В том, как цифровые медиа меняют наше представление о прошлом, и в том, как прошлое, история представлены в доступных формах для всех граждан, для всех людей, есть два аспекта проблемы. С одной стороны, это проблема взаимодействия истории и медиа вообще, которая обсуждается чуть ли не с начала появления первого медиума — фотографии — и является крайне проблематичной сферой, крайне дискуссионной. И второй аспект проблемы — это, безусловно, специфика именно цифровой репрезентации и тех новых форм, в которых историческое знание и вообще любые представления о прошлом сегодня существуют, меняя кардинальным образом наше представление о том, что было с нашей нацией, с нашей страной, с нашими предками, что было вообще в ту эпоху, которую мы не помним, или даже в ту эпоху, которую мы помним.
Поэтому я начну с первого аспекта. Сама тема «История и медиа» — это очень интересное, но и крайне болезненное поле, потому что здесь существуют две непримиримые точки зрения, которые находятся в состоянии постоянной дискуссии на протяжении почти полутора веков, а именно: речь идет о том, искажают ли медиа историю, примитивизируют ли они ее, делают ли они ее, создавая некоторый доступный образ для широкой аудитории, инструментом политического воздействия, пропаганды или все-таки они способны сохранить некоторую аутентичную основу исторического знания, способствуют демократизации истории, способствуют более широкому распространению представлений о прошлом.
Как это ни странно, хотя кажется, что решением здесь является компромисс, этот компромисс находится крайне редко, и исследователи, как правило, занимают либо первую, либо вторую позицию. Профессиональные историки крайне негативно относятся к любым репрезентациям истории в медиа: они считают, что это примитивный и упрощенный вариант, который именно своей упрощенностью, тем, что история выступает в медиа в рамках линейного нарратива, способствует использованию истории в пропагандистских целях, способствует выполнению задач государства по дисциплинарному воздействию исторического знания на общество. И мы, конечно, не можем отрицать, что такого рода примеров довольно много.
С другой стороны, исследователи, которые в большей степени относятся, наверное, не к профессиональному историческому цеху, а к медиаисследованиям, обращают внимание на то, что медиа сами стали инструментом истории — они не просто отражают и представляют историю публике, а они ее создают. И, безусловно, с появлением первых визуальных медиа, таких как фотография, мы уже можем убедиться в том, как это делается. Фотография является таким же историческим документом, как летопись, как зафиксированное воспоминание, новым документом, обладающим бо́льшим градусом достоверности, потому что-то, что запечатлено на фотографии, является как бы слепком истории.
Летописца можно заподозрить в том, что он поддерживает ту или иную точку зрения. Поскольку мы узнаем о произошедших событиях только из его уст, мы невольно встаем на его сторону. Фотография же в этом смысле обладает особым градусом объективности. Вилем Флюссер как раз говорил, что с фотографии началась абсолютно новая эпоха в истории человеческой культуры, потому что впервые именно с помощью аппарата стало возможно фиксирование без участия человека. Это не совсем так, но тем не менее это аппаратное фиксирование реальности или истории действительно стало чрезвычайно важным фактором, который создает новый тип исторического документа. Безусловно, мы не можем относиться, например, к хроникам, к тому, что снимают военные корреспонденты во время военных действий, как к неисторическому документу, и отрицать значение такого рода исторического документа мы тоже не можем.
Медиа не просто отражают и конструируют, а они производят историю, и сегодняшняя история, история XX века, уже невозможна в своей немедийной форме.
Медиа, в частности визуальные медиа, стали таким же важным историческим источником, как и летописи, как и любые архивные документы. Но этот источник не является объективным, хотя он действительно обладает этим важным статусом объективности. В частности, я хочу привести очень интересный пример: Андре Базен в своей знаменитой книге «Что такое кино?» рассматривает пример документального цикла фильмов Фрэнка Капры, где в фильмах не было ни одного постановочного кадра, то есть все фильмы были целиком смонтированы из хроник. Таким образом, такого рода фильмы обладают очень сильным эффектом исторического документа.
Одновременно Базен показывает, что как раз закадровый голос и то, как были скомбинированы кадры хроники, приводят зрителя к совершенно определенным выводам, к совершенно определенной версии истории. И в данной ситуации такая чистая объективность исторического документа абсолютно работает не как инструмент истории, а как инструмент пропаганды. И именно объективность исторического документа оказывается тем, что помогает пропаганде быть более продуктивной.
Еще один интересный пример, который приводит Роберт Розенстоун. Он рассказывает о двух вариантах анализа знаменитого фильма Стивена Спилберга «Спасти рядового Райана». В книге профессионального историка, говорит Роберт Розенстоун, к такого рода фильму ставились бы вопросы, которые характерны для профессиональных историков, то есть: «Как именно происходила высадка союзников в Нормандии?», «Что чувствовали солдаты именно в тот период времени, именно в той ситуации?», «Каков был их опыт?», «Как этот опыт, который репрезентирован в фильме, соотносится с данными исторических документов?» И одновременно Розенстоун приводит пример другого анализа, который выполнялся представителем Cinema Studies, представителем киноведческой теории.
В рамках этого анализа фильм «Спасти рядового Райана» полностью рассматривается как метафора происходящего в современной ему Америке, а именно: историческое содержание этого фильма оказывается не настолько важным, и достоверность, соответственно, неважна, а важно, скорее, то, что этот фильм показывает возможность преодоления негативного опыта Вьетнамской войны через возвращение к традиционным американским ценностям. В этом смысле историческое содержание для такого анализа не является важным, здесь история играет роль авторитетного источника, ее можно искажать, коль скоро она сохраняет фактор авторитетности. Но такого рода метафора может быть важна для того, чтобы аудитория, смотрящая фильм «Спасти рядового Райана», переносила это на свой собственный опыт. И, таким образом, взаимоотношения государства и общества, которые к этому времени были испорчены ситуацией участия во Вьетнамской войне, скорректированы тем, что возвращение к традиционным ценностям Америки позволяет вновь найти схему взаимодействия между обществом и государством, которая устраивает и того и другого субъекта.
Таким образом, двойная интерпретация: либо нам действительно важна история, и тогда достоверность показанного на экране оказывается крайне важной, но уже часто сам экранный формат делает невозможным достоверную репрезентацию истории; а с другой стороны, история является мощным символическим инструментом, поскольку, как говорил Марк Блок, наша цивилизация всегда многого ждала от своей памяти, таким образом, любая апелляция к историческим событиям позволяет придать современным темам и современным идеям особый вес и особое значение.
Такого рода споры не утихают до сих пор, но я хочу немного перенести их в ситуацию, технологически отличающуюся от ситуации телевидения и кинематографа. Когда мы говорим о дигитальной эпохе, эпохе цифровых технологий, у нас возникает новая форма, в которой медиа становятся инструментом производства истории.
Теперь не только профессиональные операторы, а абсолютно каждый, у кого в руках есть цифровой гаджет, может документировать исторические события и выкладывать их в Сеть с собственными комментариями.
Таким образом, этот градус объективности, который уже в свое время дала фотография и кинематограф, возрастает еще во много-много раз. Одновременно те отрицательные стороны, те возможности использовать эту идею объективности, эффект реальности для пропагандистских, политических или экономических целей тоже многократно возрастают.
Так, мы знаем, что в освещении последних войн огромную роль играют блогеры. Мы знаем, что на самом деле само сравнение точек зрения, которые репрезентируются в официальных медиа и в сообществах блогеров, стало рутиной исторического исследования. То есть те события, которые происходят на наших глазах, которые становятся на наших глазах историей, уже документируются совершенно иным способом. Одновременно мы получаем огромное количество свидетельств о новых событиях, что создает для традиционного историка новую методологическую проблему: он просто уже не может обработать такого рода объемы знания.
И в данной ситуации опять же искушение простых интерпретаций исторических событий снова становится актуальным. Потому что парадоксальным образом чем больше информации, чем больше свидетельств, тем больше желание аудитории узнать, что же все-таки произошло, как это можно интерпретировать, что это значит. И здесь как раз тоже, к сожалению, существует огромное пространство для пропагандистского воздействия уже с помощью цифровых свидетельств очевидцев, которые просто из-за растерянности аудитории перед объемом материала могут интерпретироваться тем, кто готов взять на себя функции интерпретатора, в сколь угодно простой или примитивной форме. На самом деле мы сейчас наблюдаем абсолютно это.
Таким образом, сегодня мы имеем дело с совершенно новой формой документальности. Но документальность эта довольно сложно воспринимается: очень мало кто способен обработать то количество документальных свидетельств, которые составляют представления об исторических событиях, происходящих на наших глазах. И как раз здесь на помощь приходит то, что мы называем digital history — цифровая история. Цифровая история — это совершенно новая форма исторического знания, которую мы пытаемся развивать в России и которая в европейских странах представлена достаточно широко. Это форма представления истории не в виде линейного нарратива, а в форме сайта, карты или базы данных. То есть, таким образом, вся совокупность документальных свидетельств, все эти особенности медийного конструирования истории не сводятся к линейному нарративу, не утрачивают своей уникальности. Одновременно каждый пользователь может быть причастен ко всей полноте исторических свидетельств, то есть историк в данной ситуации создает возможность этой причастности. И, конечно, роль историка немного изменяется: его роль становится в большей степени ролью не рассказчика, а дизайнера.
Таким образом, например, удачная навигация на сайте может способствовать тому, чтобы аудитория была в большей степени причастна ко всей полноте исторических свидетельств. Умелое визуальное решение карты может быть формой рассказа о разных точках зрения на происходящие события. Открытая база данных позволяет получать совершенно разные формы знания об одном и том же событии и при этом опять же сравнивать разные точки зрения, видя в целом всю их совокупность.
Безусловно, не каждый пользователь сможет успешно взаимодействовать с этими новыми формами истории. Но и роль историка как рассказчика не может быть полностью уничтожена. Историк должен продолжать оставаться рассказчиком, он должен продолжать давать некоторую интерпретацию происходящих событий. Но возможность при этом проверить его слова, возможность при этом хотя бы увидеть тот объем, который он сводит к простому нарративу, чрезвычайно важна для нового понимания того, что является историческим знанием сегодня, которое отражает разные точки зрения и показывает разные ракурсы проблемы, в частности, например, с точек зрения противников.
