Во-первых, обратимся к Античности, где довольно активно использовалась дихотомия правильной и неправильной войны, справедливой и несправедливой войны. Правильная война предполагала ведение боевых действий против варваров, которые в большом количестве окружали греков. Платон и Аристотель высказываются, что варвары по природе своей призваны к подчинению, для них нормально чувствовать власть, стоящую над ними. И поэтому греки не совершают никакого преступления, когда воюют с ними. Скорее они восстанавливают естественную справедливость. Такую войну с варварами Аристотель сравнивает с охотой. Для него это некая деятельность, которая направлена на то, чтобы должным образом обеспечить ведение домашнего хозяйства.
С другой стороны, существует представление о неправильной войне — это война греков между собой. И если война с варварами была направлена против естественных, природных врагов, против будущих рабов, то войны греков с греками воспринималась как столкновение равных по своему статусу, равных по своему происхождению людей, равных по своей любви к свободе. Платон говорил, что по природе своей греки — друзья друг другу. То есть между друзьями не может быть войны. Конечно же, отношение грека к греку на войне не может быть чрезвычайно враждебным и ожесточенным. Появляется представление о том, что есть враги природные, естественные, с которыми можно поступать достаточно агрессивно и жестоко, а есть враги по необходимости, с которыми приходится воевать, но которые на самом деле не являются твоими врагами. Это представление используется в том числе и в современной исследовательской литературе и может быть на каком-то обыденном уровне, когда происходят военные столкновения между близкими народами.
Если мы являемся наследниками греков в том, что касается дихотомии естественных и не совсем естественных врагов, то от Рима нам в наследие достается представление о том, что понятия войны и врага должны быть осмыслены в юридических терминах. Это именно то, что и происходило в римской литературе, в римской практике, когда появляется представление, что у римского государства, у Римской республики, например, существуют официальные враги, с которыми Рим воюет, которые получают название справедливого врага (justus hostis). Этот враг принципиально отличен от всех других категорий, против которых также можно использовать насилие, — например, против преступника, против разбойника. С этим справедливым врагом можно и иногда даже нужно вести войну, но это не война на истребление. Эта война не имеет своей целью полное, тотальное уничтожение противника. Даже римское государство, которое во многом, наверное, воспринимается нами как постоянно ведущее войны и расширяющее свое могущество, воюет со своими соседями, с другими державами, для того чтобы заключить с ними мирное соглашение, вступить в союз, восстановить торговые связи. Статус такого врага признается, он определен и не предполагает то, что к этому врагу относятся с чрезвычайным насилием.
Другое дело — преступник, или разбойник, или пират. Пират — и об этом пишет Цицерон — действует вне всякого правового ограничения, поэтому он воспринимается как враг в абсолютном смысле. В какой-то степени он выпадает из человеческого рода, лишается человеческих черт. И против него уже возможно всякое ничем не ограниченное и ничем не сдержанное насилие.
Со временем представление о том, что существуют группы людей, которые своими действиями или, может быть, своим происхождением выводят себя из числа рода людского, тем самым лишаясь всех гуманных свойств и качеств, станет довольно общим. Именно так начнут характеризовать противника политического, религиозного, может быть, даже экономического, этического.
Появится специальный латинский термин — «враг рода человеческого» (hostis humani generis). Он появится уже в позднем Средневековье опять же для обозначения пиратов. Это понятие обладает также и прямыми религиозными коннотациями, и в христианстве именно так называют дьявола, с которым каждый христианин ведет войну. Мы можем проследить, как это определение появляется в различные эпохи, в различных контекстах и ситуациях. Например, для средневекового мира вполне характерно представление о враге как о благородном, обладающем определенной честью и доблестью, которого можно признавать, с которым почетно сражаться. Это, конечно же, рыцарский идеал, рыцарское отношение к войне как таковой, которая предполагает, что сталкиваются два равных в своем особом статусе воина, которые полностью посвятили себя военному делу. С другой стороны, в это же время существует понятие врага христианства, которого желательно истребить, уничтожить. Этим представлением были вдохновлены крестоносцы, которые после захвата Иерусалима в 1099 году, по многочисленным свидетельствам, «входят в храм Соломона и стоят там по щиколотки в крови, истребив всех, кто спрятался в этом храме».
Впоследствии происходит конвертация понятия врага рода человеческого именно в политический концепт врага народа, который впервые появляется во время Великой Французской революции. Мы представляем, что именно против врагов народа устраивается террор, которым сопровождается революция. Сами люди своими действиями, своими убеждениями, своими идеалами могут представлять опасность для отечества, которое их породило. Они уже перестают быть частью этого отечества, своей жизнью бросая ему вызов. Их, конечно же, нужно уничтожить. Ровно это же повторяется и в нашей истории во времена сталинского террора, который как раз опять же был направлен против врагов народа.
Сейчас определение, что ты борешься с врагом рода человеческого, обычно характерно для борьбы с терроризмом или борьбы с экстремизмом. Именно так обозначается террорист, который нарушает все законы права, все законы человечности, проводя атаку против гражданского населения. Не против военных, не против тех, кто по долгу своей профессии должен жертвовать своей жизнью. Когда мы слышим высказывания о том, что этих людей нужно «мочить в сортирах», или когда мы слышим о том, что против них нужно устроить новый крестовый поход, как это было сказано президентом Джорджем Бушем — младшим, мы должны понимать, что это такие аллюзии на идею борьбы с врагом рода человеческого.
Существуют опасности эксплуатации концепта «враг рода человеческого», их стоит подчеркнуть. Они связаны с тем, что сам процесс нарекания кого-либо таким именем, выведение кого-то за пределы человечества связан с тем, что следующим шагом ты подвергаешь его абсолютной дегуманизации, демонизируешь этого человека или эту группу людей. Потом ты осознаешь свое право на применение максимально возможного насилия, ничем не сдержанного, не ограниченного в их отношении. Эта чрезмерная ожесточенность может быть не только несправедливой, но и опасной. Результатом будет лавинообразный рост насилия. В каком-то смысле мы даем карт-бланш тому, кого нарекаем таким именем, кого называем врагом рода человеческого, на применение тоже неограниченного насилия уже в нашем отношении, поскольку ведем с ним экзистенциальную борьбу не на жизнь, а на смерть.
Мне кажется, что если мы ставим своей задачей борьбу с насилием и войной, а ровно об этом зачастую говорят наши политические лидеры, то первое, с чего мы должны начать, — это попытаться отказаться от использования столь радикальных категорий, каким, безусловно, является понятие врага рода человеческого в нашем политическом лексиконе. Ровно потому, что мы должны стремиться сделать все, для того чтобы минимизировать насилие, но не для того, чтобы провоцировать его с большей силой.
