Как только мы начинаем задумываться о сущем, где-то рядом начинает маячить небытие. Но как его помыслить? И существует ли оно — или это фикция, которую мы создаем, чтобы наполнить мир свободой и спонтанностью? О разных подходах к осмыслению негативности рассказывает философ Диана Гаспарян. 

Мартин Хайдеггер утверждал, что все развитие западноевропейской цивилизации проходит под знаком забвения бытия. При этом то же самое можно сказать и о небытии, потому что все развитие западноевропейской метафизики проходит под знаком забвения небытия и последующего воскрешения небытия из небытия.

Понятие небытия в философии

Понятие небытия в философии имеет несколько синонимических терминов. В основном говорится о несуществующем, о ничто, о небытии или о негативности. Негативность — наиболее поздний термин, который появляется в философии Гегеля и начинает функционировать со второй половины XX века.

Изучение вопросов о небытии в философии началось еще со времен Античности — при этом сразу возникает стремление как можно скорее эти вопросы закрыть.  Но полностью их исключить невозможно, потому что о ничто мы начинаем думать, когда спрашиваем о возникновении всего сущего. Такие размышления о возникновении всего сущего гарантированно приведут нас к идее о том, что нечто, из чего возникло все сущее, является неким не-сущим. В итоге мы задумываемся о несуществующем, когда размышляем о развитии всего существующего, о времени. Например, задаемся вопросом, куда деваются те мгновения, которые были и теперь их нет, и откуда появляется то, что возникает в качестве предположительно нового.

Три аксиомы Парменида

Древнегреческий философ Парменид, представитель ранней философии и отец-основатель школы элеатов, рекомендует нам внимательно подумать и прийти к выводу, что ничто является некой фикцией и иллюзией. Эти мысли он приводит на основании строжайшей логики. Парменид опирается на три ключевые аксиомы, которые являются законами логики и жестко рекомендуют нам не считать небытие бытийствующим.

Первая аксиома: бытие есть, небытия нет. Она проста и тривиальна. Если вдуматься в нее, то мы вынуждены будем согласиться с тем, что существующее действительно существует, поэтому небытие не бытийствует, и с этим ничего не сделать.

Вторая аксиома: мыслить и быть — одно и то же. Ее можно читать и в обратную сторону: быть и мыслить — одно и то же. Речь идет о том, что если нечто есть, то оно обязательно имеет некое понятие о себе. Оно может быть мыслимо, и конкретный конечный наблюдатель не должен непременно все знать. Противники этой аксиомы часто указывают, что во времена Парменида никто не знал, как осуществляется синтез молекулы ДНК, однако он осуществлялся. Парменид говорит, что, если нечто есть, оно может быть мыслимо, а если чего-то нет, то оно в принципе немыслимо. Нельзя мыслить несуществующее. Если у нас есть некое понятие о чем-то несуществующем, то референтом этого ничто является ничто. 

Третью аксиому не следует приписывать самому Пармениду, потому что она относится к общему месту западноевропейской метафизики. Аксиома звучит так: из ничего ничего не появится. Согласно этому положению если что-то есть, то возникнуть из ничего оно никоим образом не может, потому что если ничего нет, то из некоего онтологического нуля не появится ни единица, ни в пределе плюс бесконечностью. Из ничто не может появиться нечто. 

Если мы принимаем эти три аксиомы, — а не принять их очень сложно, потому что они звучат как законы логики, — то мы получаем неприятные и контринтуитивные выводы, потому что они противоречат данным нашей чувственности и здравому смыслу. С принятием трех аксиом нам надо согласиться, что время является иллюзией — по той простой причине, что время является самым парадоксальным понятием или абсурдным соединением моментов бытия и моментов небытия. Время и есть то, о чем Парменид говорит как о невозможном, как переход из несуществующего в существующее.

Учение школы элеатов рекомендовало отказаться от идеи движения, потому что движение тоже является иллюзией, потому что подвижность возможна только в онтологической пустоте. При этом онтологическая пустота и есть то ничто, которое предполагает подвижность существующих элементов, поэтому нам придется отказаться от идеи многообразия сущего. (Когда я говорю «отказаться», имеется в виду отказаться от реальности того, что это так, и довольствоваться тем, что это может быть чувственной фикцией наблюдателя.) Нам придется отказаться от идеи многообразия по той причине, что дифференциация объектов тоже предполагает некоторое небытие и пустоту, которая может раздробить объекты на качественно отличные друг от друга.

Также нам придется отказаться от идеи собственной свободы воли, потому что когда мы полагаем, что мы совершаем свободный поступок, то мы считаем свое решение или действие совершить тот или иной поступок качественно новым событием, которого ни в каком смысле в мире не было.

Мир тоже лишен свободы, фундаментальной неопределенности и спонтанности. Все события, которые совершаются в мире, совершаются с точки зрения фатума, поэтому вся Античность проходит под знаком идеи судьбы — ананке. Все совершающееся совершается только так, а не иначе, а в каком-то смысле вообще не совершается. Поэтому в Античности нет идеи истории, поскольку история предполагает реальное время и реальный переход, трансформацию формы, развитие, переход из несуществующего состояния в существующее, а это абсурд.

Рождение небытия

Античность закрывает тему ничто своим вердиктом, согласно которому мир не возникал и не уничтожится. Он не может возникнуть из ничего и не может перейти в ничто. Мир всегда был. До эпохи христианства, пока мы следуем строгим законам логики, мы следуем аксиоме Парменида: небытия нет. Христианство впервые реанимирует идею негативности. Делается это благодаря переводу всей рациональности в модус веры.

С этого момента заниматься интеллектуальной работой мы можем, так или иначе доверяясь чуду. Другим способом ввести идею творения мира из ничего нельзя. Это иррациональная идея, но если ее подкрепить некоторым желанием в это верить, то это уже можно помыслить.

Благодаря христианству появляется идея времени и истории. Мир получает возможность развиваться. Для философов идея творения мира остается мучительной и неприятной, потому что они делают ставку на строгие доказательства.

В трансцендентализме Канта идеям негативности и небытию уделяется одна строчка, где речь идет о том, что ничто — это не более чем особенность нашего мышления. По Канту, производить действие отрицания — наша логическая способность. Благодаря этой способности мы получаем понятие ничто. Об объективном существовании небытия не может идти речи, но мы знаем, что в трансцендентализме Канта время не является реальным, оно является субъективным. Если нет наблюдателя, то нет времени.

Реальность негативности

Такое понимание этих идей оставалось до появления философии Гегеля, в которой он провозглашает, что мы будем находиться в оковах фантастического представления об устройстве мироздания, пока не позволим негативности существовать в полной силе. Пока мы не признаем, что небытие реально, мы будем исходить из того, что мир является абстракцией, но не является тем конкретным миром, в котором мы пребываем. В философии Гегеля негативность впервые получает возможность стать объективно сущим.

Гегель подразумевает, что у нас есть две альтернативы. Первая: мы полагаем ключевые атрибуты окружающего нас мира, к которым мы привыкли, — движение и время. Вторая: мы полагаем их фикциями, которые напрямую связаны с субъектом-наблюдателем, как это происходит в трансцендентальной философии Канта. По Канту, если убрать наблюдателя, то мы уже не будем знать, находится ли мир во времени, присуща ли ему динамика.

Если мы не хотим мириться с иллюзорностью тех свойств, которым стремимся придать объективный статус, то необходимо признать, что время реально, как движение, подвижность и развитие всего сущего. Для этого нам нужно отказаться от языка строгой логики и принять язык, который Гегель предлагает в рамках своей философской системы, — язык диалектики.

Это язык, который предполагает возможность заговорить о несуществующем как о неком существующем. Диалектика указывает на парадоксализацию, с которой имела дело западная метафизика на протяжении всего развития, потому что принимала сторону аналитической логики. Если мы посчитаем, что аналитическая логика является частью возможности описания мира, частью наших рассудочных способностей, но не окончательным языком, то мы получим возможность говорить о негативности как о чем-то реальном. Важно, что после Гегеля негативность продолжает активно существовать.

Гегеля часто упрекают, что он сам не смог отказаться от того догмата аналитической логики, от языка тождества, который был присущ предшествующей философии. Его негативность, его способность мира развиваться, его способность мира быть спонтанным и неопределенным была ограниченной, мягкой и недостаточно радикальной. У Гегеля мир развивается согласно некоторому замыслу — есть абсолют, который находится в состоянии становления, а это становление есть история всего сущего. В таком случае негативность есть не более, чем история, рассказанная абсолютом о самом себе. Это история развития абсолюта.

Радикализация негативности

Последующую философию, которую часто называют философией различия, связывают с самыми разными именами. Например, Мартин Хайдеггер, который первый начал критиковать Гегеля за недостаточно радикальный подход к негативности. Затем это делали французские философы: Жиль Делёз, Жак Деррида.

Немецкий философ Теодор Адорно тоже упрекал Гегеля в главной идее. В той мере, в которой мы действительно считаем, что негативность должна быть и это есть нечто отрицающее и ничтошествующее, оно должно быть радикальным в той мере, в которой мир не имеет никакой логики, никакого замысла. Мир абсолютно спонтанен. Если мы посчитаем, что логика и законы, благодаря которым мир до сегодняшнего дня развивался (и речь идет не только о естественно-научном знании, но и о состоянии общества или состоянии человечества), окончательны, то мы навсегда распрощаемся с идеей правильной радикальной негативности, а именно — идеей абсолютной неопределенности того, как развивается мир.

Все последующие философы, которые критиковали идею негативности, упрекают Гегеля в малодушии. Философия идет дальше и говорит, что мир, не имеющий никакого замысла, развивается абсолютно непредсказуемо. Это есть некое спонтанное движение, чистое становление — из ниоткуда в никуда. Любые попытки придать этому движению вектор допустимы, но являются вольными интерпретациями, лежащими в основании самого этого хаотического движения, но не выходящими за его пределы.