В другой раз Может ли гуманитарное знание быть не пространством интерпретаций, а наукой, в которой строго действуют законы каузальности? Ответом на этот вопрос стал структурализм — междисциплинарное направление, пытавшееся говорить о психике, языке, обществе, литературе, следуя жестким методологическим основаниям. О том, как структурализм помог гуманитарным наукам избавиться от комплекса неполноценности, рассказывает философ Диана Гаспарян.
Структурализм невозможно считать единым направлением, теорией или подходом. Правильнее говорить, что структурализм — сложная констелляция ансамблей подходов, которые проявились в разных областях и имеют схожие черты.
Если говорить о хронологических рамках структурализма, то его расцвет приходится на середину XX века. Структурализм появился в 1940-е и к 1970-м годам начал терять популярность. Культурные границы структурализма — это континентальная философия. В аналитической философии к структурализму относятся с некоторым подозрением, поэтому географически структурализм приписали к Франции. Большинство структуралистов — это французские интеллектуалы.
Начало структурализма
Зарождение структурализма напрямую связано с проблемной для гуманитарных наук ситуацией, которая сложилась к началу XX века. Благодаря работам школы неокантианцев стало понятно, что бурно развивающееся гуманитарное знание, которое порождало новые дисциплины, такие как социология, психология, история, литература, литературоведение, языкознание, — весь корпус гуманитарного знания никак не получалось подверстать под рубрику естественной науки.
Причиной этому было устройство естественно-научного знания, которое подразумевало жесткую работу законов каузальности, причинно-следственных отношений, принцип работы логики соподчинения некоторого явления определенному строгому закону. Если мы видим падение тела, мы знаем, что явление или факт падения тела есть не индивидуальное событие, а реализация закона. В двух миллионах падений твердых тел наблюдается проявление одного-единственного закона, эти события не индивидуализированы. В случае с историческими или социологическими событиями поиск некоторых законов всегда происходит с определенной долей произвола. Интерпретации события могут разниться от теории к теории.
Комплекс неполноценности, который возник у гуманитарных наук, способствовал пониманию того, что они не являются науками в полной мере. Для спасения от этого комплекса неполноценности появилась идея, которую структурализм как молодое и амбициозное направление провозглашает и популяризирует, — идея доказать, что гуманитарное знание тоже может существовать на правах науки. Когда мы будем встречаться с определенными явлениями и фактами в области смыслов культуры или литературы, то сможем работать как ученые, редуцировать эти смыслы к общим законам. В итоге структурализм стал направлением, которое пообещало работать со смыслами, как ученые работают с явлениями и законами.
Пример и иллюстрацию такого нового подхода можно наблюдать в знаменитой структурной лингвистике Фердинанда де Соссюра, которая появилась как молодое направление знания, пришедшее на смену языкознанию. Лингвистика пообещала стать наукой о языке, а последующий перенос структурной модели из структурной лингвистики в ряд других гуманитарных областей — в культурологию, социологию, историю, философию — позволил говорить о зарождении структурализма.
Три стратегии структурной лингвистики
Структурная лингвистика Соссюра указала на несколько ключевых стратегий, которые затем были экстраполированы. Первая стратегия — смена представления о классической теории знака. Согласно Соссюру, знак не соотносится с реальной вещью, он состоит из двух частей: означаемого и означающего. Означающее — акустический образ, например звукосочетание, или графическая запись. Означаемое — смысл, к которому отсылает этот акустический образ или графическая запись. В классической теории знака нам казалось, что знак «лошадь» отсылает к реальной лошади, но Соссюр говорит, что означающее соотносится с означаемым, а означаемым является не реальная физическая лошадь, а идеальный образ, понятие лошади, которое мыслится в сознании каждого конкретного агента речи.
Вторая ключевая стратегия — произвольность знака. Характер соотношения слов, знаков, понятий с вещами совершенно произволен. Стол можно назвать стулом, а стул — столом.
Третья стратегия: внутри системы языка мы понимаем только то, что уже вытекает из системы. Например, классическое представление о знаках и реальности исходило из того, что носитель любого языка услышит различия в звуках «рак» и «лак» благодаря устройству нашего уха. Но, как известно из опыта, человеку трудно услышать различия между двумя звуками незнакомого языка, поэтому мы вынуждены констатировать, что наша чувственность устроена по-другому. Мы слышим разные звуки, что-то слышим, а что-то не слышим. Структурная лингвистика объясняет это устройство тем, что не элементы системы предшествуют системе, а некая сложившаяся система знаков предшествует тому, что мы услышим или нет, поймем или не поймем. Система предшествует своим элементам, а не наоборот.
На основании этих трех стратегий структурная лингвистика делает важнейший вывод. Для соблюдения этого вывода необходимо несколько важных условий: означаемое идеально, знаки не соотносятся с вещами, они произвольны, и любой момент означения появляется только внутри самой системы языка. Если эти условия соблюдаются, тогда вопрос об экстралингвистической реальности, или мире вещей, остается открытым. Это значит, что для протекания процедуры означения, то есть для нашего понимания, достаточно только владеть языком, а мир вещей нам для этого не нужен.
Это радикальный вывод. Более сглаженный и понятный вариант вывода может звучать так: вещи, которые мы видим в мире, — это объекты нашего словаря. Стол, на который мы смотрим, — это не нейтральный объект, который дан изначально, или дознаковый опыт. У нас нет дознакового опыта. Смыслы объектов, с которыми мы встречаемся в мире, всегда уже спродуцированы с помощью системы языка.
В поисках структуры
Структурная лингвистика создала важный образец того, как язык и речь соотносятся друг с другом, который похож на устройство законов в естественных науках, где у нас есть закон гравитации и падение твердого тела. Существует закон, и у него есть проявляющиеся явления. В структурной лингвистике так же. Язык есть некая глубинная структура, она является бессознательной для нас. Осознанно мы проявляемся как речевые агенты, но любая речевая конструкция, которую мы можем воспроизвести, является порождением языка. В итоге язык и речь соотносятся как строгий закон, поэтому речевая конструкция, которая не предполагалась языком, невозможна.
Если экстраполировать основные выводы структурной лингвистики на иные области, то мы получим идею, которую пытается реализовать структурализм. Идея исследователей-структуралистов в том, что для понимания смысла мифа, литературы или какого-то культурного объекта нам необходимо обнаружить глубинную структуру, которая определяет это явление в качестве своего проявления. Если мы при раскопках поднимаем на поверхность некоторую статуэтку VI века до нашей эры, то для ответов на вопросы ученый проводит лабораторный анализ, а культуролог или историк ищет смысл этого артефакта, а значит, сначала его глубинную структуру.
Согласно структурализму, структура не должна быть еще одним рассказом. Когда мы читаем литературное произведение и спрашиваем, о чем оно, появляются разные интерпретации. Например, смысл мифа об Эдипе в том, чтобы показать, что можно обладать физическим зрением, но быть слепцом, или, как часто говорят философы, нужно отказаться от чувственного взора и посмотреть взором интеллектуальным. С точки зрения структурализма все интерпретации любого произведения не годятся, потому как указывают на какую-то авторскую интерпретацию, которая тоже требует понимания.
Глубинная структура — формальная конструкция, лишенная содержания, которая лежит в основании и сама по себе не предполагает объяснения. Например, структурным объяснением мифа об Эдипе будет указание, что в основании всего длительного мифа в той форме, как он пересказывался греками, лежит оппозиция гипертрофии и атрофии родственных отношений. Это структура, которая сама по себе не имеет никакого смыслового содержания, но благодаря ее наличию мы можем объяснить все сюжетные ходы, которые в данном мифе были реализованы. Такой же механизм с любым литературным произведением.
