1
Как и всякое орудие, оружие — продолжение человеческого тела, то, что компенсирует его природную недостаточность. Ведь человек, по сути, крайне неудачное животное — у него нет острых когтей, рабочих клыков, хитинового покрова, и плеваться ядом он может разве что метафорически. Оружие — это своего рода «механизм компенсации». Социологи, наиболее чувствительные к антропологической логике анализа, сразу же ухватились за этот теоретический ход. Например, Маршалл Маклюэн приходит к выводу о связи оружия не только с телом, но и с укорененной в культуре интуицией пространства. Если лук — это продолжение руки, то винтовка — продолжение глаза, а потому хорошо стрелять могут только представители письменных культур: «Легко дающееся нам выделение обособленной, изолированной мишени в пространстве, да к тому же с помощью винтовки как расширения глаза, — все это не для бесписьменного человека». Стрельба из винтовки требует интуиции рационализированного гомогенного пустого пространства, появившейся уже после изобретения прямой перспективы в живописи. (Этот же ход мы найдем у Бенедикта Андерсона и Зигмунта Баумана.)
Интересно, что антропологическая логика мышления об оружии делает его чем-то вроде метонимии всех технических устройств. Ведь если оружие прежде всего «компенсаторный механизм», призванный расширить возможности нашего тела и восполнить его природную недостаточность, то это же можно сказать и об одежде, жилье, средствах перемещения. Даже город с его оборонительными сооружениями — просто изощренная система вооружения. Представители философско-антропологической школы в социологии пошли еще дальше. Ведь не только техника является «компенсаторным механизмом» — само существование общественных институтов (от армии до государства) может быть выведено из «эксцентричного» положения человека в космосе. (Х. Плеснер, А. Гелен). Так, благодаря наследию антропологов, оружие становится метонимией техники и метафорой общества.
Gelen A. Man in the age of Technology. Columbia University Press, 1989.
Маклюэн М. Понимание медиа / Пер. с англ. В. Николаева. М.: Канон-Пресс-Ц, 2003.
2
Хотя у социологии нет своего собственного консистентного и оригинального языка для осмысления оружия, у нее есть ресурсы для его концептуализации. Основная часть этих ресурсов может быть упорядочена на континууме между теорией практик и объект-центричной социологией.
В теории практик оружие не является «независимой переменной». Более того, оружие оружием делают не его собственные сущностные характеристики, а практика его использования в качестве оружия. Например, стеклянная бутылка с отбитым дном — «розочка». Если Вы в драке разбили бутылку о голову своего оппонента, а затем использовали «розочку» как колюще-режущее орудие, российское законодательство, скорее всего, окажется на Вашей стороне. А вот если Вы сначала разбили бутылку о стену и уже затем воспользовались осколком, Вы окажетесь повинны в использовании холодного оружия. Отбивание донышка — в прагматическом отношении — есть свидетельство умысла и в каком-то смысле акт «изготовления» орудия нанесения вреда. Теория практик растворяет оружие как материальный объект в прагматике его использования.
На противоположной стороне континуума находится объект-центричная социология. Во второй половине XX века бурное развитие технологий привело к появлению новых типов оружия, способных уничтожить человечество в целом. И сама возможность такого уничтожения создает новые типы рисков, которых раньше общество не знало. Уже неважно, используется оружие или нет. Важно, что сам факт его существования (и знание о нем) кардинально меняет мир: системы массового уничтожения становятся подлинными субъектами социального действия и творцами истории. Этот подход отчасти сохранился в исследованиях науки и технологий (STS). Его следы можно обнаружить в недавнем проекте эдинбургских социологов под руководством Дональда Маккензи и Грэма Спинарди, посвященном распространению систем противоракетной обороны.
Своего рода синтезом этих двух перспектив стала книга мексиканского философа Мануэля де Ланды «Война в эпоху разумных машин»: с одной стороны, прагматическая концептуализация (где оружие растворено в практике его использования), с другой — объект-центричный подход, для которого важны собственные субстанциальные свойства оружия как объекта.
De Landa M. War in the Age of Intelligent Machines, New York: Zone Books, 1991.
Kramer R.C., Marullo S. Toward a Sociology of Nuclear Weapons // The Sociological Quarterly Vol. 26, No. 3 (Autumn, 1985), pp. 277-292.
Кнорр-Цетина К. Социальность и объекты. Социальные отношения в постсоциальных обществах знания // Социология вещей / Под ред. В. Вахштайна. М.: Территория будущего, 2006.
3
Теперь попробуем сменить оптику анализа и зададим вопрос иначе: что такое оружие для исследователя повседневных взаимодействий? Возможна ли интеракционистская модель концептуализации оружия, которая, с одной стороны, не растворяла бы объект в потоке практик, лишая его собственных субстанциальных свойств (в том числе главного его свойства — агентности, способности производить необратимое изменение), а с другой — не уводила бы разговор из сферы коммуникации здесь-и-сейчас в плоскость глобальных угроз и рисков? Что такая оптика позволит нам увидеть?
Прежде всего, оружие предстанет перед нами как перформативный объект. Есть множество модусов инкорпорирования материальных объектов в повседневные взаимодействия. Но есть объекты, включение которых в коммуникацию «автоматически» изменяет ее фрейм: как только они выходят на сцену, взаимодействие становится чем-то иным. Если на съемках ролика «ПостНауки» лектор достает из кармана пистолет, фрейм «съемка ролика», скорее всего, разрушится. С этим связано еще одно важное свойство перформативных объектов — это свойство квазитранзитивности.
4
Как компетентные обыватели, мы практически всегда можем сказать, к какому типу взаимодействий принадлежит тот или иной объект. Мы знаем, например, что камера — это сложный технический инструмент, включенный в коммуникацию под называнием «запись ролика для ПостНауки». Интеракционисты называют такие фреймы первичными, предполагая, что за ними не стоит никакая иная реальность: камера «настоящая» и запись не розыгрыш и не эксперимент. А, скажем, театральный реквизит или игрушечный молоточек инкорпорированы во вторичные (или транспонированные) фреймы коммуникации — это «игровые» объекты. Объекты из первичных фреймов, как правило, транзитивны. То есть они перемещаются во вторичные фреймы, не меняя своей физической формы: дети могут играть в больницу, используя настоящий стетоскоп и тонометр. Другой пример: на съемках фильма «Оружейный барон», когда потребовался большой запас бутафорского оружия, оказалось дешевле купить реальные автоматы чешского производства CZ SA Vz.58 в Африке, где проходили съемки, чем везти муляжи из США. И поэтому в качестве реквизита использовалось «настоящее» боевое оружие, выступавшее знаком самого себя. Такова логика транзитивного объекта: он легко пересекает границу фреймов в обе стороны без видимых трансформаций.
В отличие от настоящего игрушечный автомат нетранзитивен. Его нельзя использовать «по прямому назначению». В собранных из «Лего» домах нельзя жить. Игрушечной лопатой нельзя перекопать огород. Бутафорская штанга не поможет Вам накачать мускулы. Объекты, инкорпорированные во вторичные фреймы, как правило, нетранзитивны: они не могут заместить свои «прототипы».
Гофман И. Анализ фреймов: Эссе об организации повседневного опыта/ Пер. с англ. под ред. Г. С. Батыгина и Л. А. Козловой. М.: Институт социологии РАН; ФОМ, 2004.
5
Однако перформативные объекты крайне неудобны с этой точки зрения. Они постоянно создают ситуации квазитранзитивности: их «игровые» копии начинают использоваться вместо них самих. Например, захват самолета террористом, вооруженным бутафорской гранатой. Или ограбление банка с использованием игрушечного оружия. Даже если у всех участников коммуникации появится подозрение, что включенный (enacted) объект «не настоящий», вряд ли найдется множество желающих это проверить. Такова специфическая «двусмысленность» оружия как объекта-во-взаимодействии.
Эффект квазитранзитивности оружия — причина головной боли для законодателей во многих странах. Так, в 2006-м году полиция Северной Ирландии задержала активиста Ассоциации обороны Ольстера (UDA), боевой организации североирландских оранжистов, Майкла Стоуна за попытку покушения на одного из лидеров Шин Фейн Джерри Адамса. Стоун, вооруженный баллончиком с краской и игрушечным пистолетом «Беретта», проник в здание парламента в Стормонте. Его немедленно обезоружили. На суде Стоун заявил, что его действия — это «акт перформативного искусства, имитирующий террористическую атаку». Однако в Великобритании в тот год был принят закон под названием «Violent Crime Reduction Act». Этот закон, в частности, нацелен против импорта, изготовления и использования реалистичного игрушечного оружия. Нереалистичным признано игрушечное оружие, которое:
а) изготовлено из прозрачного материала или выкрашено в ярко-красный, ярко-оранжевый, ярко-желтый, ярко-зеленый, ярко-розовый, ярко-фиолетовый или ярко-голубой цвет; или
б) менее 38 мм в ширину и 70 мм в длину; или
в) имитирует оружие образца 1870 года и ранее.
Аналогичный закон действует в США, однако там противозаконны имитации оружия, выпущенного после 1898 г.
Майклу Стоуну было предъявлено обвинение в использовании реалистичного игрушечного оружия: его «Беретта» была черной.
Закон «Violent Crime Reduction Act», 2006, глава 38
Американский аналог: «Marking of toy, look-alike and imitation firearms», Section 4 of the Federal Energy Management Improvement Act of 1988.
6
Эффект квазитранзитивности связан не только с оружием. Совсем недавно другого жителя Великобритании оштрафовали и лишили прав за управление игрушечным автомобилем в нетрезвом виде. Однако именно в случае с оружием это свойство перформативных объектов проявляется наиболее отчетливо.
Почему перформативные объекты представляют вызов для микросоциологии? Потому что разрывают однозначность связи между объектами и теми фреймами коммуникации, в которые они инкорпорированы. Используя «копию» по назначению «оригинала», мы стираем кавычки, устраняем зазор между двумя слоями реальности: буквальным и небуквальным (literal / non-literal). С оружием это происходит довольно часто. Так, мы обнаруживаем «серую зону» между первичными и вторичными системами фреймов (что для классического фрейм-анализа — немыслимо). Например, игрушечные часы — не лучший инструмент измерения времени, но игрушечным молотком все же можно забить гвоздь.
В серой зоне между «оружием» и «имитацией» находится травматика. Это недооружие больше, чем игрушка, но меньше, чем пистолет. В некоторых случаях оно визуально отличается от настоящего пистолета (МБК «Оса»), в некоторых — представляет собой его технологически испорченную версию: к примеру, травматический пистолет «Макарыч» отличается от боевого «Макарова» только специальными вставками, не позволяющими стрелять усиленными патронами и снижающими дульную энергию выстрела с 300 до 30 Дж. Про травматическое оружие нельзя сказать, что оно — транспонированная версия боевого оружия. Транспонированными «копиями» являются электронные тренажеры для стендовой стрельбы, реквизит для страйкбола, игрушечные пистолеты вроде упомянутой «Беретты» Майкла Стоуна. Но у травматики нет внятной локализации ни в одном из вторичных фреймов.
Любопытный прецедент: есть территории, где разрешено «реальное» оружие, но травматика находится под запретом. Потому что человек, стреляющий из боевого пистолета, предположительно отдает себе отчет в первичности фрейма такого взаимодействия: он осознает последствия и «буквальность» происходящего. Но в случае травматики сохраняется неопределенность: это «настоящая» стрельба или не совсем? И насколько «не совсем»? По оценкам сторонников ужесточения законодательства в 2005–2010 гг. в России было зарегистрировано около 1700 фактов незаконного применения травматики, совершено 1500 преступлений, примерно 60 — с летальным исходом, 600 — с травмами разной степени тяжести. И значительная часть из них — результат «мисфрейминга», неопределенности фреймирования ситуации.
В 2010 г. российское законодательство было ужесточено и травматическое оружие по факту приравнено к боевому.
Вахштайн В.С. К микросоциологии игрушек: сценарий, афорданс, транспозиция // Логос № 2, 2013.
7
Законодатели и правоприменители всех стран, независимо от системы права и качества самого законодательства, — суть практикующие фрейм-аналитики. Фреймирование ситуаций взаимодействия представляет для них не исследовательскую, а практическую задачу. Именно поэтому перформативные объекты оказываются чаще остальных «на передовой» юридического обсуждения. Два сюжета, которые мы наметили выше, представляют собой «умеренное» и «сильное» проявление одной и той же тенденции в отношении к перформативным объектам.
«Умеренное» проявление — борьба с серой зоной между первичными и вторичными фреймами. Не должно оставаться ничего «между» игрой и реальностью, никакого зазора между системами фреймов. Травматическое оружие — маргинальный объект. Равно как и сконструированный английским слесарем детский игрушечный автомобиль, способный развивать скорость до 6 миль в час. «Сильное» проявление той же тенденции — борьба с квазитранзитивностью, с игровыми «копиями» перформативных объектов, которые могут использоваться вместо «оригинала».
