Эти названия ввел замечательный германист, известный разными сторонами своей деятельности, — Якоб Гримм, который в начале XIX века в своей работе под названием «Немецкая грамматика» сказал, что сильные глаголы — это такие глаголы, которые могут образовывать формы времен своими силами, им не нужна помощь никакого суффикса, поэтому они и будут называться сильными; а другие глаголы, которые с суффиксом, сами не могут, им нужен суффикс, поэтому они слабые. Это терминологическое нововведение прижилось и сейчас активно используется в германистике — именно так эти два типа обычно и называются. Тот же самый Якоб Гримм написал, что «сильное прошедшее время следует рассматривать как главное украшение нашего немецкого языка». Если мы отвлечемся от всей этой романтической шелухи, то надо честно признать, что наличие сильных и слабых глаголов — одна из самых характерных и необычных черт морфологии германских языков. Возникает вопрос: откуда же это противопоставление берется, как оно работает и как оно развивается во времени?
Происхождение у этого явления индоевропейское. Дело в том, что в праиндоевропейском языке довольно активно использовались чередования гласных, для того чтобы выражать те или иные грамматические значения, — может быть, наряду с суффиксами или чем-нибудь еще. Это есть в том или ином виде в большинстве индоевропейских языков. Скажем, по-русски у нас имеется глагол «брать», в настоящем времени там основа «бер»: «беру» и так далее. Там есть гласный между «б» и «р». В прошедшем времени гласного нет: «брал». Гласный чередуется с нулем. А если мы образуем отглагольное существительное, например «сбор», то получится еще один вариант гласного: там будет гласный «о». Такие чередования в праиндоевропейском языке уже присутствовали, но только германские языки обобщили их до очень строгой регулярности, которая, собственно говоря, и легла в основу системы сильных глаголов.
В германских языках, в древнегерманских языках особенно, например в готском, нам пришлось бы заучивать не в трех, а в четырех формах, потому что они имели четыре основы: во-первых, основу настоящего времени, во-вторых, основу единственного числа прошедшего времени, в-третьих, основу множественного числа прошедшего времени, в-четвертых, основу причастия прошедшего времени. Например, глагол «брать» — niman по-готски, «он брал» — nam, «они брали» — nemum и «взятый» — numan. Видно: i — a — e — u. Четыре разных гласных. Опять-таки могло быть меньше, но клеточки четыре. И сейчас тоже есть такие языки — германские с четырьмя формами глаголов. Это островные скандинавские языки — исландский и фарерский. Но и в английском языке можно найти небольшие реликты. В частности, форма глагола «быть»: was — were. Мы видим, что глагол различает в прошедшем времени единственное и множественное число. Это реликт тех самых прагерманских чередований в сильных глаголах.
Видно, что система как-то меняется, раз, например, было четыре формы, а стало три. Что еще может происходить интересного? Может меняться просто состав глаголов. Какие-то глаголы могут переходить из одного класса в другой, из сильных глаголов в слабые или наоборот. Это движение почти что однонаправленное — не полностью однонаправленное, но почти что. По большей части глаголы переходят из сильного спряжения в слабое, теряют это чередование, начинают выражать прошедшее время при помощи суффикса. Это можно наблюдать во всех германских языках, которые мы знаем вместе с их историей. Например, в английском языке есть глагол climb («карабкаться»), который образует формы climb — climbed с суффиксом «ed» сейчас. Еще по-среднеанглийски, то есть в первой половине второго тысячелетия, этот глагол имел сильные формы и было: climben — clamb — clumben. Были такие же чередования, как в том, что мы сейчас считаем неправильными глаголами. Или, например, глагол «печь» — bake — baked в современном английском языке. А еще по-среднеанглийски было baken — book. Такие изменения постепенно происходят. В немецком языке, например, есть глагол melken («доить»), и сейчас обычно говорят melken — melkte — gemelkt, но еще даже в современных словарях вполне можно найти архаичные формы melken — molk — gemolken с чередованием гласных. Получается, что некоторые сильные глаголы переходят в слабые. И это чрезвычайно интересно с точки зрения того, как вообще устроены языковые изменения в области морфологии и что с этим происходит.
Во-первых, сразу бросается в глаза, что переходят в слабые нечастотные глаголы. То есть частотные сильные глаголы остаются такими, как были. Действительно, если бы эти изменения не зависели от частотности, то, наверное, многие частотные глаголы перебежали бы в слабые, и нам бы, может быть, не было бы нужды так старательно учить списки сильных глаголов для современных германских языков. Но нет, к сожалению, уходит в слабые всякая не очень частотная мелюзга типа глагола climb, а все основные значения, которые выражались сильными глаголами, сейчас продолжают ими выражаться. Видеть, приходить, есть, писать и так далее — все это обычно сильные глаголы в германских языках.
В этой связи возникает вопрос: как, собственно говоря, происходят изменения? Имеется, грубо говоря, поколение носителей английского, немецкого или какого-нибудь другого германского языка, которое использует какой-то глагол как сильный, говорит melken — molk — gemolken, а следующее поколение носителей того же языка начинает массово говорить melken — melkte — gemelkt. Здесь можно применить теорию, выработанную во многом на материале германских сильных и слабых глаголов. Она называется теорией двойного механизма и описывает то, как мы производим формы слов, которые нам надо сказать в речи.
Представьте себе, что мы пытаемся породить форму прошедшего времени от глагола melken («доить»). Мы знаем, что есть такой глагол, нам нужно от него прошедшее время. Двойной механизм описывает то, как устроено порождение таких форм в нашем мозгу. Мы сперва пытаемся найти хранящуюся в памяти готовую форму, а если ее нет или если ее быстро не удается найти, то мы порождаем эту форму по каким-то существующим шаблонам. То есть одна часть этого механизма — это извлечение из памяти, вторая часть — порождение по готовым шаблонам. Поэтому он и называется двойным механизмом. Соответственно, если нам нужна форма глагола melken, мы пытаемся вспомнить, знаем ли мы готовую форму прошедшего времени, если не знаем, то делаем melkte, потому что так устроена большая часть глаголов. И легко понять, почему в таком случае быстро теряют сильное спряжение именно низкочастотные глаголы. Если ребенок, осваивающий язык как родной, не слышит от них этих форм прошедшего времени, потому что глаголы редкие, то, соответственно, у него они не оказываются в памяти, а когда ему приходится порождать эти формы, то он строит их с привычной моделью, которая содержит в себе суффикс.
Конечно, закреплению каких-то глаголов как сильных может способствовать тот факт, что глаголов с таким чередованием в языке много. Например, в английском языке хорошо сохраняются глаголы типа bind — bound — bound («связывать»), find — found — found и так далее. Просто потому, что такое чередование достаточно частотное, они имеют характерный звуковой облик, заканчиваются на «ind», поэтому они сохраняются довольно хорошо. Но в целом основной фактор, который влияет на сохранение или несохранение слабого спряжения, — это, по-видимому, частотность. Это сейчас активно изучается для разных германских языков, потому что, вообще говоря, в разных языках сильные и слабые глаголы утрачиваются с разной скоростью. Лучше всех сохраняет германский набор сильных глаголов исландский язык — это вообще один из самых архаичных германских языков. На другом полюсе, собственно говоря, единственный германский язык без сильных глаголов — это язык африкаанс, язык германской группы, на котором говорят в Южной Африке. У этого языка сложная социолингвистическая история, поэтому, видимо, благодаря очень активным контактам с другими языками он и потерял полностью сильные глаголы. Остальные германские языки находятся где-то в промежутке на этой шкале: немецкий, может быть, ближе к исландскому, английский, может быть, чуть ближе к африкаанс и так далее.
Германские сильные глаголы — это очень интересный полигон для исследований, потому что германские языки хорошо изучены, мы знаем их историю очень подробно на протяжении уже фактически полутора тысячелетий. Именно поэтому, если мы наблюдаем какие-то закономерности в германской глагольной системе, мы можем задумываться о том, какие общеязыковые законы здесь отражаются. Может быть, можно думать о том, чтобы применить эти наблюдения и к другим языкам. Именно за это лингвисты так любят изучать германскую глагольную систему.
