Мы можем говорить об угрозах суверенного дефолта, если речь идет о государственной задолженности и о том, что государство-должник не может или не хочет выплачивать свой долг.
Можно говорить о рисках корпоративного дефолта, когда конкретные компании, взявшие средства в долг, оказываются не в состоянии этот долг погасить либо пытаются представить ситуацию таким образом, чтобы добиться от кредиторов списания либо реструктуризации долга.
Наконец, можно говорить об индивидуальном дефолте в тех странах, где существует законодательство о банкротстве физических лиц. Если соответствующие законодательные новации войдут в экономическую практику России, тогда и мы сможем говорить об индивидуальных дефолтах как о факте экономической жизни.
В чем терминологическая ловушка, связанная со словом «дефолт»? Дело в том, что в 1998 году дефолт Российской Федерации по обязательствам внутреннего долга (ГКО и ОФЗ) совпал по времени с девальвацией национальной валюты и с резким спадом в экономике в целом, с падением ВВП.
В связи с этим в общественном сознании и среди некоторой части экспертного сообщества России — среди людей, которые либо недостаточно профессиональны, либо по каким-то конъюнктурным причинам сознательно осуществляют подмену терминов, — термин «дефолт» стал часто использоваться либо в качестве синонима кризиса вообще, либо в качестве синонима девальвации валюты.
Когда в ноябре–декабре 2014 года в России произошло резкое обесценение рубля, некоторые журналисты и эксперты начали паниковать: «Какой ужас, грядет дефолт!» Но в основе этой паники лежало как раз фундаментальное непонимание того, что такое дефолт как таковой. В начале 2015 года угрозы суверенного дефолта в России нет из-за незначительного объема внешних обязательств федерального правительства. Что же касается российских компаний, то некоторые из них, например «Мечел», допустили дефолт по части своих обязательств, но эти события имеют крайне отдаленное отношение к проблеме девальвации рубля.
