И именно таким представлял главный механизм памяти первый психолог, который в конце XIX века занялся ее научным исследованием, вольный немецкий психолог Герман Эббингауз. Забавно, что это было время, когда психология как наука поднималась в Германии, но Эббингауз уехал в Англию. Возможно, это повлияло на его изыскания, он там занялся изучением памяти. И что он попытался сделать? Пытался выстроить психологию памяти как точную, строгую науку, которая исследовала бы, как формируются и извлекаются принципиально новые ассоциации. Но с памятью проблема вот в чем: что бы мы ни запоминали, оно связывается со всем прошлым опытом. Мы что-то читаем, что-то видим, и оно уже на что-то похоже, вызывает какие-то ассоциации во всем нашем прошлом опыте. Соответственно, Эббингаузу пришлось придумывать такой стимульный материал и такие методы, которые позволили бы изучить память в чистом виде. И он довольно ловко вывернулся, использовав в качестве стимульного материала так называемые бессмысленные слоги. Это были две согласных с гласной посерединке, которые предположительно никаких ассоциаций не вызывали, хотя вопрос, конечно, тоже спорный. Что-нибудь вроде bok или yat. И дальше Эббингауз стал придумывать процедуры, которые позволили бы ему исследовать, как эти бессмысленные слоги сохраняются в памяти и извлекаются оттуда. И он придумал разные процедуры заучивания, например однократное прочтение ряда бессмысленных слогов с его последующим припоминанием.
Что мы можем узнать отсюда? Сколько элементов мы можем запомнить после такого однократного предъявления? У Эббингауза получилось шесть-семь элементов, что впоследствии получило отголоски в виде магического числа 7 ± 2. И какие элементы этого ряда мы запоминаем лучше? Оказалось, что первые и последние, а те, которые находятся в серединке, хуже. Но главными процедурами Эббингауза были, конечно, процедуры запоминания до точного, безошибочного воспроизведения. Соответственно, что мы могли посмотреть? Сколько раз нужно прочитать ряд бессмысленных слогов, для того чтобы его запомнить. И оказалось, конечно же, что чем длиннее ряд, тем больше повторений нужно. А чем больше мы повторим уже выученный ряд, тем легче нам будет его извлекать или повторно заучивать впоследствии. Но самой известной процедурой Эббингауза стала процедура повторного заучивания, когда ряд бессмысленных слогов заучивался до безошибочного воспроизведения. После чего делался перерыв, от получаса до недели, и этот же ряд заучивался во второй раз. И, используя этот метод, Эббингауз получил свой самый известный результат, который до сих пор воспроизводится во всех учебниках по психологии памяти, — так называемую «кривую забывания», которая, собственно говоря, была построена методом повторного заучивания рядов, на самом деле пачек из 8 рядов по 13 бессмысленных слогов через разные интервалы времени. И Эббингауз обнаружил, что наибольшая потеря усвоенного материала происходит, по сути дела, в течение первого часа. Уже через 20 минут экономия при повторном заучивании, то есть количество повторений, которые нам нужно сделать, когда мы учим материал второй раз, составляет около 60%, через час — только 40%. И потом график становится более плавным — где-то через 6–7 дней экономия составляет 20% с постепенным замедлением этих процессов забывания.
С одной стороны, это были очень интересные исследования, которые позволили выяснить не только такие конкретные закономерности, но и более общие. Например, Эббингауз обнаружил, что, если мы заинтересованы в том, чтобы выучить, мы учим лучше, то есть интерес и внимание улучшают результаты запоминания. Если мы сравним бессмысленный и осмысленный материал — например, такие ряды слогов и поэму Байрона «Дон Жуан», — то осмысленный материал учится в 9–10 раз лучше. Он обнаружил, что эффективнее оказывается заучивание, распределенное во времени, чем выполненное за один заход. На самом деле это был не он, а его последователь Адольф Йост. Этот закон так и называется — закон Йоста. Но тут есть одна проблема: Эббингауз изучал тот вид памяти, который в нашей жизни практически не встречается, — это произвольное непосредственное запоминание. Если мы задумаемся, где оно нам нужно, окажется, что, по сути дела, нигде. Мы редко когда заучиваем списки, а если это списки, то они, как правило, осмысленны. И закономерности чистой памяти — это здорово, но в жизни память существует не в таком виде. А в каком? Прежде всего в форме рассказа: мы что-то узнали, что-то увидели, что-то услышали и поделились с кем-то еще. И именно такую память взялся изучать уже в 30-х годах XX века английский психолог сэр Фредерик Чарльз Бартлетт. Рыцарское звание он получил именно за заслуги в области психологии, и самая известная его книга, так и не переведенная на русский язык, — это книга 1932 года под названием «Remembering» («Припоминание»), где он как раз и попытался изучить закономерности памяти рассказа и обнаружил, что она устроена совершенно не так, как предполагал Эббингауз. Прежде всего, Бартлетт заметил, что любая история, или картинка, или событие существует в нашем опыте трояко, независимо от нас, в тот момент, когда мы воспринимаем этот рассказ или разглядываем картинку и кодируем в памяти, в тот момент, когда мы извлекаем то, что запомнили. И эти три истории принципиально отличаются друг от друга.
Как это исследовать и как это доказать? Здесь Бартлетту очень хорошую подсказку дал его тогдашний приятель, будущий основатель кибернетики Норберт Винер. Он подкинул ему игру в испорченный телефон, или «Russian scandal», то есть «русский скандал», как это называется по-английски. И Бартлетт на этой основе построил два метода: метод повторных воспроизведений, когда человек, например, разглядев картинку или выслушав некоторую историю, пересказывал ее содержание час спустя, день спустя, неделю спустя, месяц спустя и так далее, и метод последовательных воспроизведений — тот самый известный нам испорченный телефон, когда один человек, выслушав историю или разглядев картинку, пересказывал ее содержание другому, другой — третьему, третий — четвертому и так далее. Бартлетт проводил такие опыты, в том числе на лекциях, я тоже очень люблю так делать. И что он обнаружил? Что описанные Эббингаузом ассоциативные закономерности не работают! При каждом последующем воспроизведении история сокращается, причем сокращается неслучайным образом: теряются какие-то детали, теряется название, теряются имена. Бартлетт пользовался запутанными рассказами, он использовал индейские легенды, где было много непонятного европейскому человеку, нелогичного, и обнаружил, что, помимо потерь этих декоративных деталей, в истории при последовательных воспроизведениях выстраивается определенная логика. Какие-то события меняются местами, человек добавляет объяснения, соответственно, последующие их передают. И Бартлетт описал особое явление изменения этой истории в соответствии с культурными нормами или конвенциями, поэтому этот феномен и получил название конвенционализации. И где-то к девятому-десятому пересказу история уже фиксируется и обретает ту форму, в которой дальше полно и точно воспроизводится конкретным или всеми участниками эксперимента. Бартлетт высказал гипотезу, что, по сути дела, история сводится к схеме, которая стоит за ней и, возможно, за какими-то похожими историями, позволяет нам припоминать все остальное.
Это понятие схемы Бартлетт предположил в качестве основного механизма организации нашей памяти, определив ее как такой пакет знаний или активную форму организации прошлых впечатлений и прошлого опыта, на основе которого мы можем эффективно запечатлевать и эффективно использовать те или иные приобретенные знания в жизни. Кроме того, он обнаружил, что, помимо этой схематической организации, которая определяет и трактовку впечатлений, и их воспроизведение, на память влияет наша мотивация. Например, когда он читал рассказ про индейцев под названием «Война духов» студентам, которых могли призвать на фронт во время военных действий, он обнаружил, что именно эти студенты воспроизводят один локальный эпизод про то, как один из индейцев рассказывает, что «нет, я не пойду воевать, у меня дома родители» и так далее. Во всех других случаях, в другие эпохи тот же самый эпизод с легкостью опускался. Но главное наследие Бартлетта — это, конечно, само понятие схемы, которое станет центральным для когнитивной психологии. Когнитивные психологи выберут разные виды схем: схемы-сценарии, связанные с типичной последовательностью событий в той или иной ситуации (например, поход в ресторан или прослушивание лекций в университете); схемы-прототипы, связанные с фиксацией типичного представителя той или иной категории. Например, что такое собака, что такое птица? Вопрос обобщенный, тем не менее у нас есть некоторое обобщенное представление, позволяющее нам опознать объект как птицу и описать птицу, которую мы помним. Или так называемые схемы когнитивной карты, которые хранят наши представления об определенных фрагментах окружающей нас среды. Так или иначе, когда когнитивные психологи стали исследовать долговременную память, понятие схемы, введенное Бартлеттом, стало для них, по сути дела, главным и центральным понятием. Таким образом, если Герман Эббингауз изучал память как репродукцию, то есть буквальное, точное воспроизведение того материала, который был в памяти сохранен, то Бартлетт исследовал память как реконструкцию, то есть восстановление рассказа о том или ином событии или впечатлении нашей жизни. И закономерности реконструкции и репродукции принципиально различаются.
