Галина Линдквист приводит такой интересный кейс. Миша, водитель, который подрабатывал частным извозом и снимал в Москве квартиру, обратился к экстрасенсу Зинаиде, чтобы она помогла ему в жизни, потому что его преследовали какие-то неудачи. Зинаида обнаружила у него «шарфик невезения». Миша был очень удивлен, он не понимал, что это такое. Он попытался Зинаиде объяснить свои проблемы. Она сказала, что не надо ничего объяснять, она видит у него шарфик невезения и снимет его за несколько сеансов. Один сеанс стоил 500 рублей, с собой у него было 700. Она предложила ему провести один сеанс, а остальные — потом. И еще предложила купить тигровый магический камень, чтобы он поддерживал между сеансами.
Миша сказал, что у него осталось только 200 рублей и на камень ему не хватает. Она предложила в обход кассы продать ему за 200 рублей этот камень и с тем самым отпустила. Но он сказал: «Нет, я не могу уйти, потому что я чувствую шарфик теперь на шее. Пожалуйста, снимите». «Нет, уходите», — сказала ему Зинаида. Он вернулся на другой день и потребовал снова снять с него этот шарфик, потому что он его физически душил. Зинаида без денег отказалась снимать с него шарфик и отправила его восвояси, говоря, что нужно несколько процедур, каждая из которых стоит 500 рублей. Миша ушел несчастный. В это время он рассказывал все Галине Линквист, антропологу, которая проводила исследование. Жаловался на эту Зинаиду, которая не хочет снимать с него шарфик. В конце концов пропал на несколько дней, а когда появился снова, оказалось, что он обратился к другому магическому специалисту, тот по-другому объяснил его несчастья и шарфик как-то сам собой рассосался.
Галина Линдквист, говоря о социально-экономических нюансах постсоветской жизни, которые сделали магию элементом повседневности людей, объясняет это тем, что магия стала давать людям надежду там, где никто ее дать больше не мог. В отсутствие возможностей официального решения каких-то своих проблем, в условиях безденежья, отсутствия работы или при наличии других трудностей люди прибегали к магическим специалистам, повышая спрос на их услуги, и что-то, конечно, получали. Кроме шарфика невезения, который стал душить Мишу, он получил еще и возможность решить свои проблемы, приобрести символическую надежду в условиях безнадежной жизни.
Галина Линдквист пишет о том, что предоставление надежды и есть причина такого обращения многих россиян к магии. В этом смысле Миша ничем особенным не отличается от жителя Тробрианских островов, о которых писал Бронислав Малиновский. Тробрианские жители на своих огородах, где они выращивают сладкий картофель, читают определенные заговоры, чтобы ямс рос хорошо. Они прекрасные агрономы, пишет Малиновский, но считают, что без заклинаний их ямс не вырастет. В этом смысле обращение Миши к магическим ритуалам, которые должны поддерживать его профессиональную деятельность, — это те же самые заклинания над полем ямса. Но от тробрианцев Мишу отличает одно: у них это некоторая устоявшаяся традиция, то есть так делали их деды, так делали их отцы, так делают они, так будут делать их внуки. А шарфик невезения возник — на минуту мелькнул и исчез.
В 1990-е годы появлялось очень много разных новых терминов: энергетический удар, чакры, ауры, космические энергии, биополе — чего только в русской народной культуре не было. Эти термины возникли ниоткуда и в никуда исчезли в какой-то момент. Это нельзя назвать такой же устойчивой традицией, как у многих доиндустриальных народов на Земле.
Но Галина Линдквист не была первой, кто обратился к этой теме. Еще в 1991 году российские этнографы из Института Африки, Центра цивилизационных исследований, организовали коллоквиум на тему «Пространство и время в архаических культурах». Важное место заняло обсуждение тех проявлений архаического сознания, которые происходят в начале 1990-х годов. По результатам работы коллоквиума была опубликована статья Игоря Следзевского под названием «Архаический синдром в бывшем Советском Союзе». Речь шла об изучении ревитализации, актуализации латентных мировоззренческих комплексов. Что это за комплексы? Это вера в колдовство, в сглаз, представления о домовых, вера в инопланетян. Разного рода вера в сверхъестественное, которую люди назвали бы суеверием, а ученые — мифологическими моделями, и стала предметом интереса российских этнографов.
Что это за мифологические модели, о которых шла речь? С одной стороны, это возвращение или актуализация тех моделей, которые пришли в город из деревни. Не забудем, что городские жители в российских городах лишь во втором-третьем поколении горожане, некоторые в первом. И очень многие деревенские модели и вера в разных духов дома, в колдунов и ведьм благополучно перекочевали с ними вместе в город.
Второй тип моделей — то, что приходило из средств массовой информации, массовой литературы, публикаций всевозможных магических справочников, пособий по астрологии и хиромантии. Это отчасти переводные книжки, отчасти авторские изобретения, но тоже опирающиеся на некоторую массовую культуру.
Наконец, третий тип моделей — это изобретения ad hoc, изобретения здесь и сейчас по некоторым существующим лекалам, шаблонам, универсальным для человеческого сознания. Как тот же шарфик невезения, интересный коммерческий проект экстрасенса Зинаиды.
В 1990-е годы средства массовой информации предоставляли нам массу возможностей поверить в мистическое, сверхъестественное. О чем говорить, когда даже с экранов телевизоров нам демонстрировалось, как Юрий Лонго, экстрасенс и колдун, как он себя называл, воскрешал в морге мертвецов. Анатолий Кашпировский проводил сеансы массового целительства по телевидению, и это транслировалось по всей стране. И до сих пор мои информанты в разных частях России в экспедициях говорят о том, что они хорошо помнят эти сеансы, как у кого-то там вылечилась язва, а у кого-то, наоборот, поседели волосы, у кого-то стало хорошо, а у кого-то плохо. Алан Чумак заряжал воду, кремы с экрана телевизора, и опять же вся страна сидела с тюбиками и баночками перед экраном. Это поддерживало некоторые фоновые ожидания. Авторитет телевидения подпитывал это восприятие людей. Но при этом в повседневной жизни представления о магических практиках зависело и от других источников, например деревенское прошлое многих горожан, их бабушек, их родителей.
Что происходило с традиционными представлениями в городе? С одной стороны, они переезжали в город. Есть множество историй о том, как жители города перевозят домового, скажем, из общежития в квартиру. И с другой стороны, происходила редукция, трансформация этих представлений, их число сокращалось. В базе данных «Славянские мифологические персонажи» авторства Елены Левкиевской насчитывается 124 персонажа. Если брать разные имена одних и тех же персонажей, их будет около семисот. А в городе из них насчитывается, пожалуй, всего 17. Исчезли такие персонажи, как полуденница, гуменник, овинник, банник, кикимора, русалке тоже в городе негде жить. Но остались домовой, ведьма, колдун, привидение, черт. Таких персонажей вполне можно найти, и о них истории в городе есть.
Происходили изменения практик. Обычные деревенские практики обращения с мифологическими персонажами, как кормление домового, например, перешли в детскую среду. Мне мои студенты рассказывали о том, как они в детстве наливали в блюдечко молоко, клали конфетки, чтобы покормить домового, о котором они знали от бабушек. Иногда менялись и имена этих персонажей. Слово «домовой» выходило из употребления у новых поколений горожан. Но зато появлялись почерпнутые из газет полтергейст, барабашка и подобные названия. Почти не менялись представления о колдунах и ведьмах. Чтобы представления о колдовстве жили в городе, нужны небольшие коллективы. Нужно приписать кому-то несчастья, а в анонимной городской толпе это довольно трудно сделать. Но островки, где жизнь спокойнее, репутация устойчивее и конфликты заметнее, всегда есть и будут. Это, например, офис компании, сектор учреждения, коммунальная квартира. В таких островках представления о колдовстве благополучно могли существовать. Главное, чтобы нашелся кто-то, кто объяснил бы несчастье таким образом. И дальше эти идеи распространяются как вирус, конечно. И очень легко ими заразиться и довольно трудно выгнать из своей головы.
Одна моя информантка рассказала мне историю, случившуюся с ее знакомой, которая в конце 70-х — начале 80-х годов XX века работала в одном НИИ. Это была компания довольно молодых женщин, кто-то из них еще учился в аспирантуре, кто-то был уже молодым ученым. Но вот в их секторе появилась новая сотрудница чуть постарше. И в какой-то момент стали замечать зло, происходящее от этой новой сотрудницы. Например, то она похвалит макияж — тут же на носу прыщ вскочит. То она похвалит чьего-то ребенка — ребенок заболеет. И так постепенно все пришли к выводу, что она ведьма. Кульминация этой истории в том, что однажды под Новый год она всем подарила маленькие подарочки и весь коллектив испугался этих подарочков. Они собрались на чердаке НИИ и стали их жечь. В этот момент, по рассказу моей информантки, поднялся ветер, стали хлопать окна, и все очень перепугались и убежали с этого чердака. Через некоторое время сотрудница уволилась, что окончательно уверило их в мысли, что это была самая настоящая ведьма. В приведенном примере все кандидаты наук, аспиранты, НИИ, город Москва, начало 80-х годов XX века.
О чем говорят эти истории? Насколько они распространены в современном городе? По данным Левада-центра, собранным в 2012 году, верят в то, что колдовство, сглаз и порча существуют, 29% опрошенных людей — в выборке было 1600 человек. Считают, что, скорее всего, существует сглаз, порча, колдовство, 38% человек. По данным моей студентки, которая писала примерно в это же время свою курсовую работу, 96 человек из 116, или 82%, верят в то, что колдовство, сглаз и порча существуют. И 54% заявили, что сами подвергались такого рода магическому вреду. Эти цифры, конечно, говорят о многом.
Я в 2017 году была на психиатрической конференции, и там один психиатр делал доклад о суевериях в среде врачей, медсестер, психиатров. По его данным, врачи-психиатры в количестве 21% обследованных им людей верят в то, что существует порча, сглаз. 43% медсестер психиатрических отделений верят в то же. И из пациентов 51% верят, что сглаз, порча, колдовство существуют. Для примера: ясновидение — в него верят 43% врачей-психиатров, 48% медсестер и 41% пациентов. В хиромантию верят 20% врачей-психиатров, 38% медсестер и около 35% пациентов. То есть получается, что медсестры самые суеверные, но врачи тоже от них недалеко ушли.
О чем мы здесь можем говорить? О каких-то универсалиях, о ситуациях, когда тревоги и напряжение в жизни заставляют людей обращаться к мистике? Скорее всего, да, есть способ снимать тревоги, снимать напряжение, обращаясь к такого рода идеям, которые мы бы назвали сверхъестественными или суеверными. Действительно ли это помогает? По мнению Галины Линдквист, это действительно снимает напряжение, решает проблемы тем символическим образом, когда человек меняет свое отношение к реальности. Он находит какие-то внутренние подпорки в себе, обращаясь к этим идеям. И это трансформирует его личность, отчасти трансформирует его эмоции от деструктивных к конструктивным, от негативных к позитивным. То есть магия помогает человеку выживать как символическая подпорка. Интересно, что распространение этих идей довольно вирусное. Нужно, чтобы кто-то, особенно авторитетный человек, постоянно об этом говорил, чтобы эти идеи распространились в какой-то среде, в каком-то коллективе.
Насколько здесь возможны индивидуальные фантазии? Можно ли самому придумать и запустить такой вирус в какой-либо коллектив? Можно, конечно, придумать шарфик невезения, и он даже может закрепиться, но, скорее всего, нет, потому что существует цензура коллектива, цензура даже фольклорная, которая заставляет отбирать ровно то, что вписывается в некоторые шаблонные модели. Но то, что вписывается, будет благополучно существовать.
Приведу такой пример. У одного моего знакомого была ритуальная привычка, ритуализованное поведение. Когда он слышал звонок телефона — это было еще в эпоху стационарных телефонов, — он не брал трубку, пока не дотронется до чего-нибудь железного, потому что считал, что таким образом он снимет возможную негативную информацию, которую он получит через телефон. Несчастье не случится, не сообщает ему ни о чем плохом. Прикосновение к железному — это такой важный оберег практически во всех культурах, где есть железо. Железо выступает как важный оберег. В русской избе даже могли в деревянную стену вбивать железные скобы, для того чтобы, дотрагиваясь до них, убирать какое-либо несчастье. У ненцев в чуме, перед входом в чум, клали на ночь какой-либо железный предмет, допустим топор или ножницы, чтобы никакой злой дух не вошел в дом. Примеры можно множить, но индивидуальное поведение возникает на основе каких-то универсальных шаблонов.
Есть и другие типы оберегов и связанные с ними практики. Скажем, хорошо известный нам стук по дереву. Когда человек боится, что что-то, так сказать, сглазит, что-то такое, чем он похвалился, вдруг потерпит неудачу, он стучит по деревянной поверхности со словами «Чтобы не сглазить» или просто стучит, ничего не говоря. Откуда взялась эта практика? Она не вполне русская традиционная — в русской деревне было принято в таких случаях плевать через левое плечо: считалось, что за правым плечом стоит ангел, за левым бес и бесу в глаза как раз и нужно было плюнуть. Эта практика как, возможно, не очень эстетичная была заменена стуком по дереву в российской элите, в высших слоях общества. Она была перенята откуда-то из Европы. Подобная вещь есть и во французской, и в английской культуре, и там есть соответствующие термины «постучать по дереву». И смысл этого действия тоже оберег.
С помощью стука на это дерево, на этот объект переносятся возможные неудачи, и человек таким образом остается со своей удачей, она никуда не теряется. Дерево в этом смысле важный объект. В основном речь шла о растущем дереве. Отголоски этого есть и в детских практиках: в игре в прятки дети подбегали к дереву и об него чурались, говорили: «Чур меня», водили около дерева. В городской среде вместо дерева другие объекты.
Дерево было важным объектом, на который вешали, например, части одежды с больной части тела — таким образом на дерево переносили болезнь. Эта практика зафиксирована и в Западной Европе, и в России во многих регионах. В этом смысле стук по дереву — перенос возможного несчастья на дерево как на объект, который принимает это на себя. Иногда в шутку человек стучит по своему лбу, говорит об этом: «Вот настоящее дерево». Это в тех случаях, когда не просто дерева вокруг нет, но еще это и ирония по отношению к самому себе: вот такой у меня деревянный лоб.
