При этом никто не задумывался над тем, что в стране, которая недоедает, население, несмотря на гигантскую детскую смертность, в среднем росло на полтора процента в год. Дело в том, что для страны с рыночной экономикой — а царская Россия была такой страной — сама мысль о голодном или каком-то ином экспорте бессмысленна с точки зрения политической экономии. В рыночных странах экспорт — это часть торговли, часть процесса обмена, течение которого определяется соотношением спроса и предложения, и только. И если товары не могут быть проданы внутри страны, поскольку рынок ими насыщен, то вполне естественно, что они вывозятся за границу. Наоборот, если вдруг в какой-то губернии или регионе был неурожай, цены соответственно повышались, и тогда не было смысла везти за границу и устраивать все достаточно сложные экспортно-вывозные операции. Это банальность.
Имперское правительство, в отличие от советской власти, политбюро и совнаркома, не обладало монополией внешней торговли. Хлеб вывозило не государство, а отдельные люди, в отличие от периода после 1917 года. И конечно, у царизма не было тех жесточайших рычагов, с помощью которых советская власть отбирала у крестьян хлеб, продавала его и затем покупала станки и заводы или использовала в каких-то других целях.
Для конца XIX — начала XX века, то есть периода, который, как считается, обеспечен качественной статистикой, мы можем говорить совершенно отчетливо, что за предвоенное двадцатилетие с 1894 по 1898 год и с 1909 по 1913 год средний ежегодный экспорт хлебных грузов из России вырос на 35%. При этом урожаи главных хлебов за тот же период выросли на 45%, а экспорт только на 30%. То есть урожаи росли быстрее, чем рос экспорт.
Очень много для понимания проблемы дает анализ структуры вывоза. В 100% хлебного вывоза 60–70% попадало на красные хлеба, то есть пшеницу и ячмень. И можно говорить уверенно, что вывоз хлеба из России — это прежде всего вывоз пшеницы и ячменя. Урожай ячменя очень серьезно увеличивался в этот период, потому что благоприятные условия торгового договора с Германией в 1894 году стимулировали в России производство кормового ячменя для ввоза в Германию. Собственно говоря, пшеница и ячмень специально выращивались на экспорт в губерниях Причерноморья и Приазовья, которые были завязаны на порты Черного и Азовского морей. Возрастал экспорт и второстепенных хлебов. Основная доля приходилась на кукурузу, жмыхи и отруби. Экспорт пшеницы, к сожалению, был на очень низком уровне, 2–3% в год. Уменьшался вывоз главных крестьянских хлебов, то есть ржи и овса, с 25 до 15%. При этом он падал и по абсолютной величине, потому что среднеежегодный прирост экспорта ржи и овса дает нам отрицательную величину. То есть за это предвоенное двадцатилетие в среднем ржи вывозилось каждый год меньше на 2,7 миллиона пудов, а овса — примерно на 200 тысяч пудов. Но у овса самая сложная динамика вывоза, нам крайне сложно установить его закономерности. Так что, конечно, падающий вывоз главных крестьянских хлебов — это довольно пикантно в контексте темы голодного экспорта.
Сопоставление величин урожаев и вывоза показывает, что урожаи всех хлебов растут по абсолютной величине, а доля вывоза в них падает и абсолютно, и относительно, кроме ячменя. Ячмень — это продукт южной трети губерний европейской России. В центральной и северной России он был непопулярен, хотя рос даже в Архангельской губернии. На самом деле доля вывоза хлебов от урожая была еще ниже. Во-первых, урожайная статистика ЦСК МВД, которая используется историками, самая надежная, занижала урожаи из податных соображений, как говорили тогда. Крестьяне никогда не говорили правды, потому что боялись правительства. Правительство платило им взаимностью, но в других ситуациях. Это такой тренд психологии нашего народа. Кроме того, из-за дармовой кормежки после 1892 года. И еще доля экспорта была ниже, чем показывают источники, потому, что вывоз хлеба из азиатской России, например из Томской губернии, мы учитываем, а урожая в нем нет, потому что урожаи там начинают считаться уже очень поздно, чуть раньше, чем при Столыпине.
Падение доли экспорта позволяет проследить достаточно детально транспортная статистика, прежде всего железнодорожная. Я проанализировал железнодорожные перевозки всех хлебных грузов в течение рассматриваемого периода, но, прежде чем изложить результаты, нужно дать некоторые пояснения. Источник дает нам 100% учтенных статистикой перевозок данного товара, в данном случае хлебных грузов по сети железных дорог. Это называется общее отправление. Часть этих перевозок учтена прибытием в пункты, в которых есть таможни. Это могут быть крупнейшие порты, такие как Петербург, Одесса, Рига, Ревель. Это могут быть просто маленькие железнодорожные пограничные станции. Но все, что туда привезено, — это вывозное отправление. Разница между общим отправлением и вывозным дает внутреннее отправление. И статистика совершенно убедительно и прозрачно показывает, что если в 1890-х годах вывозное отправление играло важную роль в хлебной торговле центрально-черноземных, малороссийских, юго-западных и ряда других губерний, то в 1900-х годах это значение иногда снижается абсолютно, то есть просто до нуля. Даже в тех случаях, когда оно не уменьшается, внутреннее отправление растет намного больше. И это абсолютно естественная вещь. Населения-то больше, и нет смысла никуда вести этот хлеб: он найдет размещение внутри страны. То же самое было и в Соединенных Штатах, которые сначала завалили весь мир хлебом, а потом, когда иммиграция усилилась, сократили экспорт, потому что появилось местное потребление.
Значит, статистика недвусмысленно показывает, что в конце XIX — начале XX века хлебный экспорт возрастал, прежде всего, на 9/10 за счет лишь восьми степных губерний: Донской и Кубанской областей, Херсонской, Таврической, Екатеринославской, Ставропольской и Самарской губернии с добавлением Саратовской в годы суперурожаев, какими были 1909–1910.
Мифологический характер тезиса о голодном экспорте особенно наглядно выступает при сопоставлении стоимости хлебного экспорта и стоимости выпитой в стране водки, то есть питейного дохода. Мы знаем, что главной статьей экспорта был хлеб. И действительно, за двадцать предвоенных лет Россия выручила от продажи хлеба 10,4 миллиарда рублей. Это гигантская цифра. Это три годовых бюджета 1913 года, очень много. Но за то же время питейный доход составил 11,8 миллиарда рублей. То есть ежегодно хлеба вывозилось на 518 рублей, а водки выпивалось на 588, то есть на 13% больше. При этом среднеежегодный прирост стоимости экспорта был 21 миллион рублей, а выпитой водки — 35. Я не беру экспорт вина, виноградные и пиво. То есть на 70% больше. И если эта ситуация может именоваться голодным экспортом, тогда в словарях русского языка, я думаю, надо кое-что менять.
Во всяком случае, мы должны обязательно сказать о том, что этот тезис подмывается также и тем, что имперское правительство, в отличие от советского правительства, никогда не бросало народ на произвол судьбы. В стране была государственная продовольственная система, действовал продовольственный устав. За 1891–1908 годы на продовольственную помощь пострадавшим от неурожаев правительство выделило гигантскую сумму порядка 500 миллионов рублей. Напомню, что большая флотская программа, которая к 1930 году должна была дать России флот мирового уровня, стоила 430 миллионов рублей. То есть мы можем судить, о чем идет речь. Фактически правительство после страшного по дореволюционным меркам голода 1891-92 года, когда число жертв оценивается в 400-500 тысяч человек, в основном умерших от холеры, (конечно, это не идет ни в какое сравнение с советским периодом), начало списание всех продовольственных долгов. Оно взяло на себя ответственность за стихийные бедствия. Но, тем не менее, идея о голодном экспорте оказалась весьма удобной пиар-находкой и более ста лет она активно эксплуатировалась, потому что в течение этого периода потребность в негативном имидже Российской Империи была очень высока.
Все сказанное не означает, что у всех жителей Российской Империи всегда было прекрасно с питанием. Отнюдь. Но уровень благосостояния граждан страны не был таким низким, как считает традиционная историография. Вместе с тем все сказанное ставит крайне важную проблему, проблему семантической инфляции терминов, которые мы употребляем в исторических исследованиях. В частности термина «голод» и многих других — «произвол», «обнищание», «бедствие», которыми обычно традиционная историография описывает дореволюционную Россию. Дело в том, что в слово «голод» до 1917-го года и после 1917-го года вкладывалось далеко не одно и то же содержание. Настоящий голодный экспорт — это коллективизация, это «великий перелом».
Итак, тезис о голодном экспорте, точнее о негативном воздействии экспорта хлеба на питание населения России, не находит подтверждения в статистике производства, перевозок и торговли хлебом. Перманентную и все возрастающую роль играл внутренний рынок, что вполне естественно с учетом законов рыночной экономики и роста населения страны.
