Кинолента «История любви», наверное, одна из величайших слезовыжималок в истории кинематографа. Действие развивается в кампусе Гарвардского университета в начале 1970-х годов. В фильме рассказывается о любви двух студентов: Оливера Баррета ІV и Дженнифер Кавальери. Волею случая они встречаются в библиотеке Редклиффского колледжа, в котором девушка учится. Несмотря на тот факт, что молодые люди принадлежат к разным слоям общества (у Оливера богатые родители, и он учится в Гарварде на юриста, а Дженнифер — из бедной рабочей семьи), они мгновенно влюбляются друг в друга. После долгих прогулок по паркам, романтических ужинов и свиданий они решают пожениться. Но отец Оливера не одобряет их союз и обрывает все контакты с молодой парой, в том числе перестает оказывать сыну финансовую помощь.
Молодожены еле сводят концы с концами. Чтобы Оливер смог продолжить учебу, Дженнифер вынуждена пойти работать учителем. Оливер блестяще оканчивает университет и получает работу в нью-йоркской компании. Теперь пара уже может позволить себе завести ребенка, но Дженни все не удается зачать. Они обращаются к врачам, и тут выясняется, что девушка неизлечимо больна. Оливер в отчаянии: его зарплаты не хватает на оплату огромных больничных счетов за лечение Дженнифер. Он снова решает обратиться к отцу, но гордость не позволяет ему рассказать, что причиной его просьбы о финансовой помощи является болезнь Дженни. Отец решает, что деньги нужны сыну, чтобы помочь другой девушке, которая от него забеременела.
Одна из последних сцен в фильме показывает нам Оливера, сидящего у постели Дженнифер в последние мгновения ее жизни. Его отец узнает, что сын действительно нуждается в деньгах, и спешит в госпиталь, чтобы постараться загладить свою вину. Но пока он едет, Дженни умирает. Отец просит у сына прощения, на что Оливер отвечает емкой фразой, ранее произнесенной Дженнифер: «Любовь — это когда не нужно говорить „прости“».
Хотя зрители знают, что это просто кино, у многих из них слезы на глаза наворачиваются, стоит им только подумать об «Истории любви». Именно на такую реакцию и рассчитывают создатели фильмов. Дело в том, что наша природная «блок-схема», нейронная сеть, не всегда проводит четкую грань между реальностью и условностью. Режиссеры из кожи вон лезут, чтобы увлечь аудиторию своей историей и заставить ее пережить эмоции героев фильма как свои собственные. Такие ленты, как «История любви», не зря называют слезовыжималками.
Когда мы смотрим подобные фильмы, мы плачем, хотя знаем, что актеры только изображают чувства. Почему так происходит? Дело в том, что мозг воспринимает эмоции, в общем-то, как настоящие. Примерно то же самое происходит и тогда, когда мы читаем рассказ или роман о печальной любовной истории. Мы сочувствуем героям, как будто их беды и невзгоды — наши собственные. Мы понимаем смысл того, что читаем или смотрим, выводя на поверхность сознания мысли, чувства и переживания и даже виды, звуки и запахи, которые сами ощущали в подобной ситуации. В этой особенности сознания кроется одна из причин, почему «История любви» столь популярна. Мы можем идентифицировать себя с ней.
Многие ученые убеждены, что эмпатия, способность понимать чувства и переживания других людей, в значительной степени объясняется фразой «Мартышка видит — мартышка делает». Наверное, не случайно с братьями нашими меньшими связано и открытие зеркальных нейронов — тех клеток мозга, которые реагировали не только на действия, выполняемые самой обезьяной, но и на те, за которыми она лишь наблюдала. Зеркальные нейроны играют важную роль и в эмпатии. О них чаще всего говорят, когда речь заходит о понимании действий других людей, но они — и идея отражения в более широком смысле — важны также и для понимания чужих эмоций. Мы способны вникать в чувства окружающих, по крайней мере отчасти, путем зеркального отражения их действий и связанных с ними переживаний, на которые смотрим со стороны. Мы понимаем чувства другого человека, соотнося его поведение к координатам «карты» собственного репертуара действий и сопутствующих им и уже знакомых нам эмоциональных состояний. Таким образом, мы способны получить очень четкое и верное представление о том, как чувствует себя человек, даже если он сам не совсем понимает, что с ним происходит, и ничего не говорит нам о своих ощущениях. Отражение чувств помогает объяснить, как возникает непосредственная связь между наблюдением и переживанием.
Интереснейшее исследование эмпатии провел один из моих коллег, нейробиолог из Чикагского университета Джин Дисити. Он предложил добровольцам почитать краткое описание событий, которые с большой долей вероятности должны были вызвать сильные эмоции, например: «Кто-то открывает дверь в ванную комнату, которую вы забыли закрыть на ключ». Одну группу испытуемых Дисити попросил прочесть эти сценарии и попробовать представить себя на месте их героев. Другую группу попросил попробовать подумать о том, что было бы, если бы в описываемой ситуации оказалась их мать. Трудно не поежиться от мысли о своей маме, сидящей на унитазе.
Пока испытуемые обдумывали предложенные им сценарии, Дисити вел наблюдение за происходящим в их мозге методом функциональной магнитно-резонансной томографии. Он обнаружил, что области коры головного мозга, где происходит обработка эмоциональной информации, такие как миндалевидное тело, приходили в состояние возбуждения и тогда, когда люди представляли себя самих в столь неловком положении, и тогда, когда думали о том, как их мама попадает в подобную переделку. Часть тех же самых участков мозговой ткани, которые активизируются при переживании эмоций, мы задействуем и тогда, когда представляем себе других людей в аналогичной ситуации. Работа Дисити объясняет, почему нам хочется плакать (а некоторые и вправду плачут), когда мы смотрим «Историю любви» и узнаём, что Дженни обречена умереть. Эмоциональные центры нашего мозга регистрируют смятение, как будто беда случилась с нами самими. Подобно опытным спортсменам, мы способны понимать «игру» других людей и предсказывать их следующие действия, воссоздавая у себя в уме то, что происходит у них в голове. Мы откликаемся на эмоции, изображаемые, например, героями фильма, потому что сами испытываем эту боль.
Такое слияние нашей личности с окружающими происходит постоянно. Когда люди смотрят видеокадры, в которых на лице других людей выражается отвращение, в коре головного мозга активизируется часть тех же самых областей, которые возбудились бы, если бы мы сами почуяли пренеприятный запах, скажем, тухлых яиц. Мы распознаём таким образом не только мимику отвращения, но даже слова, описывающие это чувство, потому что сами хоть однажды испытывали его.
Примечательно, что мы начинаем проявлять эмпатию в очень раннем возрасте. Младенцы одного дня от роду, например, плачут больше, когда находятся в «компании» других плачущих детей, чем тогда, когда пребывают в тишине. А теперь самое интересное: малыши плачут больше, когда слышат плач другого ребенка, но не тогда, когда слышат искусственно сгенерированный звук плача той же интенсивности. Новорожденные реагируют активнее всего на плач своих «сверстников». Ученые убеждены: из этого наблюдения можно сделать предположение, что нам с рождения дана природная способность к эмпатической реакции. Мы настроены распознавать эмоции людей, похожих на нас, и переживать их чувства, как будто они наши собственные. Эта добровольная «привязанность» к окружающим, кстати, невероятно сильна. Она наполняет смыслом идею о том, что «другие похожи на меня», и служит строительным материалом для способности к эмпатии в более зрелом возрасте.
Учитывая то, что в нашем мозге активизируются отчасти одни и те же эмоциональные центры и тогда, когда сами попадаем в беду, и тогда, когда в беду попадают другие — особенно те, кто на нас похож, — возникает вопрос: как в таком случае мы вообще проводим различия между собой и окружающими? Оказывается, мы не так уж хорошо справляемся с этой задачей, по крайней мере поначалу. Дети, как правило, не отделяют своих собственных мыслей от мыслей других людей. В начале жизни у нас еще нет зрелой модели психического состояния другого человека[* ]Термин, часто сокращаемый до словосочетания «модель психического» (англ. theory of mind) и обозначающий собой систему репрезентаций психических феноменов, обладая которой, личность способна воспринимать и отличать собственные переживания от переживаний других людей, что позволяет ей объяснять и прогнозировать их поведение. В литературе можно встретить и другие варианты перевода: теория сознания, теория разума, теория намерений, понимание чужого сознания, представления о психике другого человека, макиавеллевский интеллект и пр. Прим. пер., нет понимания того, что наши мысли и чувства могут отличаться от мыслей и чувств окружающих. Данный факт можно легко проиллюстрировать простым, но очень точным тестом «Салли-Энн». Этот тест представляет собой один из множества различных способов выполнения так называемой задачи на понимание ложных убеждений.
Тест проводится следующим образом: трехлетнему ребенку рассказывают историю о двух девочках — Салли и Энн. Для пущей наглядности малышу показывают двух кукол, которые олицетворяют девочек. У Салли есть корзинка, а у Энн — деревянная коробка. Еще у Салли есть игрушка, которую она решает положить в корзинку, прежде чем ненадолго выйти из комнаты. (Когда игрушка находится в корзинке, ее никто не видит.) Итак, Салли выходит из комнаты, и тут Энн открывает корзинку Салли, достает ее игрушку и перекладывает в свою коробку. (Игрушка снова исчезает из виду.) Затем Салли возвращается в комнату, и испытуемого ребенка спрашивают: «Где Салли будет искать свою игрушку?» Правильный ответ: Салли будет искать игрушку в своей корзинке, где она ее и оставила. Однако в зависимости от возраста ребенок может не проводить разграничений между тем, что знает он сам (своим собственным психическим состоянием), и тем, что думают другие люди, в данном случае — Салли. Ребенку известно, что игрушка уже находится в коробке Энн, и в соответствии с моделью психического состояния он должен понимать: то, что знает он сам, может отличаться от того, что знают другие люди, например Салли, которая полагает, что ее игрушка все еще находится на прежнем месте.
Большинство нормально развивающихся детей успешно проходят ту или иную версию теста «Салли-Энн» примерно в возрасте четырех лет. Но до этого момента они не способны проводить различия между собой и остальными людьми, и это естественная часть процесса развития. Слияние «я» и «ты» на ранних этапах жизни служит основой для сопереживания и понимания, то есть эмпатии. Например, ребенок автоматически принимает поведение матери за свое собственное эмоциональное состояние, потому что не может отделить себя от нее. В результате он постоянно настроен на волну матери. Таким образом, у него формируется очень тесная связь с ней. Поскольку матери, находящиеся в депрессии, ежедневно демонстрируют в большей степени негативные эмоции, то и малыши настроены преимущественно на такую же реакцию. В краткосрочном плане телесное зеркальное копирование помогает ребенку соотносить себя с ближайшим для него человеком — с тем, кто о нем заботится. Но в долгосрочном плане синхронизировать себя с человеком в депрессии, конечно, небезопасно и может привести к печальным последствиям. Когда дети постоянно копируют негативное аффективное поведение родителей, их собственное выражение негативных телесных эмоций шлет сигналы их мозгу о том, что ребенок чувствует себя плохо. Выходит, депрессия может передаваться от родителя к ребенку, и переносчиком этого состояния будет служить именно тело. Конечно, депрессию ребенка можно отчасти объяснить генетической предрасположенностью к ней, однако то, как он держит свое тело (а этому он учится обычно у своих родителей), тоже играет немаловажную роль.
На определенном этапе развития мы осваиваем науку разделения своих собственных чувств и чувств тех, кто нас окружает. Но, даже повзрослев, продолжаем ожидать от собственного тела помощи в толковании эмоциональной информации, считываемой с поведения других людей. Такая вовлеченность тела в процесс развития приводит к некоторым удивительным последствиям. Пола Ниденталь, социальный психолог из Висконсинского университета, уже несколько десятилетий занимается изучением влияния эмоций на организм. Люди склонны считать, что аффективные реакции зарождаются в уме, однако Ниденталь неоднократно доказывала, какую важную роль в эмоциональном опыте играет тело. В одном из своих самых интересных исследований ученый просила студентов, принимающих участие в ее экспериментах, определить, связаны ли те или иные объекты — например, ребенок, слизень или бутылка воды — с эмоциями, и выстроить их по степени насыщенности вызываемых чувств. Конечно, испытуемые не догадывались, что Ниденталь специально подбирала объекты так, чтобы они были или высоко эмоционально заряженными, то есть вызывали сильные чувства радости, гнева или отвращения, или совершенно лишенными эмоциональной нагрузки. Помимо оценки конкретных объектов студенты оценивали степень эмоциональной заряженности и более абстрактных понятий, таких как радость и ярость.
К лицам студентов, чуть ниже рта и над глазами, были прикреплены маленькие электроды, и, пока молодые люди оценивали эмоциональность тех или иных предметов и понятий, Ниденталь снимала показания с их лицевых мышц. С помощью таких приборов мельчайшие движения мускулов, незаметных для невооруженного глаза, могут быть успешно использованы для определения характера формирующейся мимики: улыбнется человек или сморщится. Результат получился недвусмысленный: каждый раз, когда студенты оценивали эмоциональный заряд конкретного объекта или абстрактного понятия, соответствующая эмоция отображалась и на их лице. На определение эмоционального заряда слова «слизень», например, у них уходила всего пара секунд, но за это время на лице уже успевали появиться признаки этого чувства.
Эмоциональные центры мозга посылают телу сигналы, как ему следует себя вести, но связь между ними и телом не односторонняя. Мускулы, вовлеченные в придание телу некой позы или формирование определенной мимики лица, тоже посылают мозгу сигналы, усиливающие соответствующие чувства. Ниденталь провела еще один эксперимент, который более чем убедительно продемонстрировал эту взаимосвязь. Во втором исследовании добровольцы смотрели видеозапись, на которой мимика людей постепенно менялась, переходя из одного состояния в другое — например, выражение радости сменялось грустью или гнев — любопытством. Испытуемые должны были определить, в какой именно момент совершается этот переход, и сразу же нажать на кнопку.
Как и следовало ожидать, пока добровольцы наблюдали за тем, как меняется выражение лица на экране, их собственная мимика менялась в унисон с увиденным. Одной группе испытуемых Ниденталь позволила при просмотре свободно менять выражение лица, а другую попросила сжимать зубами и губами карандашик, что не позволяло им улыбаться или морщиться синхронно с лицами на экране, хотя они этого и не осознавали. Как показало исследование, люди с ничем не ограниченной мимикой распознавали изменения в эмоциональном состоянии героев из видео гораздо быстрее, чем те, кто не имел возможности свободно двигать лицевыми мышцами. По каналам обратной связи выражение нашего лица посылает мозгу информацию о том, какие чувства мы, должно быть, испытываем, что, в свою очередь, сказывается на нашей способности понимать переживания других людей. Как отмечает Ниденталь, результаты исследования подтверждают обоснованность выражения: «Когда ты улыбаешься, весь мир улыбается в ответ».
Но что делать, если лицевые мышцы не посылают таких сигналов? В первой главе книги я рассказывала о том, что инъекции ботокса не дают мимическим мышцам сжиматься, в результате чего сигналы о негативных эмоциях не поступают в мозг. Точно так же «окаменение» лица воспрепятствует отправлению мозгу информации и о позитивных чувствах. Ниденталь подробно изучала социальные и эмоциональные последствия от использования соски-пустышки — предмета, который играет важную роль в жизни многих родителей. Она решила проверить, не выполняет ли пустышка ту же функцию, что и карандашик, который участники ее эксперимента удерживали в зубах. Не блокирует ли этот предмет лицевые мышцы ребенка, подавляя таким образом возможность выражения эмоций на лице? Не приводит ли пустышка к задержкам в эмоциональном развитии малыша? И еще, если маленький человечек не может из-за пустышки копировать мимику окружающих его людей, то не скажется ли это на его способности к эмпатии уже во взрослой жизни? Хотя у Ниденталь все еще нет однозначного ответа на эти вопросы, она считает, что родителям следует проявлять осторожность и не слишком часто давать детям пустышку. Для многих из нас это настоящая палочка-выручалочка, позволяющая успокоить малыша в напряженные моменты. Но если она мешает ребенку полноценно выражать свои переживания или копировать мимику окружающих, то это чревато серьезными последствиями и нам нужно быть начеку. Вместе с тем пустышка остановит вопли и не даст появиться несчастливому выражению на крохотном личике, которое может запустить порочный круг: грустный ребенок расстраивает маму, а несчастный вид мамы еще больше подавляет ребенка. Но важно помнить: способность свободно выражать эмоции, позитивные и негативные, — важная часть успешного процесса обучения эмпатии, способности сопереживать окружающим и полноценно переживать свои собственные чувства.
Меняя положение своего тела, неосознанно копируя позу других людей, мы получаем своеобразную подсказку об их эмоциональном состоянии. Без этой подсказки нам трудно сложить эмпатический «пазл». И что примечательно, подобное взаимодействие между нами и окружающими помогает найти объяснение одному удивительному феномену — тому, что женатые люди после долгих лет совместной жизни начинают походить друг на друга.
Семейные пары, как правило, мотивированы к взаимной эмпатии. Для этого они копируют выражение лица своей половины, что, в свою очередь, способствует обретению схожего эмоционального опыта. Люди, настроенные на одну волну, лучше ладят друг с другом и у них больше шансов сохранить счастливый брак. Как показывают результаты наблюдений, со временем подобная «мимикрия» приводит к устойчивым изменениям в форме лица. В рамках одного такого исследования добровольцам — а их было более сотни — показывали фотографии мужчин и женщин, сделанные в первый год их совместной жизни и 25 лет спустя, в день их серебряной свадьбы. Эти снимки перемежались фотографиями выбранных случайным образом для целей эксперимента «пар» того же возраста. Испытуемых попросили определить степень сходства изображенных пар. И действительно, в парах, проживших вместе четверть века, наблюдалось заметное сходство между супругами, а вот между случайно подобранными парами мужчин и женщин — нет. И самое поразительное, чем ближе было сходство между супругами, тем счастливее, по их словам, был брак. Так что в следующий раз, когда будете стараться наладить контакт со своей половинкой, попробуйте искусно воспроизвести выражение ее (его) лица. Велика вероятность, что это поможет вам ощутить близость друг к другу и укрепить эмоциональную связь, ослабшую за время раздора.
