Сегодня я расскажу об одном эпизоде из биографии Льва Семеновича Выготского — о его единственном путешествии за границу летом 1925 года, в Лондон. Я напомню, что Выготский — это основатель культурно-исторической психологии. Это одно из наиболее громких имен в нашей науке. Культурно-историческая психология опирается на идею об историческом развитии высшей психики. И Выготский показал, что главное средство этого развития — речь. И по мере того, как человек осваивает речь, у него формируется речевое мышление, он становится личностью, способной к свободному выбору, — такая несколько неожиданная для Советского Союза теория.
Сейчас это классика, но в 1925 году Выготский был абсолютно неизвестен. Причем не только за рубежом, но даже в своей собственной стране. Его карьера только начиналась. И пройдет еще несколько лет, прежде чем он станет специалистом в области дефектологии — науке об аномальном развитии ребенка, которую ему и пришлось представлять на 8-й международной конференции по просвещению глухонемых детей в Лондоне.
Итак, в начале июля 1925 года Выготский получает письмо, подписанное министром Луначарским, которое содержало инструкции относительно того, как вести себя в Лондоне и какие позиции отстаивать. Такой инструктаж был обычным делом в те годы, но тут все-таки ситуация была особенная. Готовилась очень представительная конференция. Готовилась она со всей британской основательностью и любовью к праздникам и торжествам.
Пригласили 500 делегатов из разных стран. И встречали их в Каунти-холл, то есть фактически в британском парламенте. Главным лицом конференции был лорд Чарнвуд, президент национальной коллегии сурдопедагогов. И вместе с другими британскими аристократами, такими как лорд Перси, леди Лоуренс, герцогиня Атолл, он вел научное заседание. Конечно, эти люди не были учеными, но они занимались благотворительностью. Делегатам подавали моторизованные экипажи, на которых они посещали специальные школы и самые разные занятия, начиная от кружевоплетения и столярного дела до строевой подготовки и танцев. По вечерам делегатов ожидали развлечения: балы, рауты и приемы. У нас есть одна фотография, где Выготский запечатлен среди других делегатов как раз на террасе Каунти-холла перед таким раутом. Он одет в черный смокинг, и на нем черный галстук-бабочка. Закончилось все это мероприятие 24 июля грандиозным балом в гостинице Виктория на Нортумберленд-авеню.
Теперь представьте себе эту ситуацию изнутри. Выготский — новоиспеченный марксист. Да, он в смокинге, он умеет его носить, он знает шесть языков плюс эсперанто — все-таки это представитель культуры Серебряного века. Но он чувствует себя не в своей тарелке. И это показывают дневниковые записи, с которыми я работала. Записи были впервые опубликованы в этом году отдельным изданием. И они довольно много интересного о Выготском нам рассказывают. Если следовать дневнику, Выготский посещает все мероприятия. Он не пропускает ни одного заседания, но относится ко всему довольно скептически. Например, последний доклад он называет скучным. А в одной из своих записей от 21 июля он рубит сплеча: «В этом зале, — пишет он, — только один человек знает секрет истинного воспитания глухонемых, и этот человек — я. Не потому, что я образованнее других, но меня послала Россия, и я говорю от Революции». Вот это крайне интересный пассаж, вообще единственный, наверное, в биографии Выготского, где появляется революция, да еще с большой буквы. Конечно, Выготский не был оголтелым марксистом, но тут такой некий пафос неофита и ситуация, когда он один против всех.
Здесь, конечно, возникает вопрос: какой же секрет он знал один-единственный в этом зале? Если мы обратимся к докладу, который он подготовил для конференции, идея очень проста. Есть у нас слепоглухота, дефект развития ребенка. Оказывается, что вторичные социальные последствия слепоглухоты гораздо более важны для психологии и, что самое важное, гораздо более податливы для обучения, чем первичные биологические причины. Поэтому, чтобы ребенка реабилитировать, его нужно вовлекать в значимую социальную активность, вместо того чтобы пытаться компенсировать биологический дефект биологическими же средствами, например развивая вибрацию, чувство вибрации у слепого ребенка.
Надо сказать, что здесь просматриваются какие-то контуры будущей психологии Выготского, но основные идеи здесь были заимствованы у его коллег — Рау, Голосова, Соколянского и Малиша, на которых он ссылался. Идея социальной реабилитации ребенка не была абсолютно нова даже для западной психологии. То есть пока секрета мы не видим.
Итак, Выготский посещает все заседания. Он оставляет запись в книге почетных гостей. У нас есть этот кадр. Он сидит как представитель своей страны в первом ряду. Он на последнем заседании делает крошечное выступление, меньше минуты, где приветствует конгресс от имени советской России. На этом научная часть его путешествия заканчивается. Дневники показывают, что доклада он не делал. Доклад был добавлен в сборник конференции годом спустя, попал в раздел приложений и остался неизвестным в науке.
Здесь, казалось бы, мы должны констатировать нефатальную встречу Выготского с британской наукой. Однако все не так просто. Для начала произошла встреча Выготского с Лондоном, и это очень интересный личный итог его путешествия в Англию. Надо сказать, что представительские расходы советской России в те годы были очень щедрыми, и Выготский провел еще восемь дней в Лондоне, но уже в качестве туриста. Жил он в гостинице Осборн-отель — это возле Британского музея — и имел возможность гулять по городу, посещать, осматривать его достопримечательности.
Например, он делает одну из записей в национальной галерее: «Не Рафаэль, Винчи и Микеланджело, не французы и голландцы, даже не Дюрер — испанцы: Greco, Goya, Velaskes. Сижу перед портретом Гойи и розово-черным Христом Греко. Душа полна вспышками перегоревших страстей. В уме пусто — или оценка. Ищу подтверждения теории на портрете и преодоления тела». Вот здесь два интересных момента. Первый момент: ученый есть ученый. Он смотрит на эти шедевры с позиции своей теории искусства, которая впоследствии его прославит в виде книги «Психология искусства». Второй момент — этот розово-черный Христос Греко, этот портрет. Что это за сюжет? А это сюжет моления о чаше. Слезы в Гефсиманском саду. И эта печальная параллель с размышлениями Выготского, которыми наполнен блокнот в Лондоне, о своем будущем. Он с 1920-х годов болен туберкулезом легких. Болезнь стремительно прогрессирует, и иллюзий у него нет. И действительно, через девять лет он умрет в возрасте 37 лет именно от этой болезни.
Дальше, 29 июля, Британский музей. Впечатления от находок Древнего Египта не менее острые. Он пишет: «Кто раз увидел в простом дощатом ящике с цементом египетские скелеты и мумии, тот уже иначе видит мир». И через день, 31 июля, он сидит на Пикадилли в кафе Lion’s tea и записывает: «Ах, как надо вместе и презирать жизнь и уважать ее, чтоб жить. Главное — быть над ней, третировать ее чуть-чуть свысока (Чехов) и быть свободным от нее. Я — индепендент». Это записано кириллицей. Действительно похоже, что Выготский именно в Лондоне обретает для себя что-то самое важное, а именно внутреннюю свободу. В дневнике он пишет, что путешествие открывает для него доступ к основным подводным течениям жизни. И действительно, в науке ничего не сделано, но вот это чувство призванности уже есть, оно забегает вперед. Выготский готов на многое. Но, к сожалению, эти путешествия, лондонский климат — все это оказало губительное влияние на его здоровье. После возвращения в Москву он слег с рецидивом осенью и выписался из больницы только в конце мая 1926 года. Все это время он находился, по его словам, на грани жизни и смерти. Но именно там, в этой больнице, и появились первые тезисы культурно-исторической психологии, которая его потом прославила.
Что касается отношений с британской психологией, то она встречается с Выготским в 1960-х годах. Начиная с 1930-х годов его работы попали под неофициальный запрет после постановления 1936 года, которое называлось «О педологических извращениях в системе Наркомпросов». Это постановление закрыло сразу несколько дисциплин, в которых Выготский успел отметиться. После долгого периода молчания его начали печатать сначала в 1960-х, потом в 1980-х годах, выходили переводы. Из английских последователей Выготского нужно упомянуть сначала книгу «Simon and Simon», труды Эндрю Саттона. И сейчас это школа Харри Дэниелса, которого в России хорошо знают, потому что он приезжает сюда читать лекции.
Интересно, что рецепция идей Выготского в Британии пошла по линии его несостоявшегося доклада. То есть это образовательная психология, психология обучения и специальная психология. И это помощь детям with special needs, то есть с особенностями в развитии.
Закончить я хочу опять же цитатой из лондонского дневника. В последний день заседаний Выготский записал после своей крошечной речи: «Впереди огромная свобода, пустота, самоуединение и грусть». Все это в его жизни было. Но было и другое. Вот запись, сделанная на пароме, который следовал из Голландии в Англию, 18 июля в полшестого утра: «Сильнейший ветер. Солнце. Радуга. Огромное море. Восторг. Всякая печаль моя и боязнь тонет в этом огромном. Белые гребни волн. Качает. Бесконечное со мной». Где-то на пути в Англию Выготский встречается с этой освобождающей бесконечностью, которая остается с ним до конца его жизни.
