Автограф | «Разведка далёких планет»

Вы редактировали и писали много книг, но вы чаще выступаете редактором коллективных изданий, чем единоличным автором. Почему?

Да, я довольно много отредактировал. Это такой хитрый способ привлечь коллег, не имевших времени и опыта в этом деле, чтобы они сами начали писать. Частенько я существенно переписываю то, что получил от них, а после этого, конечно, им все нравится, и они начинают писать самостоятельно. Выходит такая коллективная книжка, и каждый чувствует: «Ба, да я уже почти писатель!» Потом смотришь: дело пошло. Не у всех, но у кого-то душа прицепилась. Это хороший способ немножко поднять у человека чувство уверенности в этой области.

Лет 20 никто у нас не писал. Трудно было: и зарплаты не было, и наука шла ни шатко ни валко. А сейчас народ расшевелился. Но, честно говоря, мне уже надоело редактировать чужие тексты. Захотелось вновь сесть и написать своё.

Вы представляете, как все изменилось? Каждый из нас помнит тиражи книг от 50 до 100 тысяч. И что самое странное — их покупали. Почему сейчас так все сильно поменялось, совершенно непонятно. Это печально, конечно.

Но тогда они и стоили совсем другие деньги. Помню, в 90-е книжку можно было купить за 60 рублей (тогда ещё тысяч рублей).

Ну, эти деньги совсем непонятны, потому что ни вы, ни я не помним, что сколько тогда стоило. А вот в советское время цены были стабильны, держались десятилетиями, и в памяти у нас они отложились. Я составил несколько лет назад таблицу в сопоставимых ценах 80-го года (это такой устойчивый год развития советской власти), сколько стоили книги по отношению к килограмму мяса, проезду на метро, к цене хлеба, молока и т. д. Эти вещи не меняются по отношению к средней зарплате. Они просто не могут измениться, иначе будет социальный взрыв. Только стоимость метро немного поменялась, основных же продуктов — нет. Книги в этих единицах подорожали в 5 раз.

А есть ли другие причины?

Да, есть и другие факторы, их много, и главный из них — Интернет. Люди продолжают что-то читать, но читают из Сети. И тут, поскольку я и редактор, и инициатор многих книжных проектов, для меня вопрос: как из этого дела выкрутиться? Автор не может просто «на общественных началах» что-то хорошее написать. Если РФФИ дает грант, то это решает проблему, и даже автор может получить некоторый гонорар. Если нет гранта, то за книжку автор в лучшем случае получает тысяч 15. Это сейчас — ничто.

Как вы издавали эту книгу?

Слава богу, мне помогает РФФИ: уже не первая книжка выходит за счет гранта. Я так понимаю, что в советское время фактически каждая книга выпускалась по гранту правительства. Цену им назначали не по затратам — типографским, издательским, — а по тому, могут ли ее купить люди.

У меня вот вышла книжка-справочник, получаю письмо от студента с Дальнего Востока: «Как замечательно, что вышла эта книжка! Коплю, со стипендии месяца через два смогу купить». Так было обидно… А что я могу сделать? Я же не волен назначать цену. Мы сидим с издателем, и он мне рассказывает: сколько берет типография, сколько на бумагу, сколько то, сё, тебе я даю 5% с продажи, себе оставляю 10%, — вот и получается цена книги. Мы делим все это на 3 тысячи экземпляров — в лучшем случае — и цена получается колоссальной. Как быть — не знаю.

Я теперь понимаю, что книги дороги, а значит, человек не может купить книгу, прочитать ее и выбросить. Она ему должна служить, поэтому в каждой из последних книжек я делаю справочный раздел, который я как профессионал могу хорошо сделать, и на него можно полагаться. Человек этой книгой лет 10 может пользоваться, как справочником. Без опечаток, правда, не обходится ни одна. Во всех книжках я обычно пишу, что на моем сайте есть списки опечаток, добавлений, поправок на все, что я издавал. И не только я их замечаю — читатели замечают что-то. Я сразу же это исправляю и на сайт выкладываю. И можно самому в своем экземпляре что-то исправить. Все-таки наука — дело точное. По возможности надо писать без ошибок. И уж по крайней мере исправлять их при обнаружении.

Вы нередко участвуете в издании книг не только для специалистов. Почему?

Много причин… Наверное, самое главное, что на таких книжках я вырос. Если бы их не было, то, наверное, ушел в какую-нибудь другую область и не был бы счастлив сейчас в своей профессии. Тогда ведь люди отвлекались на написание этих книг, и тогда авторы мало получали. Сейчас тоже кто-то должен отвлекаться — у кого получается, тот и должен. У меня просто опыт большой: много лет, десятилетий уже писал. Ну, раз получается, значит, надо делать. Это приносит удовлетворение и тебе, и окружающим.

Потом у разных людей разные способы углубляться в свою специальность. Я всю жизнь читаю лекции: и популярные, и учебные в университете. Для меня это способ самому глубже узнать предмет. Когда я готовлюсь к лекции и знаю, что вот тут могу проскочить, но ведь кто-нибудь меня может спросить это место, я начинаю глубже копать. Точно так же, когда я пишу ответственную книгу, я каждый раз читаю какой-то абзац и представляю себе: ну, хорошо, мой коллега поймет. А школьный учитель сможет это понять?

То есть у вас этот интерес идет с детства?

Да. Да у любого с детства. Все, кто в науку пришли, начинали, думаю, с фантастики. Особенно те, кто не в традиционных научных семьях, где папа, мама — университетские профессора, а в семьях среднего уровня росли.

Есть очень большая разница на Западе между книжными проектами, которые делаются усилиями большой, опытной команды, и книгами, которые человек индивидуально придумывает из головы, пишет и несет издателю. «Краткая история времени» Хокинга — это же проект типа «Гарри Поттера», когда люди понимают, что на этом материале можно сделать пятимиллионный тираж, что эта персона просто своим именем покроет этот проект и сделает его популярным. У нас еще этого делать не научились. Это очень странно. Хотя, может, и нет. Нет вероятности на русском языке продать много книг, в принципе.

Конечно, англоязычная аудитория куда больше.

На английском весь мир читает. Но, тем не менее… У меня есть знакомый астроном, всю свою научную жизнь он провёл в инвалидном кресле. Он — доктор наук, защитил кандидатскую и докторскую, будучи парализованным, сталкивается с невероятно бóльшим количеством проблем, чем Хокинг, которого весь мир носит на руках. И ни один издатель не подумает, что ведь можно же не западного переводить, а своего показать. Ну, мы — второстепенная страна, нам все, что оттуда идет, кажется правильным, своих раскручивать тяжеловато, не понятно, как.

Скажите, как писалась эта конкретная книга? Как пришла идея, как вы включали в нее материал?

Сейчас уже трудно вспомнить. Сам я не планетчик. У астрономов тоже есть узкие специализации, и моя специализация — это звезды и галактики, все, что за пределами Солнечной системы. Планеты меня не сильно интересовали, потому что это было делом тех, кто запускает в космос железо. Автоматические станции, зонды — у нас в институте нет этого направления, мы смотрим сразу за пределы Солнечной системы в телескоп. Поэтому от юношеских интересов осталась большая неудовлетворенность. Я уже довольно много узнал о звездных скоплениях, о галактиках, а о планетах — остался на уровне своих школьных знаний. В последнее время увидел, что в этой области астрономы — такие классические астрономы — опять стали что-то находить. Не те, которые на ракете прибор запускают — там своя специфика, там можно всю жизнь делать один прибор, а потом ракета уйдет за бугор, и ты остаешься разочарованным: делал, делал аппарат, какой-нибудь «Фобос-грунт», а он никуда не полетел. Это ужасно, просто ужасно.

А «Фобос-грунт» — это был проект примерно на сколько по времени?

Он начался в где-то середине 80-х. В 96-м году его практически сделали и попытались запустить, назывался он «Марс-96». Огромная станция, там были наши приборы, западные… И он никуда не полетел, упал. Потом долго переживали это, а теперь решили его возобновить. И он опять упал. Вся чья-то инженерная жизнь, научная жизнь — 30 лет — практически впустую. С космонавтикой связываться… Нет, интересно, конечно, когда твой марсоход бегает по Марсу. Но это настолько ненадежно (по крайней мере, в наших условиях), что я себе не представлял, что буду этим заниматься.

Я немного столкнулся с нашей космонавтикой: мы в свое время запустили на орбиту телескоп, назывался «Астрон». И я, поработав там несколько лет, увидел, как у нас все это организовано. У нас же нет гражданской космонавтики, она как была военная, так и осталась: все полигоны, центры управления и т. д. Даже то, что называется «Роскосмос», вроде бы аналог американского НАСА, но никакой это не аналог. Руководят там генералы, работают у них на ответственных должностях только военные. Весь космос у нас подчинен интересам военных.

И тогда я увидел, как это делается. Абсолютно не по-научному. Летает у нас телескоп на орбите (несколько лет летал этот «Астрон» — плохенький, но по тем временам ничего). Вот он наводится, наводится, наводится… Навелся на нужную звезду! Начинаем наблюдение. Ну, а наблюдать надо часа полтора, чтобы свет накопить. Прошло пять минут — пу-у! — и все компьютеры — а там советские такие «шкафы» стояли — выключились. Мы кричим: «Что такое?!» А офицер встает: «Рабочий день окончен». — «Как?! У нас всё только началось!» — «А у меня рабочий день окончен».

Удивительно, как при таком подходе что-то вообще удалось сделать.

С одной стороны, трудно их винить. Ну что, они будут расшибаться в доску? Для них это регулярный труд. Наука для себя и труд для государства — совершенно несовместимые вещи. Поэтому мне никогда не хотелось участвовать в этом процессе, я просто диву даюсь, как некоторые люди всю жизнь участвуют в этой науке, постоянно получают разочарования и все-таки пробивают что-то… Но это ужасно.

А когда у тебя свой телескоп, ночь, облаков нет, ты сам себе хозяин и можешь смотреть во Вселенную. И я занимался звездами. Но в последние годы все больше стал тянуться к планетам. Там очень много интересного. В Солнечной системе понаоткрывали массу тел, которые неприлично считать не планетами. Я начал об этом писать, а за это же время гигантский прогресс произошел и в области планет за пределами Солнечной системы — экзопланет. Поначалу это было не очень интересно публике, потому что мы говорили: «Мы открыли планету у такой-то звезды», а публика же ждет, мол, открыли, так покажите! Нечего было показать, мы их сами не видели. Мы открывали факты того, что они есть, а вовсе не их самих. Для человека открыть планету значит увидеть ее на картинке, что там и как. Лет десять не удавалось увидеть, мы только догадывались, что есть планеты у других звезд.

То есть по гравитационным смещениям?

Да, звезда дрожит, значит, рядом с ней есть планета. Но сейчас я могу в этой книжке уже показать изображения настоящих планет, рассказать о них, какие условия там. Это, конечно, и меня сильно заводит, и публику. И расширился ареал слушателей. Я теперь прихожу к биологам и рассказываю им об условиях, которые есть на планетах у других звезд, и могу у них что-то узнавать: как в таких условиях может органическая жизнь, не может протекать… И вот как-то так собралась общая идея, что пока это все разведка. Мы только-только соприкоснулись с объектами, которые еще предстоит изучать и изучать. Но тот факт, что они есть, уже сам по себе достоин того, чтобы что-то о нем рассказать.

Солнечная система по своим планетам — типичная система?

Лет 10 назад я бы точно сказал, что абсолютно нетипичная. То, что мы открывали с 95-го по 2003-2004-й годы, совершенно не было похоже на Солнечную систему. Но постепенно становится понятно, что мы открывали то, что было легко с наскока обнаружить. А легко было обнаружить гигантские планеты очень близко от своей родной звезды, потому что они наиболее сильно тормошат звезду, и это проще было заметить. А сейчас чем тоньше становится аппаратура, тем более похожие на Солнечную систему обнаруживаются планетные системы. Известны уже системы, где 6 или 7 планет. Есть планеты практически такие же, как Земля. Ну чуть-чуть не такие, но это уже детали: на 20%, а не в 20 раз отличаются. Я думаю, что лет через 10, если буду жив, смогу сказать, что Солнечная система вписывается — не выпадает вообще, а вписывается — в какую-то подгруппу таких вот регулярных планетных систем.

Ничего необычного в Солнечной системе нет, просто она хорошо изучена. Мы долго считали, что Солнце — уникальная звезда. Все звезды не такие, а Солнце у нас совершенно особенное: и ровно светит, и не взрывается. Чем тоньше стали наблюдать, тем лучше понимали: да нет, таких звезд достаточно много. И при этом становится все более и более непонятным: если звезд таких, как Солнце, много, планетных систем таких, как наша, достаточно, то почему нет цивилизаций? Это тоже одно из моих увлечений. Но оно не дает никакого выхода, писать не о чем.

А можно посчитать, какова вероятность, что на планетах у других звезд есть жизнь и есть цивилизация?

Слово «вероятность» публика воспринимает одним образом, а ученые — совсем другим. О вероятности можно говорить тогда, когда у вас есть целая цепочка, набор однотипных событий. Если у вас в серии выпущено 100 тысяч «Мерседесов», и у одного из тысячи на десятый день эксплуатации отказывает какая-то шестеренка, вы можете сказать, что вероятность отказа этой шестеренки — одна тысячная в течение первых десяти дней. У нас — одна планета с жизнью. И всё. Ни о какой вероятности в принципе говорить нельзя.

Есть еще такое понятие как априорная вероятность. Не апостериорная, когда вы уже получили много экспериментов и смотрите, в какой доле из них что реализовалось, а априорная. Но это не вероятность, а прогноз. Он может вообще не иметь отношения к делу. Такие прогнозы делают, конечно. И получается, по разным оценкам, от одной — и ее мы знаем — до нескольких десятков тысяч, что тоже, вообще говоря, мало, потому что разбросаны они на огромном пространстве.

У вас в книге очень много места уделено любительской астрономии. С одной стороны, казалось бы, в наше время довольно легко купить телескоп за разумные деньги. С другой, вы пишете о засветке ночного неба, которую создаёт человек.

В городе почти бессмысленно этим заниматься, особенно в таком, как Москва. К сожалению, и за городом становится все хуже. Даже в тех местах, которые астрономы облюбовали себе лет 30 назад как абсолютно дикие. Мне коллеги пишут, что сейчас даже на Кавказе, где поставили самый большой наш телескоп, сейчас тоже плохо. Там лыжный туризм, по ночам освещают прожекторами все склоны, никто ни на что не реагирует. Наблюдать становится совершенно невозможно.

Но ведь прожектор — это более-менее направленный свет?

Что вы… В мире есть специальная организация «Dark-Sky Association», которая стремится всем внушить, что лампы должны светить на землю, а рассеивать свет вот так в космос — это безбожно дорого и мешает астрономам. На Западе это внушить удается, особенно в тех областях, где работают астрономы. Обычно это горные места. Там просто от одного города к другому по муниципалитетам люди ходят, объясняют, какие-то петиции пишут… И удается договорится, чтобы светильники были экономичные, светили только вниз, не очень сильным светом, чтобы не мешали астрономам.

Но, судя по той карте, которая напечатана в книге, все-таки Америка и Европа гораздо больше засвечены.

Конечно, куда деваться… Может быть, еще и поэтому сейчас астрономы перестали строиться в цивилизованных местах. Выбирают либо Канарские острова в нашем полушарии, либо Гавайи, либо Чили. Там совсем замечательное место. Может быть, лет 50 мы еще продержимся, на Земле будет достаточно диких мест, где астрономам будет хорошо житься. Но в перспективе, конечно, надо в основном в космос запускать аппараты. Они сейчас становятся все дешевле. Если раньше тот же «Хаббл» был миллиардным делом и казалось, что только богатая страна может себе это позволить, то сейчас два-три университета складывают свои небольшие деньги и запускают среднего размера телескоп в космос, и он годами там работает. Хорошее направление, там пока еще никто фонари не включает.

То есть вы считаете, что у любительской астрономии нет дальней перспективы?

Конечно, есть! Дело вот в чем. Идеально темное, «классическое» небо нужно для экстремальных работ: смотреть очень далеко, на очень маленькие объекты. Это то, что профессионалы делают на пике своих возможностей. А для любителей таких уж идеальных условий, конечно, не нужно. Конёк любителей в том, что их много. Сегодня в мире двадцать-тридцать больших супертелескопов, а каждый из них видит на небе малюсенький участочек, просто невероятно маленький участок.

Чем больше телескоп, тем меньший участок он видит?

Это не всегда так, но чаще всего — да. Поэтому поисковые работы, какие-то патрули — у профессионалов еще недавно и мысли не было, что это можно устроить. Все отдавалось любителям. Вас много, вот давайте вы и следите, вас десятки тысяч по миру. Поэтому любители и кометы часто открывали и сейчас продолжают это делать. Теперь у них компьютеризованные телескопы. В принципе, есть даже телескопы-роботы, которые не требуют постоянного присутствия человека. С вечера ему даешь программу, и он всю ночь наблюдает. Как правило, это делают клубы. Собираются 5-6-10 человек и уже в состоянии купить и доделать телескоп. Более того, я знаю сейчас несколько людей из европейских клубов — голландцев, французов, — которые устанавливают свои телескопы в Чили. Есть даже одна обсерватория, которая сдает их в аренду. Там поставили несколько маленьких башен, купили туда несколько хороших телескопчиков и предлагают людям снимать на год, на пят лет — как им угодно. Управление идет полностью через спутник, и клуб, находясь где-нибудь в Париже, спокойно может пользоваться телескопом в Южном полушарии. Так люди понимают, что, да, это здорово, в этом есть смысл.

А почему в Чили так много телескопов?

Там сошлось много факторов. Во-первых, страна ненаселенная. Она же лежит вся вдоль южно-американского побережья, а как раз вдоль этого побережья идет холодное течение. Поэтому океан не даёт пара, и облаков практически нет. Буквально с берега вглубь материка — абсолютная пустыня. Там иногда год, иногда два не выпадает ни капли дождя. Для астрономов это счастье, 365 дней у тебя над головой чистое небо. Причем оно не только чистое, оно и сухое. А если воздух сухой, в инфракрасном диапазоне можно наблюдать. Горы там не очень высокие, 2-2.5 километра. Есть в пустыне Атакама до 5 километров, но на пяти километрах уже трудно работать, дышать нечем. А 2.5 километра — это то, что нам надо. Очень стабильная страна, все поняли, что с Чили можно иметь дело. Там никаких переворотов больше не будет, они очень благожелательно относятся к ученым, и с ними хорошо, по-джентельменски, держат свои слова. Народ местный такой приветливый. Надо нанимать местных жителей, чтобы что-то делали — они, говорят, не воруют. Всем как-то так понравилось в Чили. И сейчас там начинают строить сорокаметровый супертелескоп — в общем, туда вкладывают много денег. Вся астрономическая Европа ушла теперь в Чили.

Что всё-таки можно увидеть в Москве?

У нас на Ленинских горах стоит телескоп. Сегодня он четвертый по размеру в стране. Первый наш — шестиметровый на Кавказе, второй — там же, еще один — на Урале, а этот — семидесятисантиметровый — четвертый. Хороший телескоп, и он прямо в этой городской засветке неба, в грязной атмосфере некоторые задачи выполняет очень даже прилично. Просто надо найти такое направление работы, где не требуется кристально ясное, чистое небо. Есть такие. Есть яркие источники света, звезды некоторые, за которыми надо регулярно много лет подряд следить, чтобы выяснить, как они живут. Они на любом городском небе видны, не то что какое-то космическое облачко, которое, стоит небо подсветить городскими огнями, просто пропадает.

У меня была история: когда я поступил в аспирантуру, мой предполагавшийся руководитель в месяц моего поступления умер. И меня взял к себе его коллега, известный астрофизик Шкловский. Я к нему пришел, он спрашивает: «Ну, чем вы там занимались? Какая тема предполагалась в аспирантуре?» Я ему отвечаю: «Далекие космологические дела». — «Ну-у, — говорит, — ерунда. Я во все это не верю. Будете наблюдать». Я говорю, хорошо, я был достаточно опытный наблюдатель. «А что наблюдать?». Он взял американский журнал, увидел статью из калифорнийской обсерватории — а там небо прекрасное. Одну галактику они изучали. «Вот, — говорит, — эту галактику. Что-то мне не нравится, что американцы там обнаружили, наверное, ошиблись. Вот вы ее и будете изучать». Я говорю: «А я ее вообще-то увижу на нашей обсерватории?» Мой новый руководитель зовет своего сотрудника: «Слушай, мы вот эту галактику увидим?» У нас в Крыму обсерватория была. «Да, — отвечает, — в пятидесятые мы ее видели». И записали мне тему кандидатской диссертации — изучение этой галактики. А это был конец 70-х. Приезжаем мы, смотрим на небо в это место, а галактики нет! За 20 лет Крым совершенно изменился. Города выросли, поселки выросли, каждый поселок по ночам освещен фонарями, небо стало уже не черное, а асфальтового цвета. И на нем многие объекты просто пропали, слились с этим сероватым небом. Так мы ее и не нашли, защитился я тогда на другую тему.