К другому лагерю относятся те, кто говорит, что интернет был создан учеными и в некоторой степени даже активистами. И в таких книгах транслируется другая модель того, что интернет был инструментом свободного распространения информации, общения и того, что впоследствии назовут эмпауэрментом, то есть приданием возможности и силы любому человеку, который пользуется этой технологией.
Если мы посмотрим даже на современные разговоры об интернете, на современные конфликты, которые разворачиваются вокруг регулирования самого интернета, вокруг, например, авторских прав, доступа к какой-то информации, мы увидим, что обе эти истории интернета до сих пор живы. Почему? Потому что они воплощены в двух утопиях: утопии идеальной государственной машины и утопии пространства и средства одновременно, которое дается каждому и которое каждому дает больше силы. Эти две утопии являются и частью интернет-исследований (internet studies).
Надо сказать, что социолог Барри Уэллман, один из основателей интернет-исследований, говорит, что вообще весь первый этап интернет-исследований в 1990-е годы был утопическим. Он, правда, в основном имеет в виду утопию, связанную как раз с эмпауэрментом, с отдельным человеком, с тем, какие образы возникают в обществе и у исследователей в связи с возможностями интернета. Представьте себе, в 1991 году проходит конференция, которая уже в тот момент обсуждает возможности активистов по использованию интернета, взаимодействие активистов и государства по поводу данных и другие подобные вопросы, которые до сих пор на повестке дня, просто в более развитом состоянии.
На этой конференции была сложена одна баллада, только это, пожалуй, отсылает нас к образу исследователей 1990-х годов. Сегодня уже на конференциях по интернет-исследованиям баллады не слагаются. Хотя до сих пор в internet studiesактивно участвуют художники, активисты. И многие конференции, связанные с интернет-исследованиями, — это до сих пор такие полуактивистские мероприятия, потому что это исследования, относящиеся к citizen science и вовлечению большого количества людей в исследования — необязательно эти люди являются частью каких-то академических институций. Это тоже наследие утопической части интернет-исследований, согласно которой и интернет возник из взаимодействий ученых и активистов. Интернет возник по этой версии, повторюсь, когда, с одной стороны, ученые в университетах разрабатывали сети, а с другой стороны, будучи частью культуры 1970-х, частью контркультуры, они тут же могли паять какие-то вещи для себя, создавать компьютерные игры, какие-то новые формы взаимодействия. То есть это была такая мешанина из разных подходов, разных интересов, которые были объединены ощущением свободы, возможностью объединения и тех перспектив, которые это даст не только узкому кругу гиков, нёрдов и так далее, но и всему человечеству.
Таким образом, не только в 1990-е годы, но и до сих пор интернет-исследования носят, конечно, отпечаток утопии. Главным образом это утопия, связанная с производством свободы и демократии, но исследования не обходят и тему государства, с одной стороны, критически, с другой стороны, иногда с большим интересом, потому что в какой-то момент, особенно когда мы говорим об исследованиях данных, интересы государства и общества на этапе исследований неразличимы. Когда ученые изучают, как лучше и более качественно собирать данные, чаще всего они не задумываются или задумываются, но оставляют эту мысль для других исследователей, кто этими данными будет пользоваться, в какие инструменты эти данные будут вкладываться.
В широкой культуре это, конечно, получает не только утопическое, но и антиутопическое осмысление. Мы видим, что одновременно с верой в то, что машины здорово преобразят нашу жизнь, есть и опасения, с каждым годом все более конкретные, о том, как, попадая в нежелательные руки, данные, машины, искусственный интеллект и так далее начинают, наоборот, разрушать нашу жизнь. Надо сказать, что здесь задача для культурологов, конечно, и для cultural studies — изучать то, как в каждом таком фильме или книге изображаются эти нежелательные исходы. Потому что образ Другого, который конструируется в этих исследованиях, иногда связан с самой машиной, а иногда с некоторыми злыми сущностями, с государством, с корпорациями и так далее. И отдельный вопрос — как общество по-разному представляет себе этого Другого, другого себя?
Но если возвращаться к интернет-исследованиям, то сегодня мы начинаем уже работать с темой постутопии и антиутопии, с постутопическими исследованиями. Я бы сказала, что это стало происходить после 2012–2013 годов. И одним из толчков к этому было очень многообразное обсуждение того, действительно ли интернет дал демократию странам во время «арабской весны». То есть принесли ли интернет-революции в «арабской весне» позитивный эффект, были ли они всерьез интернет-революциями — два вопроса, которые в internet studies обсуждались очень долго. И они пришли в итоге к выводу, что все-таки нет, интернет не дает невероятной демократизации, не является универсальным средством по распространению свободы и демократии. Это уже более-менее признанный факт.
Что же делать? Исследования оказались в состоянии после утопии. С одной стороны, можно критиковать государство, и сегодня довольно большая часть интернет-исследований направлена на то, чтобы как-то понять, что происходит со второй утопией, с утопией государства, которое мы критикуем, но понимаем, что мы все включены в производство данных и производство тех интернет-практик, которые связаны с государством. И это одна из самых важных тем для исследования сегодня. Критический анализ данных и понимание того, что мы представляем собой, когда мы одновременно люди, пользователи и данные.
Другая часть постутопических исследований — это исследования того, как разнообразен интернет и как он на самом деле используется. Здесь это примечание «на самом деле» связано с тем, что мы отказываемся видеть какое-то предзаданное технологией поле, предзаданные технологией правила поведения и результат этого поведения и начинаем смотреть на то, как разные люди и группы людей пользуются технологиями. Не удивительно, что с такой постановкой вопроса одними из первых стали антропологи. И в качестве одного из переломных моментов я бы назвала исследование команды антропологов во главе с Дэниелом Миллером, которое называется «Why we post». Оно проходило в девяти странах, по 15 месяцев жили антропологи и изучали, что люди делают там, когда пользуются интернетом. Это были китайские деревни и города, итальянские, чилийские. В общем, много довольно разнообразных стран. И выяснилось, что, действительно, люди приспосабливают под себя те технологии, с которыми они имеют дело.
Иногда в некоторых случаях они, например, используют социальные сети, для того чтобы поддерживать связь с тем, кто, допустим, остался в другой стране, если они уезжают в другую страну на заработки или переезжают из деревни в город на заработки. В других случаях, наоборот, социальные сети или другие сервисы используются для того, чтобы наладить новые связи в том месте, куда вы приехали. Получается, нет единой программы того, как интернет может использоваться людьми. Есть разнообразие и некоторая структура, которая только намечается. Некоторые формы коллективности невсеобщего человечества, которые под действием всеобщих технологий каким-то образом меняются. А новые формы коллективности, которые возникают и онлайн, и офлайн, когда люди пользуются интернетом, социальными сетями, другими сервисами и технологиями, связанными с ним.
Таким образом, постутопические исследования, связанные с интернетом, дают нам понимание не только интернета, не только пользователей, но и того, как вообще меняется коллективность и социальность. В контексте интернет-исследований это значит, что темы, которые все больше изучаются сегодня, — это практики, связанные с использованием разных режимов интернета, «разных интернетов», как бы я сказала: анонимный и неанонимный интернет, интернет, который мы используем, для того чтобы только общаться в прикладных целях, интернет, использующийся в городах, интернет в самоуправлении… Проводя сейчас исследования по России, похожие на исследование Миллера, мы обнаруживаем необычные кейсы в разных городах. Наверное, самый известный, о котором много говорили, — это, конечно, использование WhatsApp в Якутии. Половина Якутии до сих пор не подключена ШПД, люди там пользуются только мобильным интернетом, который к тому же более дорогой, чем, скажем, в Центральной России. И если бы мы смотрели на него с позиции того, как универсально распространяется интернет, то увидели бы довольно дорогой, неудобный, плохой сервис. А на деле интернет в Якутии — это отличная форма и самоуправления, и знакомства людей, и стихийной группировки их вокруг каких-то событий, и поддержки регулярных сообществ. И все это существует не в интернете в целом, а только в одном сервисе WhatsApp, который жителями крупных городов никогда не используется таким образом.
Одна из задач интернет-исследований в эпоху после утопии — это как раз понять, что влияет на то, как люди пользуются интернетом, как пользователи формируют технологии и сервисы, с которыми они связаны, и как это формирование влияет уже на других пользователей, — не обходя государство и корпорации, которые как были, так и остаются участниками этой интернет-жизни.
