Однако деревенская система расселения во всем мире всегда была связана с такими явлениями, как чересполосица, а соответственно, принудительный севооборот (то есть все должны одновременно сеять и одновременно убирать урожай и одну и ту же культуру, иначе скот не сможет пастись при трехполье) и большие массивы земель общего пользования: леса, выгулы, луга, покосы. Исторически чересполосица возникает из стремления крестьян к такому уравнительному распределению земли, чтобы каждый двор, каждый пай имел участки одинакового качества. У каждого должен быть участок плохой, средний, хороший, дальний, ближний. И в зависимости от того, на каких основаниях производится разверстка, соблюдается равенство. Это мировой — по крайней мере, всеевропейский — момент.
С течением времени чересполосица усугубляется мелкополосицей и длинноземельем. Чересполосица и длинноземелье считались современниками главными язвами крестьянского землевладения и землепользования. Они даже вынуждали крестьян арендовать землю, покупать и продавать ее, даже забрасывать, сдавать в аренду за гроши, притом что у крестьян могли быть неплохие по площади наделы. Очень интересно, что потребность в землеустройстве на определенной ступени экономического развития возникает в разных странах, и в этом смысле можно говорить, что землеустройство — факт всемирно-исторический. Реализуется эта потребность не везде, что тоже само по себе интересно.
Впервые о том, что земельным угодьям нужно придать удобную обособленную форму, задумались в Англии. Это знаменитое огораживание, которое Карл Маркс так убедительно воспел в 24-й главе «Капитала», что в России по невежеству поверили в то, что разорение крестьянства является закономерностью европейской истории. Уже в XVI веке разверстание чересполосицы началось в Шлезвиге-Гольштейне, затем в Дании, Швеции, Финляндии. Причем в Финляндии это продолжалось и после присоединения к России — там разверстывались даже оленьи пастбища. В Пруссии отсчет землеустройства начинается с указов Фридриха Великого. Когда началась Столыпинская реформа, ее критики уверяли, что землеустройство — это кабинетная идея, что крестьяне на это не пойдут, «не поведутся», как сказали бы сейчас.
Между тем в 1901 году удивительный человек Андрей Андреевич Кофод — это идеолог и провозвестник Столыпинской реформы — обнаружил в западных губерниях России свыше 900 деревень с 20 000 дворов, которые разверстались на хутора сами, по собственной инициативе, без ведома начальства, следуя примеру соседних хуторян-латышей или немцев Волынской губернии. То есть еще до начала реформы землеустройство в России произошло само собой. Кофод исследовал этот феномен, опубликовал объемную монографию, которая сыграла очень важную роль в продвижении самой идеи землеустройства в правительственных верхах.
Как же происходило землеустройство в годы реформ? С 1 января 1907 года были отменены выкупные платежи, и это дало правительству юридическое основание считать, что выкупная операция по реформе 1861 года закончилась. Поэтому крестьяне, как было задумано еще в 1861 году, получили право укреплять свою землю на правах частной собственности: земля выкуплена, и они могут становиться ее собственниками. Поэтому по указу 9 ноября 1906 года каждый домохозяин мог выйти из общины и потребовать укрепления принадлежащей ему после последнего передела земли в частную собственность. За месяц до этого, 5 октября, крестьянство было наконец уравнено в правах с остальными сословиями, и это был громадный шаг в ликвидации сословного строя в империи вообще. Таким образом, равноправный гражданин мог стать свободным собственником своей земли, то есть указ 9 ноября вытекал из указа 5 октября.
В добавление к этому с 1910 года крестьяне всех общин, где с 1861 года не было переделов — а таких было 32,8%, то есть треть, — считались перешедшими добровольно от коллективных форм землевладения к индивидуальной. И теперь любой крестьянин такой общины мог подать местным властям требование о получении укрепительного акта, после чего все его односельчане считались автоматически перешедшими к свободному индивидуальному беспередельному частному владению землей. Таким образом, они потенциально могли приватизировать землю в любой момент.
Понятно, что само по себе укрепление чересполосных участков в частную собственность не решало проблемы подъема уровня крестьянских хозяйств. Кто-то продавал эти земли — как минимум 4 миллиона десятин, — создавая себе начальный капитал для переселения в Сибирь, для смены жизненного сценария, ухода в город или на фабрику. Но для большинства крестьян укрепление в собственность оправдывалось только последующим землеустройством.
Согласно тому же указу 9 ноября общинники могли требовать соединения всех своих разрозненных полос в один компактный участок, который назывался отрубом. Если он переселялся на этот отруб, то отруб превращался в хутор. Все необходимые землемерные работы для этого землеустроительные комиссии проводили бесплатно. Часть крестьян получала льготные, а иногда и безвозвратные ссуды на перенос построек. Поэтому неверно, как это делал демагогический Ленин, а вслед за ним вся советская историография, измерять успех реформы числом ходатайств о выходе из общины и об укреплении этих полос.
Дело в том, что с 1910 года выход из общины замедлился, и это Ленин сразу же квалифицировал как провал, забыв упомянуть о приватизационных правах крестьян трети общин — беспередельных. Вдобавок по новому положению о землеустройстве с 1911 года уже не нужно было для выхода на хутор или отруб получать разрешение от общины. Акт о землеустройстве и был актом о частном владении землей, и землеустройство очень сильно развивалось в силу этого. Поэтому после 1910 года укрепление в собственность большинству крестьян стало просто неинтересно.
Правдивая история Столыпинской реформы, да и не только ее одной, была востребована советской наукой не больше, чем идеалистическая философия. Землеустройство делилось на личное и групповое (коллективное). Личное землеустройство занималось созданием хуторов и отрубов. Но сразу выйти на хутора и отруба могли крестьяне не всех селений, а только тех, в которых все земельные угодья были юридически отграничены от соседних владений: крестьянских, помещичьих, казенных, церковных, городских. Но в десятках, а в сумме, конечно, в сотнях тысяч селений России таких точных границ не было. Это тяжелое наследие русского Средневековья. Прежде чем перейти к личному землеустройству, землемеры сначала должны были с теодолитами, с планами разделить, размежевать крестьянские земли данного селения и соседние земли. И только после этого можно было приступать к личному землеустройству. Это были так называемые однопланные селения, которые получали землю по одному общему акту укрепления в 1861 году. Пашня у каждого селения была своя, а вот угодья, луга, выгоны, леса были в общем владении всего этого селения. Они периодически переделялись, и это приводило к массе конфликтов, скандалов, ссор.
Советская историография групповое землеустройство просто не замечала, игнорировала для удобства, потому что так можно было эффектнее оттенить идею, что хуторизация всей страны и была главной целью Столыпинской реформы. Нередко однопланность охватывала целые волости. Так, в 1909–1911 годах в Рыбинском уезде Ярославской губернии было разделено 99 селений с 3600 дворами, которые охватывали три волости и получили землю по одному акту на 147 км². Княжество Лихтенштейн, для сравнения, — 157 км². Понятно, что однопланность и вненадельная чересполосица, сервитуты откладывали стремление крестьян к переходу на хутора и отруба, но ликвидировать эти явления было необходимо.
Что же удалось сделать? Во-первых, мы должны сказать, что по масштабу Столыпинская аграрная реформа не имеет аналогов в мировой истории вообще. Можно сказать, что граждане США по Гомстед-акту получили земли больше, чем русские в годы Столыпинской реформы, но нужно понимать, что этот акт и действовал не 10 лет, а почти 150 — с 1862 года по конец XX века. Уникальность русских аграрных преобразований была ясна непредвзятым иностранным наблюдателям, — например, французскому экономисту Тери и другим. За годы реформы было подано 6,2 миллиона ходатайств — это свыше половины всех дворов европейской России и 60% всех общинных дворов. При этом 38% ходатайств, то есть для 2,4 миллиона дворов, были удовлетворены. В стране появилось 1,5 миллиона крестьянских частных хозяйств (как сейчас бы сказали — фермерских, протофермерских).
Масштаб работ был громаден. Только внутри надельного землеустройства в европейской России в 47 губерниях было затронуто 34 миллиона десятин. Это было то, что землемеры прошли с теодолитами, это подготовленные работы и уже завершенные. Если к ним добавить 10 миллионов десятин, которые перешли крестьянам при посредстве Крестьянского банка или были куплены у него — как минимум 20 миллионов десятин землеустройства в Сибири, — мы получим гигантскую цифру в 700 000 км², а это суммарная площадь современных Франции, Бельгии, Швейцарии и Австрии. Всю эту гигантскую работу землемеры сделали за девять полевых сезонов, из которых только немногие могут считаться нормальными.
В высшей степени характерно, что весь период землеустройства делится юридическими документами на два: 1907–1911 и с 1912 года новая юридическая база — 1912–1915. Так вот, за 1912–1915 годы было подано ходатайств на 34,5% больше, чем в 1907–1911 годах, и все остальные параметры увеличились так же. Этот факт показывает сугубую неосновательность, несостоятельность тезиса о провале реформы, а к тому же опровергает совершенно нелепый тезис, что после гибели Столыпина реформа закончилась или пошла на спад. Дело в том, что к осени 1911 года механизм реформы был уже настолько четко отлажен, что все показатели начиная с 1912 года количественно растут. При этом нужно отметить, что если в 1906 году в распоряжении комиссии было 200 землемеров, то в день начала войны их было 7000 без двух. То есть правительство смогло в очень тяжелых условиях за короткий срок обучить тысячи специалистов.
Всего же в реализации реформы так или иначе, не считая кооператоров, участвовало порядка 40 000 человек, что сопоставимо с численностью офицерского корпуса Российской империи. И существующие статистические источники, разного рода обследования показывают, что землеустройство действительно создавало условия для ведения нормального эффективного крестьянского хозяйства, что и показывают результаты преобразований.
