Закрепление за государством права на ведение войны принципиально важно, поскольку позволяет четко разграничить два состояния, в которых существует государство: состояние мира, который государство должно дать своему населению, и состояние войны. Война понимается как некое орудие, инструмент или, как об этом говорил Клаузевиц, «продолжение политики другими средствами». Помимо того, что мы отчетливо различаем состояние войны и мира, мы также понимаем, что есть законные участники войны, армии. Та часть населения, которая в войне непосредственного участия не принимает, соответственно, не может стать жертвой войны. Это все гражданское население, то есть большая часть граждан государства.
В базовом представлении о государстве как главном субъекте войны заложено наше современное отношение к войне, даже несмотря на то, что за последние десятилетия в большем количестве войн активное участие принимали негосударственные субъекты, повстанческие группы, террористические организации. Тем не менее мы все равно до сих пор связываем ведение войны именно с государством. Это базовое на данный момент отношение к войне постепенно начинает размываться, но оно до сих пор активно используется в философской литературе о войне.
Один из наиболее важных современных специалистов по этике войны, американский политический теоретик Майкл Уолцер, выстраивает на идее о моральном равенстве солдат. Проясним, в чем состоит концепция Уолцера. Он исходит из того, что разделение на тех, кто имеет право брать в руки оружие и вести войну, то есть солдат, и на тех, кто не должен быть вооружен и не может быть убит, то есть гражданское население, крайне важно. Мы приписываем солдату некий особый статус. В конце концов, есть нечто жертвенное в образе солдата: он жертвует собой ради нашей безопасности, спасает отечество, спасает сограждан, которые могут после войны продолжить вести мирную жизнь.
Специфическая позиция солдата позволяет нам прощать солдату то, что мы обычно не прощаем гражданскому человеку, то есть убийство. Ведь понятно, что основное предназначение солдата — это участие в войне, а она всегда связана с убийством. Уолцер приводит довольно любопытную цитату из «Генриха V» Уильяма Шекспира: «Мы знаем только то, что мы подданные короля, и, даже если бы дело короля было неверным, нас все равно можно было бы простить». Уолцер считает, что это очень показательная фраза, потому что мы понимаем, что решение о войне принимает политик, а солдат, жертвенная фигура, следует некоему высшему моральному закону — по нему должны находиться люди, которые будут жертвовать своей жизнью во имя своего отечества. Если человек берет на себя обязательство быть солдатом, он во многом совершает морально благое деяние, поскольку придерживается этого базового морального принципа: помогает отечеству продлить существование.
С другой стороны, продолжает Уолцер, это разделение на солдата и гражданина и обособление солдата сказываются на том, что солдаты на противоположных сторонах линии фронта понимают, что они находятся в равном положении. Они, может быть, не хотели бы принимать участие в войне, поскольку все понимают, что это связано с риском быть убитым и обязанностью принимать на себя лишения и страдания. Никто не хочет сидеть в окопе, заполненном по пояс водой, и ждать, когда тебя разбомбит вражеская авиация. В этом опять же сказывается их моральное равенство.
Последствием осознания этого равного неудовлетворительного состояния солдат становится то, что они, по мнению Уолцера, с меньшей жестокостью начинают относиться друг к другу. Они могут уважать в противнике доблесть и воинское мужество, но понимают, что если будут применять чрезвычайное насилие к своему противнику или к взятым в плен солдатам противника, то в ответ получат симметричные меры.
Кроме того, идея морального равенства солдат нужна Уолцеру для того, чтобы объяснить, почему солдаты не совершают преступление, когда убивают друг друга. Уолцер опять указывает на то, что солдаты по обе линии фронта действуют недобровольно и что до тех пор, пока они не начинают совершать военные преступления, их нельзя осуждать как моральных преступников. Это некий специфический образ деятельности, который связан с необходимостью убийства. Хотя во всех остальных условиях убийство неприемлемо и запрещено.
Уолцер предлагает концепцию, которая кажется ему абсолютно очевидной, понятной и которую он находит во многих исторических примерах и обыденном современном сознании. Любопытно, что в последнее время в теории справедливой войны появляются авторы, которые начинают критиковать эту интуитивную идею. В первую очередь можно указать на оксфордского профессора Джеффа Макмахана, который идет в бой против идеи морального равенства солдат.
Макмахан не принимает идеи того, что солдаты вне зависимости от того, в какой войне они принимают участие, не совершают морального преступления, пока не творят бесчеловечных действий. Для Макмахана важно, что все войны разделяются на справедливые и несправедливые. Поэтому участник несправедливой, агрессивной войны, скажем солдат Третьего рейха, становится моральным преступником в момент, когда он берется за оружие и присоединяется к армии государства, которое ведет несправедливую войну. То есть мы не можем говорить, что его моральный статус равен статусу солдата, который защищается.
Джефф Макмахан считает, что идея морального равенства действительно может восприниматься нами чуть ли не интуитивно, но с чем она связана? По его мнению, она связана с тем, что мы склонны к некой политической гетерономии: мы передаем право моральной оценки того или иного политического решения политикам, но снимаем с себя обязанность оценивать действия своего государства. Мы можем якобы сослаться на то, что у рядового гражданина не хватает знаний, которыми наделен политик, он недостаточно информирован, не может понимать всех сложностей международных политических отношений. Но Макмахан настаивает, что человеку понятно, когда его государство начинает действовать как преступник. У солдата или обычного гражданина Третьего рейха было все для того, чтобы понять, что его государство действует как агрессор и ведет недопустимые войны.
Макмахан говорит, что есть еще одна причина, по которой мы склонны к принятию идеи морального равенства солдат или комбатантов. Она состоит в непонимании различия между моральным и правовым оправданиями действий. С точки зрения военного права солдат не является преступником вне зависимости от того, в какой войне он принимает участие, до того момента, пока не начинает нарушать право войны. Но мораль войны никогда не связана с простой оценкой коллективной идентичности человека. Для морали войны важно частное действие человека. Если солдат участвует в несправедливой войне и помогает своему государству вести несправедливую войну, он становится морально ответственным за свои действия. Его можно оправдать с точки зрения военного права, но нельзя с точки зрения этики войны, для которой важна невозможность нарушения моральных принципов ведения войны, базовыми из которых являются принципы ненасилия, ненападения, невмешательства.
Еще один момент, на котором останавливается Джефф Макмахан, — это смешение моральной оценки действий солдата. Мы часто можем сказать, что человек оправдан в своих действиях, но при этом не всегда можем сказать, что ему разрешено совершать эти действия. Например, по уголовному праву человека могут поймать за то, что мы подозреваем его в совершении преступления, и, возможно, он его действительно совершил. Допустим, у нас не хватает улик против него, поэтому суд не может признать его преступником, и он будет оправдан. Однако мы не можем сказать, что он совершил разрешенное действие. Мы будем знать, что все-таки он совершил нечто, за что мог бы быть осужден. Так же происходит и с солдатами, которые участвуют в несправедливых войнах: пока они не совершили военных преступлений, мы можем в какой-то степени их оправдать, но мы никоим образом не можем сказать, что их действия являются разрешенными.
По этим причинам для Джеффа Макмахана идея морального равенства солдат не кажется приемлемой. Вывод, который мог бы сделать Джефф Макмахан относительно вопроса «Можно ли убивать солдат?», был бы не таким, как вывод Майкла Уолцера. Уолцер сказал бы, что солдата можно убивать всегда — это некое общее правило. Макмахан сказал бы, что можно убивать только солдата, который ведет несправедливую войну, но никогда нельзя убивать солдата, который ведет справедливую войну.
В этой трансформации теории справедливой войны заключается важная особенность, которая позволит теории справедливой войны стать тем, чем она всегда хотела быть, — доктриной, ограничивающей войны, а не доктриной, позволяющей политикам находить аргументы, которые обосновывают необходимость ведения войн.
