Вместе с тем из истории постколониального национализма зачастую выпадает не только история Соединенных Штатов, но и история латиноамериканских государств. Я напомню, что война за провозглашение независимости латиноамериканскими колониями происходит в начале XIX века в рамках распада Испанской империи. К началу 1820-х годов латиноамериканские государства обретают независимость от своей бывшей метрополии. И дальше начинаются очень интересные и сложные процессы. Один из вариантов развития мы наблюдаем в Колумбии Симона Боливара. С другой стороны, это варианты Мексиканской республики, которая на некоторое время становится империей в рамках войны, объявленной Франции, и попытки создания Мексиканской империи во главе с Габсбургами. Оригинальный вариант — это успешная попытка построения Бразильской империи. Дом Браганса после изгнания из Португалии в ходе Наполеоновских войн обоснуется в Бразилии, а затем глава этого дома не вернется в Португалию и провозгласит себя бразильским императором.
Мы видим очень интересную ситуацию, когда колония, периферия, становится более притягательной в качестве центра, новой попытки построения идентичности. Разумеется, это специфический случай. Возникает вопрос, можем ли мы это рассматривать как постколониальное, но сама логика освободительного движения ведет нас к этому. Во-первых, это ситуация, когда потомки бывших колонистов, конкистадоров, мыслят себя как единственное политическое сообщество. Во-вторых, это вопрос образования нового сообщества, вопросы включения метисов, а затем индейцев. Проблемы образования новых общностей и проблемы того, как мы можем помыслить их как целое, как они сами могут в первую очередь помыслить себя в качестве таковых, остаются актуальными по сей день. В этом плане споры и дебаты о возможности рассматривать себя как национальное единство актуальны для Латинской Америки в целом.
Когда мы говорим о постколониальном периоде, то в основном подразумеваем ситуацию после 1945 года. Вместе с тем особенный интерес здесь представляет Советский Союз. Для 1920-х годов характерно, что Советский Союз мыслит себя как имперское пространство нового типа. Для России ее специфическое положение в начале XX века предопределяет чувствительность к двум оптикам.
С одной стороны, европоцентристская оптика и видение себя как субъекта колонизации. Это знаменитое движение на Восток, бремя белого человека, приобретение колониальной империи, усилия по колонизации территорий. Это вновь ожившие в начале XX века дебаты о том, можно ли рассматривать Сибирь как колонию, отношение к Средней Азии как к колониальному пространству.
С другой стороны, периферийное положение по отношению к Западной Европе порождает чувствительность к колониальному языку, восприятие себя не только как субъекта, но и как возможного объекта колониального рассмотрения. Чувствительно это будет не только в советских практиках, не только в советском языке 1920-х — начала 1930-х годов, но, в частности, в воззрениях евразийцев, которые будут мыслить уже в рамках большого пространства и будут пересматривать традиционные иерархии народов, разграничения на народы исторические и неисторические, статус других территорий.
В рамках постколониального национализма актуальной оказывается политика раннего Советского Союза, которая получает обозначение как империя положительного действия или империя обратного действия с прозрачной отсылкой к логике положительной дискриминации. В этом случае Советский Союз выступает как строитель новых национальных элит, создающий среди народов бывшей Российский империи целостные нации со своим языком, литературой, кадрами гуманитарной и технической интеллигенции.
Важна логика национального движения на периферии, другим примером которого можно привести Японию с эпохи Мэйдзи и последующего развития. Можно вспомнить такой излюбленный в теориях национализма пример, как королевство Сиам, Таиланд.
Представления о национализме как о пути в современность вполне закономерны. Чтобы не стать колонией, выйти из колониального положения или выйти из полуколониального положения, нужно стать нацией, выстроить национальное единство, выстроить политическое сообщество. Все эти логики окажутся активно задействованы после 1945 года в связи с тем, что принято обозначать как крах колониальных империй. Не случайно в теориях национализма любят апеллировать к примерам, к Юго-Восточной Азии. Там процессы сборки и выстраивания нации являются едва ли не в лабораторном виде. Поскольку они наследуют и европейский, и американский опыт, они включают знакомые элементы.
Очень важный момент, который актуализируется в дискуссиях начиная с 1960-х годов, — это то, что логика постколониального национализма, связанная с логикой национально-освободительной борьбы, сама по себе логика национального движения оказывается одновременно логикой гомогенизации и унификации. Соответственно, является логикой интенсивной социальной инженерии, перестройки. И здесь то целое, те группы, те сообщества, которые выступают как ядро формирующейся нации, оказываются одновременно теми же, кто осуществляет диктат, кто осуществляет господство над остальными группами. Это вновь возвращает нас к вопросу о том, можем ли мы здесь однозначно противопоставить имперское и национальное. Поскольку периферия по отношению к любому национальному ядру выступает как пространство колонизации, как пространство управления, как пространство нормализации, формирования надлежащих граждан и надлежащих подданных, то есть двух аспектов собственно политического существования.
Получается, что любая интенсивная национальная политика оказывается одновременно политикой господства и упорядочивания. С другой стороны, господство и упорядочивание связано с тем, что для того, чтобы оказаться действительно субъектом современных международных отношений, для того, чтобы оказаться игроком, имеющим пространство автономного выбора и действия, необходимо быть значимым коллективным субъектом. Это предполагает единство и способность к коллективному действию, задаваемому различным образом: либо иерархически, либо авторитарно, либо демократически.
В любом случае мы вновь встречаемся с тем, что отказываемся от взглядов XIX века, взглядов на национализм как на путь в современность, включение периферии в мировое сообщество, причем с попыткой улучшить свое положение, стать если не равноправным игроком, то получить голос в этом составе. Эта попытка связана с процессами нациестроительства и построения национального государства. Это возвращает нас к тому, что современный язык, акцентирующий национализм как угрозу, акцентирующий прозрачные и общеизвестные издержки национального движения, может быть прочитан в другом ракурсе — как способ в скрытом виде сохранить колониальное господство, опираясь на логику свободы и равенства.
