Мы не будем сейчас говорить о том, что происходит с активами пользователей в контексте их смерти. Не будем обсуждать, насколько физическое умирание человека коррелирует (или не коррелирует) с продолжающимся существованием данных, записанных бинарным кодом. Не будем апеллировать к философии техники, а сосредоточимся на том, что происходит в разных социальных пространствах с антропологическими и культурными практиками, с трансформацией социальных паттернов поведения. Не будем обращать внимание на то, что происходит в офлайн-действительности — в мире, который переживает столкновение с цифрой исключительно в ситуации регламентации сценариев смерти, похорон и так далее. Сосредоточимся только на социальных группах, на комьюнити, которые в разных пространствах действуют по-разному.
Может показаться, что проблема смерти в онлайн-среде надумана. Существует цифровое неравенство, и практически половина населения Земли не пользуется интернетом. Формально эти люди не имеют возможности коммуницировать в пространстве интернета, то есть переживают некоторую дискриминацию. Их смерть проходит для интернет-пользователей незаметно. Насколько корректно говорить о цифровых феноменах изолированно — неоднозначный вопрос. Но несмотря на существующие системы неравенства, нам нужно изучать реально существующие явления.
В ситуации онлайн-комьюнити существует несколько важных пространств и фундаментальных, постоянно дуплицирующихся, повторяющих себя типов сервисов, в которых смерть приобрела тотальную прописку. Они чаще всего обсуждаются, когда мы имеем дело с близкими явлениями. Это коммуникационные сервисы, социальные сети, блогинговые и микроблогинговые пространства, мессенджеры и так далее. В них есть несколько таких способов увидеть смерть.
Во-первых, это все, что происходит в ситуации смерти пользователя. Идеи сохранения его данных, превращение аккаунтов в памятные локации либо их заморозка. В некоторых случаях хранители этих аккаунтов имеют возможность продолжать пользоваться ими: умерший человек что-то лайкает, просится в друзья или удаляет кого-то из друзей, и это порождает макабрическое восприятие.
Наличие таких аккаунтов трагически, драматически или, наоборот, комично трансформирует ситуацию поминок. Эта практика, понятная и регламентированная в темпоральном и спатиальном отношении, оказывается тотальной и постоянно присутствующей. Вы можете прийти на страничку один или с группой друзей и начать поминки в любой момент времени, не будучи привязаны к календарному циклу. Вы можете тегать этого человека в постоянном режиме. Для некоторых людей это способ терапевтировать свою травму, нанесенную уходом человека. Календарный цикл общения с мертвыми, продуманный религиозной или философской системой, привязанный, например, ко дню умерших, перестает иметь значение. Поминки тотальны и постоянны.
Во-вторых, благодаря некоторым аффордансам, существующим в социальных сетях, вы можете обнаружить себя как скорбящего человека. Когда случается ужасная катастрофа, многие начинают менять аватарки, выставлять слова соболезнований, писать «R.I.P.» и так далее. Возникают дискуссии, кто правильно скорбит, а кто нарушает социальные конвенции или объявленный самими пользователями траур. Софт-траур, который, в отличие от всеобщего государственного траура, объявляет конкретная социальная сеть в части своих комьюнити.
Многие люди считают возможным, используя данные диалогов и переписок, создавать чат-ботов, с которыми можно продолжать коммуникацию после смерти их владельца. В некоторых случаях это делают при жизни. Можно прикрепить к Facebook специальную сеточку, которая научится вашему поведению и будет продолжать коммуницировать за вас, когда вас не станет. Иногда, по договоренности с неизлечимо больным человеком, до его перехода в терминальную стадию начинают записывать разговоры и создавать чат-боты, которые будут продолжать функционировать посмертно.
На современном этапе развития информационных систем и автоматизированных систем искусственного интеллекта чат-боты формально знают, что они программы. Но при этом они могут обладать голосом, снимать коммуникационные фреймы, характерные для человека. Это показывает, как люди понимают цифру. В основном, когда они апеллируют к вопросам жизни и смерти, они оценивают цифровую среду как набор коммуникационных сервисов, которые являются точкой входа и выхода из интернета. С другой стороны, в рамках практик коммуникации заключены ядерные элементы идентичностей, которые люди готовы сохранять и за которые они готовы бороться. Поэтому коммуникация оказывается титульным процессом для опознавания живого или мертвого.
Другой важный концепт, который сегодня активно продвигается среди популяризаторов в цифровой среде и футурологов, — осознанность. Если мы говорим таким языком науки, мы апеллируем к терминам «ответственность», «деавтоматизация действий», когда хотим сказать, что человек должен контролировать свое волеизъявление. Он в состоянии принять решение, что делегировать машине, а что делать самостоятельно. В связи с современным популярным дискурсом это превращается в представление об осознанности. Человек осознанно или неосознанно нажимает на кнопку или свайпит в какую-то сторону. Человек осознанно или неосознанно отключает или включает оповещения.
Это приевшееся слово является базовым для описания работы одного из важнейших элементов современной культуры программного обеспечения — планировщиков. Идея бесконечного планирования своего свободного времени, дедлайнов, времени общения с семьей, отслеживания здоровья — это абсолютно модернистская история про тотальный контроль за временем, желание управлять своей жизнью, максимально использовать все возможные слоты и быть максимально продуктивным. Это привязано также к современной культуре труда.
Если не углубляться в феноменологию трудовых отношений, распределения своего времени и отношения человека к себе как к некоторому субъекту, который расположен в пространственно-временном континууме, можно сказать, что мы действительно планируем все. У нас есть огромное количество более или менее удобных инструментов для этого. Некоторые из них оказываются построены на идее гиперопеки, когда вы планируете встречу, а календарь параллельно сообщает, что сегодня будет ливень. Или вы собираетесь заказывать продукты в магазине, а вам сообщается о скидке или акции в этом магазине в определенное время.
Машина алгоритмически продумывает многие параметры за вас. Хотя это можно считать перекладыванием ответственности, многие исследователи и практики полагают, что это снижение до минимума тех действий, которые человек может делегировать, и наращивание культуры комфорта.
Существуют планировщики смерти. Специальные сайты или программы, с которыми взаимодействуют юристы, работающие в системе цифрового права, помогают настроить завещание таким образом, чтобы можно было передать цифровые активы. Это не всегда отработано в национальных законодательных системах. Можно также вступить в коммуникацию с большими компаниями, такими как Facebook или Google, и отвоевать свое право на манипуляцию аккаунтами.
Другие приложения связаны с обустройством похорон. Например, мне 31 год, я надеюсь, что умру не очень рано, и хочу, чтобы на моих похоронах обязательно подавали венские вафли. И я это впишу. Если это программное обеспечение еще будет существовать к моменту моей смерти, я могу рассчитывать, что все будет устроено и моим близким не придется об этом задумываться. Потому что я знаю, что, когда я умру, они будут в печали и трауре и им будет не до венских вафель. А для меня это принципиальный момент.
Есть планировщики, которые позволяют создать альбом воспоминаний, постмортем-репрезентацию, которую человек хочет в отложенном режиме вручить последующим поколениям на какие-то даты или сразу после своей смерти.
Наиболее интересны практики скорби, распространенные в онлайн-играх. В game design и в gameplay вписана идея, что смерть нужно как-то обыгрывать. Для повествования, для нарратива смерть оказывается иногда ключевым элементом. Чтобы быть вовлеченными в процесс игры, игроки должны что-то чувствовать, сопереживать, сопровождать механический процесс игры аффективным процессом. В момент смерти персонажа игроки должны иметь возможность выразить свое отношение. Например, в игре «Call of Duty» есть специальное сочетание клавиш, которое при столкновении со смертью персонажа позволяет игрокам запрограммировать своего героя на исполнение ритуала прощания и скорби.
Когда эти же практики скорби выходят за пределы виртуальных геймерских сообществ и получают прописку в других коммуникативных сервисах, они могут выглядеть неэтично и некрасиво. Когда игроки «Call of Duty» приходят в комментарии, чтобы выразить скорбь, они нажимают на сочетание клавиш, которое дает литеру F. Таким образом они показывают, что скорбят. Но для людей, которые не знают ничего про игру, бесконечное количество букв F под сообщением о том, что умер известный человек, выглядит как издевательство и страшный троллинг. Хотя это не имеет ничего общего с RIP-троллингом 2010-х годов, когда люди специально издевались над скорбящими.
Столкновение разных коммуникативных стратегий происходит в контексте дискуссий о смерти, выражения соболезнования, то есть в контексте вполне традиционной, привычной практики, в ситуации, когда в цифровой среде существуют разные этикеты, нормы поведения и выражения эмоций.
Действия самих сообществ, комьюнити в контексте разных сервисов — самая интересная часть дискуссий вокруг смерти. Когда разные модели, которые вырабатываются изолированно и имеют свою историю в разных контекстах, сталкиваются, оказывается, что, в отличие от офлайн-среды, в онлайн-среде нет нормирования и дисциплинирования. Это нужно вырабатывать. Но выработка самостоятельных норм означает в том числе конфликтные ситуации. А поскольку смерть сопровождается большим количеством негативных переживаний, конфликты вокруг нее выглядят вдвойне неэтично, неморально и безнравственно.
Если объявлять дискуссии о смерти безнравственными и неморальными, сразу выводить их за пределы обсуждения, потому что они неэтичны, мы не сможем фиксировать очень важные режимы существования современного человека и его жизненной траектории. Потому что в конечном итоге все, что про жизнь, определяется тем, что мы можем или не можем сказать про смерть.
