Общего однозначного определения, что такое эмоции, в психологии эмоций нет. Но большинство исследователей согласны с тем, что в структуру эмоционального состояния или эмоциональной реакции входит некоторое количество компонентов.
Во-первых, это наши физиологические реакции, такие как выброс адреналина, изменение сердцебиения, изменение ритма дыхания. Кроме того, поведенческие реакции, такие как убегание или атака, действия, когда мы торжествуем. Важным компонентом эмоций является эмоциональная экспрессия — отдельная форма поведения, когда мы улыбаемся или у нас опечаленное выражение лица. Существует экспрессия позы: для выражения смущения мы опускаем глаза или прячем руки. И еще два важных компонента — это когнитивная оценка, связанная с эмоциями: всякий объект, вызывающий у нас эмоцию, оценивается либо как угрожающий, либо полезный, либо несущий не очень понятную для нас функцию нагрузки — полезный он или, наоборот, вредный.
Последнее, о чем более подробно пойдет речь, — это понимание человеком своего состояния. Тот, кто переживает эмоцию, всегда достаточно точно и уверенно может сказать, что именно он чувствует в данный момент. Присутствие каждой из этих систем не является обязательным, чтобы состояние было названо эмоциональным. Эмоция может протекать при подавленной внешней экспрессии или при невыраженных физиологических состояниях. Например, у тонких и эстетических эмоций часто физиологическая и поведенческая стороны не выражены. Тем не менее остальная совокупность реакций присутствует, и мы называем это эмоцией. Эти аспекты эмоций могут служить источниками наших знаний о том, что мы переживаем некоторое эмоциональное состояние.
Если касаться истории вопроса, что лежит в основе нашего понимания эмоций, откуда знаем, что мы чувствуем ту или иную эмоцию, то можно выделить несколько маркеров, которые сообщают нам о том, что мы переживаем ту или иную эмоцию.
Первым маркером были физиологические изменения и телесные, поведенческие проявления. Когда мы кого-то бьем, когда мы сжимаем кулаки и кричим, то ощущение от сжатых кулаков, напряженной гортани, от других внутренних систем организма складываются у нас в картинку гнева, и мы понимаем: да, сейчас мы испытываем гнев. В таком развернутом виде этот тезис сформулировал Уильям Джеймс, один из первых исследователей эмоций еще в рамках философской науки. Представление о том, что эмоции понимаются именно так, сразу же было подвергнуто активной критике со стороны современников Джеймса. Они указывали на то, что одни и те же эмоции часто проявляются в прямо противоположных формах реакции. Такая эмоция, как страх, проявляется в бегстве или затаивании. Это противоположные поведенческие паттерны, и они имеют совершенно разную физиологическую основу, а эмоция одна и та же. Одно и то же внешнее проявление может быть проявлением разных эмоций. Например, смех может быть проявлением радости или проявлением гнева, если мы говорим о злорадстве. Смех может представлять собой парадоксальную реакцию горя, особенно при внезапном и очень интенсивном воздействии, вызывающем у нас горе.
Представление, идущее от Уильяма Джеймса, оказалось достаточно живучим в психологической науке и получило свое развитие в представлениях теории обратной связи (или теории лицевой обратной связи). Сторонники этой теории полагают, что наша субъективная картинка эмоции складывается из ощущения напряжения экспрессивных мышц, в первую очередь лицевых, но там же задействованы экспрессия позы, экспрессия жеста. Это направление породило огромное количество исследований, в рамках которых у испытуемых активизировали какую-то эмоциональную экспрессию неэмоциональным образом, а потом просили описать их какое-то состояние. Например, их просили зажать карандаш зубами, не касаясь губами, имитируя улыбку. Или, наоборот, зажать губами, не касаясь зубами, имитируя насупленность. Наши японские коллеги капали рядом со слезным каналом капельку воды, чтобы имитировать ощущение от слез. Или просто фиксировали мышцы лица с помощью пластыря, препятствуя какой-то экспрессии или, наоборот, буквально физически закрепляя экспрессию на лице с помощью пластыря. Итальянские коллеги заставляли участников выходить из темного помещения на яркий солнечный свет, при этом гримаса, когда люди корчились, была похожа на выражение гнева.
Участники этих исследований сообщали, что они более интенсивно испытывают эмоцию, соответствующую той экспрессии, которую у них искусственно усиливали. Единственная проблема этих исследований состоит в том, что, как бы мы ни старались искусственно создавать лицевую экспрессию, мы не можем с ее помощью поменять свое эмоциональное состояние на другое. Если мы расстроены, то, как бы мы ни улыбались, мы горе не заменим радостью. То есть знания о своих эмоциях основываются не на ощущениях от экспрессии, а на более глубоких механизмах, раз изменение экспрессии, изменение этих ощущений к изменению эмоций не приводит.
Последний подход в рамках этого же понимания — это идея о том, что каждая эмоция связана со своим специфическим нервным субстратом. Например, страх связывают (Джозеф Леду целую теорию на этом построил) с возбуждением миндалевидного тела в мозге. Возбуждение миндалины ведет к тому, что мы понимаем, что боимся. С другой стороны, это ведет к запуску соответствующих поведенческих реакций. Но похоже, что на самом деле нервный субстрат не настолько специализирован, чтобы сообщать нам о каждой конкретной эмоции.
Еще в 60-х годах прошлого века Хосе Дельгадо, ярый адепт этого подхода, показал, что у обезьянок, у которых стимулирована миндалина с помощью специальных электродов, меняется внешнее экспрессивное эмоциональное поведение в зависимости от социального контекста. Если обезьянку сажали к менее доминантным особям, то она демонстрировала высокую агрессию. Если же ее сажали, наоборот, к более доминантным особям в помещение, она демонстрировала ярко выраженное поведение покорности. Таким образом, не удалось выявить однозначных телесных, нервных или поведенческих, связанных с интероцепцией ощущений от внутренних органов, таких признаков, которые бы однозначно нас информировали о той или иной эмоции. Поэтому исследователи решили отойти от поиска конкретных телесных изменений или реакций, которые лежали бы в основе наших знаний о том, какую эмоцию мы переживаем, и стали говорить о более общих поведенческих изменениях.
Первым был Стэнли Шехтер, автор двухфакторной теории эмоций, который предположил, что мы ощущаем не конкретные телесные реакции, такие как комок в горле или дрожь в коленях, а общее состояние возбуждения. Это состояние возбуждения может быть вызвано любым событием или приемом какого-то препарата. Но в зависимости от того, какой объект находится рядом с нами, мы будем идентифицировать свою эмоцию по-разному. Если это привлекательный объект, мы сочтем, что испытываем симпатию. Если угрожающий — сочтем, что испытываем страх или гнев, если угроза не очень велика. Эта теория породила огромное количество исследований, в которых варьировали источники возбуждения и показывали, как можно здорово манипулировать эмоциональным ощущением, то есть пониманием своих эмоций участниками в зависимости от того, какие внешние объекты на них воздействуют.
Если пытаться конкретизировать, какие именно реакции лежат в основе этого возбуждения, то можно вспомнить, что немецкий профессор Беата Херберт в последние десятилетия провела серию исследований, в которых показала, что чем более чувствительны люди к частоте их сердцебиения, тем лучше они понимают свои эмоции. Для этого была разработана специальная процедура, чтобы оценивать точность понимания, чувствительность к своему сердцебиению. В меньшей степени исследовались другие вопросы, другие источники своих ощущений, которые тоже плохо контролируются сознанием. Например, состояния голода и жажды, чувствительность к этим состояниям. Самое экзотическое — это моргание, насколько человек способен точно определить, сколько раз он моргнул за определенное количество времени. И чем чувствительнее человек ко всем этим внутренним состояниям, иногда плохо дифференцированным, тем лучше он понимает свои эмоции.
Лиза Фельдман Барретт — столп современной американской психологии эмоций — развивает идею о том, что наше понимание эмоций действительно зиждется на двух источниках: том, что касается знания о том, что я нахожусь в эмоциональном, в измененном состоянии, неспокойном, и том, что касается знания о валентности, позитивно мое состояние или негативно. Человек ориентируется на уровень возбуждения организма, и чем он чувствительнее к своему возбуждению, тем лучше он понимает эти аспекты своих эмоций. А дальнейшая дифференциация положительных эмоций (радость, веселье, гордость) или отрицательных (страх, печаль, отвращение) зависит от эмоционального лексикона.
Барретт ввела специальный термин granularity. Люди, которые много обсуждали свои и чужие эмоции с окружающими людьми, довольно хорошо и подробно отличают разные оттенки эмоциональных состояний. Кто делал это мало, у кого эмоциональный лексикон бедный, они просто могут сказать, что испытывают что-то приятное или неприятное, но им труднее дальше это состояние дифференцировать до конкретных эмоций.
Таким образом, можно выделить два этапа в том, как развивались исследования понимания своих эмоций. Первый этап, с которого все начиналось, — это поиск конкретных внутренних источников в нервной системе, в поведении, в ощущении от внутренних органов, которые указывают на конкретную эмоцию. И тут исследователи потерпели неудачу, потому что таких однозначных связей эмоций и внутренних источников, ощущений в первую очередь, найти не удалось до сих пор. Второй этап более общий — когда мы ищем чувствительность не к конкретным ощущениям, а к более общим реакциям организма и в зависимости от этой чувствительности оказываемся более эмоционально дифференцированными или менее эмоционально дифференцированными, то есть различаем больше своих эмоциональных состояний или меньше.
