Существует две магистральные линии исследования ключевого феномена и связанных с ним явлений. Первые важные работы, которые формируются вокруг феномена смерти в цифровую эпоху, можно атрибутировать как наследующие практикам изучения, традиционным для социологии, антропологии, некросоциологии. Они связаны с логикой исследований истории повседневности, которую отразил Филипп Арьес в одной из своих ключевых работ. Он рассуждал о том, что чувствует человек или какие паттерны поведения он формирует перед лицом смерти.
Важно обратить внимание на вторую парадигму или логику. Она формируется вокруг уважения прежних исследований, но уделяет огромное внимание философии техники — традициям, которые ставят во главу угла инструментальные изменения возможностей разговора о смерти, самой ситуации уничтожения живого, локализации того, что мы называем смертью.
Мы не можем говорить о каком-то жестком размежевании. Современные авторы — Кэрол, Романо, Арнольд, Гиббс, Майкл Массими — не отказывают прежним традициям в качественном манипулировании терминологией и подходами. Они всячески их заимствуют. Идея возможности продолжения социальной жизни в условиях физического умирания не нова. Сегодня мы можем рассматривать эти феномены в связи с наличием чат-ботов или мемориальных аккаунтов социальных сетей. Но если посмотреть на жизнь памяти о человеке, оставившем письма и фотографии в доцифровую эпоху, обнаружится примерно тот же феномен.
Для этих авторов опорой являются работы Симондона или Стиглера — исследователей, которые прорабатывали не столько социальные отношения человека к технологиям без интереса к технологическим реалиям, сколько смотрели на эти реалии в диалоговой системе.
При разговоре о феномене цифровой смерти важно разводить некоторые понятия. С одной стороны, мы можем говорить о влиянии цифровых технологий на существующие логики обращения со смертью. Например, существует феномен селфи на кладбище. Его можно рассматривать с точки зрения visual studies, или теории и истории фотографии, или некросоциологии. Но в то же время можно задуматься о влиянии технологий носимого интернета на привычку человека документировать свои реалии и раздвигать представления о том, что допустимо к документированию и архивации. Фотография на кладбище — особенно рекреационный тип, такой как селфи, — непредставима в эпоху, когда носимые технологии фотографии были другими, когда вторжение фотографического материала и реалий конструирования своего взгляда на мир было не настолько тотально, массово и легко достижимо.
Можно задуматься о влиянии цифровых технологий на работу похоронных агентств и других практиков, работающих в ситуации конструирования мест погребения, ухода за ними и создания самой процедуры похорон. Когда мы имеем дело с кладбищами, которые представляют собой элемент культурного наследия, они снабжены QR-кодами как локации. При сканировании они сообщают важную историческую или культурную информацию. Люди со смартфонами могут обнаруживать себя на кладбище в рекреационных целях, хотя при этом находятся в пространстве скорби или траура.
Дигитализированные технологии борьбы со смертью, биохакинг и прочие направления деятельности, связанные с отказом от идеи старения, умирания или страдания (то есть технологии, имеющие отношение к паллиативной медицине), тоже имеют свою прописку в разговорах о смерти, которые так или иначе привязаны к цифре.
Наконец, есть феномен цифровых останков, в которые превращаются цифровые активы. Каждый наш шаг, клик, транзакция фиксируются цифровой средой как некоторый след, который мы оставляем. В совокупности эти следы, так или иначе привязанные к определенным данным, которые мы храним или дистрибутируем, можно представить в виде цифровых активов. Пока мы живы, мы ими манипулируем. Наши отношения в этой сфере регламентируются нормами бизнеса, привязанными к программному обеспечению, деятельности алгоритмов, функционированию баз данных и так далее.
Но когда мы умираем, мы оказываемся в ситуации физического отсутствия в Сети, тогда как наши формальные следы и активы еще присутствуют. Значит, цифровую смерть, во-первых, можно рассматривать как ситуацию физического умирания при сохранении социальной активности. Во-вторых, существует огромное количество разных способов игрового, иллюзорного продления жизни, когда вы остаетесь присутствующим и активным участником коммуникации, хотя формально действуете не вы, а цифровой двойник или ваша цифровая версия. Это наводит на разговор возможности обращения в контексте цифры к концепту смерти в том виде, в котором это принято в истории культуры, социологии, антропологии.
Майкл Массими разрабатывает позицию, согласно которой мы можем отстроить такую цифровую среду, которая будет танатосенситивна. Это значит, что она позволит людям испытывать и представлять, репрезентировать всю гамму эмоций, связанных с чужим умиранием, и регламентировать, программировать собственный уход из жизни. Цифровая среда будет не просто амбивалентным инструментом, который можно использовать как угодно. Она будет подстроена под то, к чему мы привыкли офлайн. Тот экзистенциальный, радикальный, опорный опыт, благодаря которому человек опознает себя живым (мы опознаем себя живыми в том числе как существа, когда-нибудь сталкивающиеся со смертью).
С другой стороны, когда мы говорим о существовании аккаунтов, мы часто забываем, что совершаем важную логическую ошибку. Наши аккаунты — это бинарный код. Мы во плоти неэквивалентны аккаунтам, которые создаем, — не просто потому, что в аккаунтах мы репрезентируем себя лучшим образом, или потому, что у нас есть десятки аккаунтов, каждый из которых отрабатывает какую-то часть нашей идентичности, но и потому, что, даже сложив их вместе, мы не получим единую сущность, которая будет абсолютно точно, как по лекалам, отражать нашу личность.
Во-первых, наши аккаунты имеют тенденцию морально устаревать. Зайдите в свои старые ЖЖ, если вы их вели, и обнаружите — о ужас! — что вы писали там пять или десять лет назад. Во-вторых, мы существуем в бинарной логике, продиктованной программным обеспечением. Даже когда мы умираем и оставляем аккаунт, мы оставляем данные, но не себя. Как бы мы ни хотели запрограммировать с помощью современных технологий искусственного интеллекта какой-то след о себе, тень себя, видимость себя, это все равно не мы.
Когда мы начинаем разговор о цифровой смерти, о digital death studies как о направлении, которое формулируется и формируется, очень важно понимать, в контексте какого направления исследований работает автор, которого вы читаете (или вы сами, если вы исследователь), к кому вы больше тяготеете: философам науки и техники, которые готовы математикой проверить гармонию и этику и начать «хирургически» копаться в технологиях прощания, горевания, в травматических вещах, или вы опираетесь на опыт, оставленный предшественниками, который очень чувствителен к аффективным составляющим и который нельзя проверить алгеброй.
Необходимо помнить, о каком феномене вы говорите. О влиянии цифры на реальность смерти, на то, как она приходит в наши дома, заглядывает на наши кладбища, в наши гробы. Об активности вокруг ритуалов смерти, о том, как люди преодолевают молчание вокруг этого феномена, начинают о нем истерически говорить или, наоборот, пытаются выработать какие-то технологии неговорения, все дальше отодвигая этот феномен. Или же вы пытаетесь говорить о происходящем в связи с живыми людьми, которые уже передали «права на себя» цифровой среде и могут наблюдать (а могут и не наблюдать), что происходит с регламентацией смерти там. Если договориться заранее о режиме исследования, можно рассчитывать на более релевантные выводы.
