидного, фонового, как Гарфинкель это любил называть, и есть производство социального порядка, ключевая тема социологии. Это огромное богатство мысли, ресурсов и шансов для того, чтобы двигать теорию дальше.
о госзаказе
Представьте себе: человек, закончивший химический факультет, работает в экологической лаборатории. Каждый день он идет и берет пробу воды из Москвы-реки или пробу воздуха, приносит их в лабораторию, анализирует, выстраивает какие-то сложные графики, исследует динамику, показывает, что там будет через некоторое время. Это что? Это химия? Да, это безусловно химия. Это наука? Это не наука. Это способ, каким наука становится полезной в жизни. Вот так же и с социологией. Можно очень много делать важных, полезных вещей, но при этом они не продвигают наше знание, особенно наше фундаментальное знание, то есть знание того, как глубинным образом устроен социальный мир. Это также знание о том, при помощи каких понятий, тем более, каких теорий, мы должны его анализировать. Мало того, может сложиться такая ситуация, когда будут долго использоваться имеющие хождение теории и понятия для решения каких-то определенных локальных вопросов, будут строиться более-менее убедительные схемы, но в отсутствие большого научного интереса, большой теоретической дискуссии они все равно рано или поздно приведут в тупик. Так устроена наука.
Но наука должна предполагать, что к ней есть какой-то интерес. Интерес к получению принципиально нового знания. Этот интерес может быть общественным интересом. Общественный в случае социальных наук рано или поздно принимает форму государственного интереса. Я это формулировал раньше более аккуратно. Но мои американские коллеги говорят, что это показывает вся история социологии. Что академическая социология, та, которая не удовлетворяет сиюминутным потребностям, не формируется никогда без госзаказа.
о лучших
Если человек отчаянно заинтересован в науке, то он умудряется решать все задачи сразу. Он очень мало спит, мало ест, много двигается. Это экстраординарные люди с экстраординарными способностями. Есть специфический термин меритократия — власть достойнейших, тех, кто ее заслуживает. Причем отбирается не просто наилучшее, а наилучшее среди тех, у кого не лучшие стартовые условия. А прочие — это те, у кого стартовые условия полегче. То есть наилучшие конкурируют не с другими наилучшими, а с теми, кто, как говорил Фигаро у Бомарше в «Женитьбе Фигаро», «дали себе труд родиться». Я не считаю это катастрофой, но я это фиксирую как социолог. Я уже говорил, что и сам принадлежу к этому же типу людей.
о маркетинге
У нас огромный социологический факультет и магистратура. Если бы эта деятельность себя никак не оправдывала, люди бы сюда не шли. Это показатель. Там есть бюджетные места, но человек, приходящий на бюджетное место, рассчитывает, что впоследствии он будет обладать специальностью, которая позволит ему прокормить себя. А если человек платит, то он тем более предполагает, что впоследствии отобьет эти деньги. То есть он не юрист, не экономист, не гос. управленец, но как социолог он рассчитывает, что его вложение сил, времени и средств было не бессмысленным. Это хорошее свидетельство. На 80% хорошее. И очень болезненный вопрос. На меня коллеги обычно обижаются, но я ничего поделать с собой не могу: очень значительная часть того, что делается сейчас социологами, — это вообще не имеет отношение к социологии, просто предполагает использование методов, разработанных социологией, типичных для социологии, в целях не социологических, не научных. Например, опросы общественного мнения. Это не социология, и ничего обидного в этом нет. Хорошо, когда этим занимаются люди, понимающие социологию, искушенные в социологических методах. Это позволяет им и более качественно проводить опросы, и более надежно распоряжаться данными, серьезнее строить прогнозы, если в этих прогнозах есть нужда.
Но это все равно не социология. Есть маркетинг, где очень много людей из социологии. Не берусь говорить о пропорциях, но мое субъективное ощущение, что, если не основная часть, то очень большая часть тех, кто пришел на социологический факультет, занимается сейчас маркетингом.
В свое время основатель этого факультета и мой добрый коллега Александр Крыштановский, один из лучших специалистов по методике социологических исследований, говорил своим студентам: что бы вы себе ни планировали, заниматься после выпуска вы будете маркетингом мужских трусов. Конечно, какое-то количество студентов станет учеными. Но не все, кто мечтал об этом. Это противоречие, впрочем, характерное не только для нашей жизни, похожие процессы происходят и в других странах. То есть люди получают социологическое образование, но через несколько лет они начинают понимать (несколько лет не после выпуска, а проведенных в стенах вуза), что-то, что будет их потом кормить, это, грубо говоря, не социологическая теория, но и вообще, увы, не наука. Это решение очень прикладных задач. А в науке как поиске истины, как автономном предприятии нужда очень небольшая.
о социальном лифте
Выражение «социальный лифт» придумал русский социолог, Питирим Сорокин, создатель понятия «социальная мобильность». Есть горизонтальная мобильность, когда человек из Воркуты приезжает в Иркутск. Есть вертикальная мобильность, когда у человека папа был слесарем, а сам он стал доктором наук. В наших условиях горизонтальная и вертикальная мобильность сильно связаны, потому что приехать из небольшого провинциального города в Москву, — это уже в каком-то смысле совершить восхождение по социальной лестнице. Подчеркиваю, небольшого провинциального города, потому что большой город, вроде Красноярска или Иркутска, может предоставлять свои возможности, в России сейчас именно так. У нас можно реально, получив серьезное образование, подняться на позицию выше, чем позиция, которая была у твоих родителей. Но есть вещи, которые не в силах решить не один университет, как бы он ни старался.
Современная российская жизнь устроена не просто как систематическое воспроизводство социальной несправедливости, но как производство все увеличивающегося социального неравенства. Это не отдельные нерешенные проблемы, а систематическое расширенное воспроизводство несправедливости. Всегда во всех странах насчитывалось несколько традиционных социальных лифтов: это образование, армия и церковь. В церкви можно начать монахом и стать Папой Римским, в армии можно начать солдатом и стать маршалом, образование дает возможность прийти слесарем и стать академиком. Но, как известно, у нас сын генерала никогда не станет маршалом, потому что у маршала тоже есть дети. И, к сожалению, это касается всех сфер жизни. Очень велика плата не за то, чтобы продвигаться внутри лифтовой системы, а за то, чтобы вскочить в лифт. Ну, понятно. Скажем, у ВШЭ прекрасное общежитие. В этом году построили новое общежитие в Одинцово, студенты не нарадуются. Можно приехать из другого города, по-человечески жить в общежитии, иметь возможность заниматься. Но, не имея никакой помощи от родителей, в Москве — очень трудно. А если ты сам зарабатываешь, соответственно ты отнимаешь это время от учебы, от науки, и объективно тебе тяжелее, чем тому, кто имеет такую поддержку.
