В этой главе Гегель показывает нам разные варианты существования этой духовной индивидуальности, которая в себе самой находит закон всеобщего, закон мира в целом, а под всеобщим понимается прежде всего долг, этика, какие-то этические нравственные принципы, которые Гегель называет всеобщими. Динамика этой индивидуальности, этого индивидуального духа представляет собой прежде всего конфликт между индивидуальным и всеобщим.
Индивидуальное пока не может стать всеобщим, а всеобщее конфликтует с индивидуальным. И в самом конце этого рассказа о конфликте индивидуального и всеобщего, о конфликте моего индивидуального убеждения, то есть совести, и всеобщих законов нравственности Гегель, как бы проигрывая разные варианты, показывает возможный конфликт между отдельным индивидуальным сознанием и другим индивидуальным сознанием, которое как бы воплощает в себе всеобщий нравственный закон. И оказывается, что первое сознание — сознание, которое считает, что его собственная совесть, его собственные нравственные принципы всеобщи, абсолютны, — вступает в конфликт с неким другим сознанием, которое его осуждает от имени всеобщих законов, от имени всеобщего законодательства долга. Эта ситуация для Гегеля очень важна именно тем, что индивидуальное сознание — первое сознание, духовная индивидуальность, которая считает свою индивидуальность абсолютной, — действует, что оно осуществляет некоторый поступок и этот поступок утверждается как нечто всеобщее, но он не может стать всеобщим, потому что он исходит из индивидуального сознания и является достоянием чего-то лишь индивидуального.
Другое сознание, которое судит этот поступок, само ничего не делает. Оно лишь констатирует несоответствие индивидуальности и нравственного или всеобщего момента долженствования. Когда действующий индивидуальный дух, действующее сознание декларирует себя как всеобщее, оно оказывается в ситуации, которую Гегель определяет как зло. Зло для Гегеля — это именно несоответствие между индивидуальностью, которая изолирует себя от всеобщности, и этой всеобщностью. Сопутствующим этому поступку является создание альтернативного всеобщности закона, когда индивидуальность говорит: «Я сама свой собственный закон и противопоставляю себя, причем явным образом, высказываю закон, альтернативный всеобщности, — мое собственное индивидуальное законодательство».
Но дальше возникает довольно любопытная динамика, потому что, с одной стороны, индивидуальное сознание, как пишет Гегель, оказывается лицемерным, потому что оно свой собственный индивидуальный закон выдает за закон всеобщего. Но сознание, которое его судит, настолько же индивидуально, как и действующее сознание. Этот пассивный наблюдатель, который говорит: «Так делать нельзя, это ошибка, это не соответствует всеобщему», — его перспектива тоже перспектива индивидуальная. Таким образом, здесь один индивидуальный закон сталкивается с другим индивидуальным законом. Все они претендуют на статус всеобщих. Здесь возникает такой странный конфликт, который, казалось бы, непреодолим, потому что каждая из противоборствующих сторон претендует на всеобщность, претендует на то, что ее закон — это действительно подлинный закон долга, а не закон противоположной стороны.
Следующий шаг в этой феноменологической драме — это ситуация, когда действующее сознание, понимая, что осуждающая его сторона столь же индивидуальна, сколь и оно само, это самое действующее сознание, опознает самого себя в другом. И это важнейшая спекулятивная операция для Гегеля — осознание себя в другом, познание себя как другого. И происходит довольно драматичный момент признания, когда это сознание признает себя виноватым, говорит: «Да, я злой, я знаю это и признаюсь, что действительно злой, признаю свою частичность, свою фрагментарность, свою обособленность от всеобщего и сознаюсь в своей ошибке, сознаюсь в том, что я всего лишь часть, а не целое».
Дальше у Гегеля происходит довольно странный поворот, потому что осуждающее сознание, которое, по идее, должно было бы признать и увидеть свою общность с сознанием действующим, оказывается, как пишет Гегель, «жестокосердным», отвергая это признание сознания действующего, отвергая его приглашение к единству. Здесь возникает в каком-то смысле перемена ролей, и сознание осуждающее оказывается частичным, неполноценным и неправильным. Сознание индивидуальное и сознание осуждающее как бы меняются местами еще и потому, что пассивность осуждающего сознания, его недеяние, то, что оно не пятнает себя вообще никаким действием, противоречит его самопрезентации как сознания долга, как сознания всеобщего, потому что долг неразрывно связан с действиями, поступками, долг без поступка не имеет никакого смысла.
Ситуация прощения обнаруживает действительно на каком-то очень личном, специально индивидуальном уровне то, что Гегель понимает под силой диалектики — как того мышления, которое он предлагает нам, того философского мышления, которое он пытается разработать. Сила диалектики в умении признать то, что перспектива, из которой ты исходишь, частична, что можно сделать, как он пишет, «бывшее небывшим», что можно простить. А именно прощение это и есть, когда вы делаете бывшее небывшим, — он пишет свою знаменитую фразу феноменологии, которая звучит так: «Раны духа заживают, не оставляя рубцов». То есть то, что произошло, силой духа, силой прощения может быть забыто, причем не просто забыто, а вообще стерто из прошлого. Это, мне кажется, очень значимый момент, потому что это диалектическое примирение разыгрывается как экзистенциальная драма, как конфликт обычных людей. Гегель не пишет, что это конкретные люди, это, так сказать, формы духа, формы образования сознания, но описывается это на очень личном, специальном, специфически индивидуальном языке. Это соприкосновение абстрактной диалектики духа с языком личных отношений и личного усилия мне кажется чрезвычайно важным моментом диалектики, которая очень многое в том, про что и «Феноменология духа», и гегелевская диалектика в целом.
