Позиция о том, что 1689 год, «Славная революция» — это все хорошее против всего плохого, господствовала в британской историографии достаточно долго. Причем если мы будем говорить о шотландской и английской историографии, вспоминать такие имена, как Томас Маколей и Пинкертон, то мы увидим, что здесь было два господствующих тренда.
Один тренд рассказывал о том, что Стюарты и их сторонники — это средневековая мракобесная тьма, которую мы наконец-то запихали в глубины истории, где ей следует оставаться, потому что теперь у нас прогресс, расцвет, права и свободы и все замечательно.
Другая школа более романтическая. Здесь надо сказать «большое спасибо» сэру Вальтеру Скотту, потому что он пытался сделать ребрендинг якобитской истории так, чтобы вписать ее в неякобитскую историю и сделать побежденных частью дискурса победителей. Этот тренд — сейчас его условно называют романтической историографией — говорит, что, возможно, эти люди были не злые мракобесы с клыками и рогами, а они, возможно, были симпатичные, по-своему правы, своя правда у них имелась. Но так получилось, что это замечательный романтический реликт прошлого, который все равно был нежизнеспособен.
На самом деле все, конечно, было куда сложнее, все хорошее против всего плохого было не таким уж хорошим, плохое было не таким уж плохим, и, естественно, архаики там было не совсем столько, чтобы считать это дело, пока оно не было проиграно, безнадежным. То есть якобитские восстания являлись достаточно серьезной угрозой, а партизанская война не закончилась в 1745 году.
Почему вообще все это началось, из-за чего произошла «Славная революция» и была ли она в самом деле славной или все-таки скорее бесславной? В 1679 году был принят знаменитый Акт о присяге, который фактически исключил английских и шотландских католиков из политической жизни, поскольку в тексте присяги заключался фактически отказ от догмата пресуществления, и для верующего человека, для верующего католика произносить такую клятву было равносильно публичному вероотступничеству. Естественно, никто этого делать не собирался, и как бы добровольно, без каких бы то ни было внешних ограничений люди были устранены из того, чтобы занимать какие бы то ни было значимые должности.
Такие меры приняли потому, что было уже совершенно понятно все относительно следующего короля после Карла II, к которому уже более-менее привыкли (как говорил Терри Пратчетт, «даже плесень умнее деда»), — даже это лучше Кромвеля. То есть к Карлу Стюарту уже привыкли, а вот его брата не любили, потому что человеком он был малоприятным, в отличие от Карла, прозванного «веселым королем», который любил радости жизни и по поводу религии особо не волновался.
Яков был более педантичным и серьезным человеком, и не любили его настолько, что в 1680 году его обвинили в заговоре с целью убийства его собственного брата, и он был вынужден оправдываться перед парламентом. Заговора никакого не было, и, несмотря на то что у Якова характер был отвратительный, судя по всему, с братом они были в хороших отношениях.
Но сама постановка вопроса, когда наследника престола заставляют говорить: «Нет, вы знаете, я короля не убивал и не собирался, даже не то чтобы втайне очень хотелось», — это уже показывает нам, что нового короля в принципе никто не любил, никто особо не ждал. И то, что, став наконец королем 7 февраля 1685 года, Яков перед тайным советом клялся соблюдать неприкосновенность английского права и пообещал выдать своих дочерей замуж исключительно за протестантов, не очень-то всех убедило. Стало понятно, что отношения между королем и парламентом будут натянутыми.
Якову было нечего терять, поэтому в 1685 году он затеял масштабную военную реформу: во-первых, учредил регулярную армию, во-вторых, численность этой армии и желающих в нее записаться росла в жуткой прогрессии. За неполный год появилось более сорока тысяч человек в качестве рекрутов, и все они были шотландскими и ирландскими католиками.
Как королю удалось обойти Акт о присяге? Очень просто: он издал личный указ, и был даже судебный процесс, когда все-таки было признано, что личный указ короля имеет большую юридическую силу, нежели акт парламента. Образовался социальный лифт, когда прежде маргинализованное стигматизированное большинство (для Шотландии пятьдесят на пятьдесят, а для Ирландии в принципе абсолютное) неожиданно получило возможность что-то как-то делать и занимать достаточно важные посты. Самое главное — у них было оружие, а оружием они пользоваться умели, любили, не стеснялись.
Парламенту, естественно, это не понравилось, потому что абсолютно все элиты поняли, что здесь существует некая угроза привилегиям, возможен передел пирога, а король разогнал парламент, потому что отношения были уже такие, что особо притворяться и хранить хорошую мину при плохой игре по принципу «худой мир лучше доброй ссоры» было уже бесполезно.
После того как парламент был распущен, Яков решил пойти дальше, и сперва для Шотландии, а потом для Англии (это было в 1687 году, а затем, в 1688-м, уже для обоих королевств сразу) были изданы декларации. Они, во-первых, отменяли присяги. Они теперь заключались только в клятве верности монарху как светскому правителю, то есть абсолютно все могли их приносить сколько угодно, не наступая на горло своим религиозным убеждениям или отсутствию убеждений. Во-вторых, предусматривалась полная свобода совести для абсолютно всех жителей Англии, Шотландии и Ирландии. Дословно «право исповедовать любую религию или не исповедовать никакой» («of any faith or even no faith»), то есть даже атеизм разрешался. Запрещены были только какие-то мелкие протестантские секты вроде ковенантеров (в данном случае я говорю «секта» не в каком-то отрицательном смысле, не в значении cult, а в значении именно sect как маленькая маргинальная деноминация), потому что они были сознательными республиканцами, очень жесткими и воинствующими, и здесь уже начинался вопрос инстинкта самосохранения королевской власти. А так в принципе всем остальным стало можно все.
Парламенту это понравиться не могло. Как мы уже поняли, парламент как капитан Смоллетт в советском мультике: «Ему вообще ничего не нравится, сэр». Но в данном случае почему-то еще всех очень сильно беспокоило, потому что в итоговой декларации Яков честно писал к этому социально-экономическую, а не моральную подводку. То есть введение полной свободы совести базировалось не только на том, что свобода совести — это хорошо и свобода религии тоже хорошо, а их отсутствие — это плохо, но и на том, что таким образом двери королевства будут открыты для огромного количества людей, которые претерпевают притеснение у себя на родине, и эти люди, такая свежая кровь, смогут принести очень много пользы, очень много рабочих рук и новых ресурсов.
А для тех, кто уже держит в своих руках старые ресурсы, конечно, такая перспектива выглядела не самой приятной. Например, стало совершенно понятно, что та же самая диаспора ашкенази, которая просто мучается в германских княжествах, с огромной радостью сейчас рванет на острова, где никто им не будет делать ничего плохого. А это люди, которые привыкли трудиться в самых жутких условиях и выживать под колоссальным давлением. Опять же об ирландских католиках, которые теперь могут не только в личную королевскую армию, но и вообще куда угодно. Об этом парламент тоже подумал.
Но какое-то время сохранялся недружелюбный статус-кво. Все, естественно, смотрели друг на друга волком, но надеялись, что вся эта династия Стюартов рано или поздно закончится естественным путем, опять же дочери короля замужем за протестантами.
Но в июне 1687 года у Якова рождается наследник, и стало совершенно понятно, что, если кому-то не нравится то, что происходит, что-то по этому поводу нужно делать сейчас. Возник парламентский протест, протест абсолютно всех элит, и это уникальный случай консолидации тех людей, которые сами друг друга терпеть не могли, придерживались, возможно, полярных политических и религиозных убеждений. Но как только у них захотели отнять большой и вкусный пирог, они забыли о внутренних распрях и объединились против общего врага.
Этим общим врагом стали не какие-то конкретные меры непопулярного короля, а династия Стюартов в целом, потому что стало понятно, что династия будет продолжаться. Речь шла только о мужьях дочерей, но наследник-то был католиком, и все это, естественно, никому не нравилось. Поэтому весточка дошла до мужа дочери короля Марии Стюарт — голландского штатгальтера Вильгельма III Оранского, который очень обрадовался таким перспективам, поскольку Голландия находилась в состоянии достаточно унылой войны с Францией, выглядело все это не то чтобы безнадежно, но всем успело надоесть. Франция в этот момент была чуть ли не самой главной европейской военной силой, до царицы морей Британии еще оставалось примерно полвека.
Здесь очень важно понимать, что в тот момент были юридически еще два отдельных трона, то есть два королевства объединены, потому что у них король один, но эти линии наследования могут разойтись. И впоследствии якобиты будут очень радостно размахивать словами: «А вот тебе, дорогая Шотландия, независимость, вот тебе, дорогая Ирландия, тоже». Это привлечет очень много сторонников, и один из основных моментов риторики после 1707 года будет следующий: «Они уничтожили нашу независимость, боже мой, уния, как так можно» (с унией там тоже не все чистоплотно было, но до этого еще дойдем). А сейчас Вильгельм понял, что если он займет английский и шотландский трон, то он сможет на правах короля лишить Францию той поддержки, на которую она уже привыкла рассчитывать, и для его родной и любимой Голландии, которая ему намного интереснее, ситуация повернется к лучшему.
В ноябре 1688 года Вильгельм переманеврировал королевский флот, высадился. Яков, посмотрев на все это дело, понял, что с сорока тысячами людей он не выстоит, учитывая, что львиная доля всех остальных его ненавидит, и бежал во Францию. Вильгельм, естественно, первым делом начал отменять то, что успели нареформировать до него.
В 1689 году был принят Акт о терпимости, вернувший присяги, которые Яков успел отменить, и снова всем стало все нельзя, все очень плохо, а в 1689 году был принят Акт о свободах и правах подданных, а также о порядке престолонаследия — его часто сокращенно называют Билль о правах.
Он звучит так, как будто что-то хорошее, но на самом деле все было немного сложнее, потому что все привилегии в результате оказались в руках парламента. Парламент получил право приостанавливать действия исполнения законов, были упразднены церковные суды, была упразднена Звездная палата, которая разбиралась с делами, связанными со злоумышлением против короля.
И самое главное, было ограничено право на ношение оружия. Носить оружие теперь имели право только протестанты, и то не все, а представители определенных сословий, а все остальные стали беззащитны. Как мы увидим потом уже, исходя из американской истории, право на ношение оружия, особенно в раннем Новом времени, — это такой базис под названием «я свободный человек, я могу себя защитить». Этого потенциально неблагонадежные элементы были официально лишены.
Естественно, тем людям, которые успели только что от Якова получить гражданские права, это не понравилось, а также очень многим из тех, кого это лично не затронуло, но кто обладал обостренным чувством гражданской сознательности. А в апреле 1689 года — вернее, в середине марта, но какая-то активная деятельность началась в апреле — Яков высадился в Ирландии, и стало понятно, что сейчас настанут интересные времена. В Ирландии и Шотландии началась война, чтобы все вернуть как было.
