Поскольку Россия вплоть до середины XX века была страной в основном аграрной (во всяком случае, она была аграрной в это время, до 1917 года), вопрос об экономическом кризисе или процветании России в это время сводится к вопросу о том, насколько успешно развивалось сельское хозяйство: беднели, если совсем утрировать, или богатели русские крестьяне, росли ли их доходы, увеличивалось ли их благосостояние или, напротив, падало. Тема эта является очень важной, дискуссионной не только для историков, но и для экономистов, которые пытаются построить более или менее непротиворечивые модели развития сельского хозяйства. Проще всего, наверное, попробовать посчитать доходы крестьян или уровень их потребления. Однако мы сталкиваемся с тем, что сделать это довольно непросто из-за несовершенства тогдашней статистики — отсутствия статистических инструментов в современном смысле этого слова. Но еще большие проблемы вызывает вопрос о том, корректно ли вообще говорить о благосостоянии крестьянства в целом. На огромной территории Российской империи были совершенно различные регионы и по системам организации хозяйства, даже если мы говорим только о крестьянском хозяйстве, и по степени доступности рынка ― как локального, так и регионального, внешнего для крестьян, и по развитию экономической инфраструктуры, и по обеспеченности рабочей силой. Иначе говоря, получается, что мы мерим среднюю температуру как минимум по палате, а то, может быть, и по больнице, если не по всей стране, что, понятное дело, лишено смысла.
Другой очень важный вопрос, когда мы начинаем говорить об экономических последствиях отмены крепостного права, заключается в том, почему потребовалась вторая крестьянская реформа. Мы знаем, что вторая реформа, которая часто называется, хотя и не совсем корректно, столыпинской (не совсем корректно потому, что придумал ее не Столыпин, а она была разработана еще до него в основных своих чертах), началась в 1906 году, то есть через 45 лет после отмены крепостного права. Возникает вопрос: в каком соотношении находились две эти реформы друг с другом? Продолжала ли столыпинская реформа реформу 1861 года? Если да, то тогда не очень понятно, почему ее необходимо было продолжать, почему в реформе 1861 года или в последующих решениях государственной власти в 1860–1880-е годы не было заложено каких-то механизмов, которые бы исключили необходимость очередной коренной перестройки жизни крестьян — а столыпинская реформа была такой перестройкой, в этом никто не сомневается. Или же реформа Столыпина скорее противоречила основным началам 1861 года? Тогда возникает вопрос: почему так случилось, что две реформы с интервалом в 45 лет были предприняты одним и тем же режимом в совершенно разных направлениях?
Надо сказать, что этот вопрос стоял перед людьми уже в начале XX века. Многие тогда риторически или искренне задавались целью сопоставить то, что делал Столыпин, то, что делало правительство, с тем, что оно делало на 40–50 лет раньше, и приходили к отнюдь не однозначным выводам. На мой взгляд, в столыпинской реформе можно выделить элементы, которые продолжали линию реформаторов 1861 года, и те элементы, которые противоречили этой линии. С одной стороны, Столыпин пришел раскрепощать крестьян — освобождать их от диктата общины. В этом смысле можно считать, что это продолжение политики освобождения крестьян от власти помещиков иными средствами и на иной почве. С другой стороны, столыпинскую реформу можно рассматривать как очередной масштабный социальный эксперимент по созданию новой опоры трона. Реформаторы 1861 года очень много думали о том, как сделать из крестьян лояльных граждан ― не то чтобы абсолютно послушных и безгласных, а как не превратить их в социально опасный, как тогда считалось, слой пролетариев, как не сделать их средой, из которой растут революции. Это было одной из главных их политических задач.
Ровно такая же задача стояла и перед Столыпиным — изобрести заново социальную опору трона, поскольку, как выяснилось в ходе первой русской революции 1905–1907 годов, крестьяне-общинники такой опорой не являются. Наоборот, они самый подвижный, революционно нестабильный элемент в стране. Во всяком случае, не менее подвижный и нестабильный, чем пролетариат и интеллигенция. Столыпин и сторонники того пути, который он предлагал, считали, что будущее российской экономики и российской монархии связано с фигурой сильного крестьянина-фермера — индивидуального предпринимателя. Большинство реформаторов 1861 года с этим бы согласились. Вопрос заключался скорее в методах, разнице в подходах. Столыпин считал, что перейти к этой новой социально-экономической реальности, где уже не общины, а отдельные предприниматели-фермеры будут определять состояние сельского хозяйства, можно быстро или, во всяком случае, нужно быстро и с помощью жесткого вмешательства сверху. Многие реформаторы 1861 года были бы с этим не согласны, поскольку считали, что крестьянская община все-таки очень важный институт, сохраняющий стабильность в стране и позволяющий крестьянам оставаться крестьянами — носителями традиционных ценностей и в то же время носителями традиционной хозяйственной этики, как сказал бы Макс Вебер.
Таким образом, исходя примерно из одних и тех же политических задач и базовых посылов о необходимости создания опоры трона в лице крестьянства, реформаторы 1861 года и реформаторы начала XX века, в числе которых был Столыпин, приходили к совершенно разным представлениям о том, как достичь этих целей. Почему? Что в стране или в их сознании принципиально изменилось за 40 лет? За прошедшие с отмены крепостного права 40 лет экономика страны, социальные условия жизни в деревне полностью, радикально изменились. Те институты, которые закладывались, создавались на рубеже 1850–1860-х годов, во многом были эхом, пережитком еще более ранних времен. Например, круговая порука, переделы земли в крестьянских общинах очень серьезно мутировали или просто отошли в прошлое. Крестьяне стали гораздо более мобильны, независимы от своих односельчан, независимы от традиционных условий и форм социального контроля, зато попали в зависимость от рынка, бурно развивавшегося в стране в то время. Они участвовали на рынке как потребители, они были очень важной частью рынка индустриальной рабочей силы в качестве отходников — сезонных рабочих или постоянных жителей городов. Крестьяне жили по-настоящему в другой исторической реальности, а в то же время инфраструктурная, правовая рамка их жизни практически не изменилась.
Во многом благодаря политике правительства, которое стремилось и в 1870-е годы, и тем более в царствование Александра III, в период 1880–1890-х годов, скорее законсервировать статус-кво в деревне, сохранить то, что есть, хотя бы и вопреки естественному развитию. Правительство в 1880–1890-е годы активно и целенаправленно пыталось законсервировать крестьянскую общину в тех формах, которые к тому моменту существовали. Оно пыталось заблокировать для крестьян возможность распоряжаться своими наделами даже в том очень ограниченном размере, который давала им крестьянская реформа 1861 года. Крестьянам было запрещено отчуждать надельную землю. До этого они могли это сделать только при соблюдении огромного количества условий и в очень малых размерах, теперь такая возможность полностью исключалась.
Патерналистская и славянофильская стороны в реформе 1861 года с годами все более и более усиливались, тогда как либеральные аспекты этой реформы погашались. Это означало, что правительство делает акцент на сохранении крестьян как традиционных общинников, на невключении их в рыночные связи, на недопущении рынка в их среду. Как показала революция 1905 года, эта ставка не сработала. Хотя еще до этого очень многие в верхах и в образованном обществе были убеждены в том, что охранение общины, охранение традиционных институтов — это ложный путь, который не ведет никуда. Противником этого пути к концу 1890-х годов стал самый влиятельный деятель правительства Николая II в те годы — министр финансов Сергей Витте. Однако инерция была очень велика, и крестьянская реформа 1906 года встречала колоссальное сопротивление со стороны не только правых традиционалистов и помещиков, но и многих чиновников, разного рода славянофилов, считавших, что Столыпин и его сторонники скорее разрушают, чем созидают.
Мне кажется, что уже из этой полемики в верхах по поводу будущего русской деревни во многом понятно, что положение деревни, социально-экономический статус русского крестьянства был очень далек от благополучия. Очень многие в правящих кругах хотели бы сохранить статус-кво, но не имели такой возможности. В 1904–1906 годах по деревням практически во всех регионах страны прокатились массовые крестьянские беспорядки. Сейчас не время анализировать, чего именно хотели крестьяне, но можно с уверенностью сказать: они не хотели сохранения состояния, в котором жили, они хотели перемен. И конечно, независимо от того, называем ли мы положение деревни кризисом или считаем, что это лишь издержки развития, от благополучия состояние аграрного сектора экономики было очень далеко. И возвращаясь к ответу на вопрос о том, насколько объективны, насколько укоренены в реальности были истоки русской революции, конечно, невозможно не ответить на него так, что именно тупики, обозначенные многочисленными противоречивыми попытками правительства что-то сделать с крестьянами, заложили основы социально-экономического, а в конечном счете и политического кризиса, который привел империю к краху.
